Языковая структура

Раздел VI.

СЕМАНТИКА ЯЗЫКА И ЕГО СТРУКТУРАЛЬНОЕ ИЗУЧЕНИЕ

В современном языкознании нет терминов более популярных, чем «семантика» и «структура». Что каждое слово или вообще каждый языковой элемент имеют свое значение, об этом, кажется, никто и никогда не спорил и не спорят теперь. Тем не менее, возросшие потребности более углубленного изучения языка и необычайно тонкие понятия, которыми оперируют современная логика и гносеология, уже давно привели науку об языке к такому состоянию, что термин «значение» уже делается менее понятным или даже совсем непонятным, несмотря, казалось бы, на свою полную очевидность и несомненность. «Значение» теперь отличают от «знака» и отличают от того преломления, которое получает объективная предметность в нашем сознании, не говоря уже о носителе этих знаков и этих значений, понимать ли их как звуки речи или психологические образования. Но самая большая путаница существует в настоящее время в употреблении термина «значение» в связи с термином «структура». Здесь приходится использовать данные термины только в их рабочем употреблении, то есть только для данного исследования, отказываясь от каких-нибудь общеязыковедческих построений. Сейчас мы хотели бы остановиться на одном таком примере весьма путанного оперирования с этими терминами, которое не может не играть для нас поучительной роли и которое заставляет каждого языковеда по возможности остерегаться подобного рода путаницы. Мы имеем в виду два исследования, которые принадлежат английскому языковеду Дж. Лайонзу[132].

Казалось бы, как бы мы ни анализировали соотношение семемы и структуры, два обстоятельства, безусловно, являются и очевидными, и необходимыми. Во-первых, семема есть такой элемент языка, который совершенно очевиден и интуитивен по своему смыслу и неразложим. Во-вторых, также ясно и то обстоятельство, что никакие семемы не даются в языке изолированно, что все они конкретно познаются только из сопоставления с другими семемами, что любая семема в каждом новом контексте получает то или иное обогащение и что без этого структурного соотношения с разными ее контекстами не может быть ее удовлетворительного изучения. Все семемы самостоятельны и все связаны между собою определенными отношениями. А так как под структурой чаще всего и понимается система отношений, то можно сказать, что изучение семемы и ее структурного функционирования в языке – это два разных предмета, которые нужно понять как в их различии, так и в их взаимном наложении и единстве, не преуменьшая значимости ни семемы, ни структуры.

Но оказывается, что в представлении многих языковедов структуры почему-то получают несомненный перевес над значением, причем этот перевес не останавливается даже перед полной ликвидацией значения, пытаясь свести всякое значение только на систему отношений. Это мы считаем ростом науки, но ростом чрезвычайно болезненным. И болезненность эта выясняется тотчас же, как только мы начнем анализировать такой асемантический структурализм. Он, конечно, должен путаться в противоречиях, так как невозможно же, в самом деле, отказать языку в его интуитивной значимости и нельзя же говорить об отношениях, игнорируя те данности, которые как раз и являются крайними членами изучаемых соотношений. Во всем этом мы сейчас и убедимся на примере трудов Дж. Лайонза.

В своей теоретической части Дж. Лайонз предъявляет два требования к «адекватной лингвистической теории»: во-первых, ее понятия должны быть «операционно определимыми в терминах эмпирической методики» (т.е., проще говоря, чтобы каждый мог без специальной философской подготовки знать, как ему с этими терминами обращаться), и, во-вторых, эти понятия должны быть «материально адекватными», т.е. хотя бы отчасти соответствовать своему традиционному истолкованию у прежних лингвистов, без введения старых терминов с совершенно новым значением.

Чтобы эти требования Дж. Лайонза сразу были понятны читателю и не заставляли делать туманных догадок, мы наперед скажем, что под «операционной определенностью» этот автор понимает легкую и бесхитростную возможность сопоставлять одно слово с другим в смысле, например, согласования или управления, т.е. так, как это делают наши обычные словари. Точно так же и употребление терминов в их обычном языковедческом смысле Лайонз постулирует тоже в целях общепонятности семантического исследования и в смысле отсутствия каких-нибудь необычных терминологических нагромождений. То и другое требования Дж. Лайонза вполне правильны, и требования эти можно только приветствовать, особенно, если иметь в виду склонность новейших языковедов к необычайной и вычурной терминологии, оправдывающей себя весьма редко и часто заменимой обычными терминами с их обычным значением. Дж. Лайонз вовсе не против введения новых терминов. Однако он требует, чтобы им соответствовало и новое содержание. А если употребляются старые термины со старым значением, то он полностью приветствует эти старые термины и запрещает вводить вместо них новые. В этом, по-видимому, и заключается «операционная и материальная адекватность» терминов и теории, о которых говорит Дж. Лайонз.

Далее, однако, у Дж. Лайонза начинается нечто более оригинальное и тоже в значительной мере правильное. Именно, Дж. Лайонз отвергает всякий лингвистический «дуализм» содержания и выражения. Все прошлые и современные семантические теории, ограничивающиеся необъясняемым далее противопоставлением «обозначающего» и «обозначаемого», основаны, по Дж. Лайонзу, на сплошном petitio principii[133]. В этой связи, с его точки зрения, предпочтительнее оказывается бихевиористская («поведенческая») концепция смысла, поскольку

она «избавляет нас от понимания значения как простого двухэлементного соотношения между звуком и обозначаемой вещью»[134].

Но бихевиористский путь, по мнению Дж. Лайонза, все же слишком расплывчат, поскольку он уводит исследователя в не поддающиеся обозрению причинные объяснения.

«Мы можем даже пойти далее и сказать совершенно категорически, – пишет Дж. Лайонз, – что никакая теория семантики не будет операционно адекватной, если она берет за исходное понятие „значения“ и пытается установить семантическую функцию всех элементов словаря в сходных же терминах»[135].

Мы бы здесь сказали, употребляя более понятное выражение, что невозможно в лексиконе указывать отдельные значения данного слова на основании только какой-нибудь одной категориальной системы. Каждое слово может иметь самые неожиданные значения, вытекающие из применения самых разнообразных категориальных систем. Можно даже сказать, что, согласно теории Дж. Лайонза, вообще никакая априорная категориальная система не может описать значения слова, потому что сама уже требует эмпирического исследования этого значения слова.

Другое дело, что Дж. Лайонз отрицает за словом какое-либо принципиальное значение вообще. То, что этих значений в слове очень много, то, что распределение этих значений в каждом слове свое собственное, и то, что в каждом слове обязательно нужно находить самостоятельно выраженное единое и общее значение, – все это для современной семасиологии является весьма полезным утверждением. Но то, что слово обозначает те или другие вещи, едва ли можно отрицать. Здесь Дж. Лайонз, по-видимому, впадает в тот асемантический анализ слова, который сам по себе основан на логической ошибке petitio principii, потому что не зная никакого самостоятельного значения слова, как же можно говорить о соотношении этого слова с другими словами? Но Дж. Лайонз прямо ссылается на асемантическую теорию Витгенштейна, чем еще более обнаруживает асемантический структурализм.

132

Lyons J. Structural semantics. An Analysis of Part of the Vocabulary of Plato. – Oxford, 1963; Lyons J. Introduction to theoretical Linguistics. – Oxford, 1968. В нашем анализе мы будем иметь в виду по преимуществу первую работу Лайонза и именно ее теоретическую часть, минуя анализ языка Платона. Многие положения, однако, придется принимать во внимание и из второй работы Лайонза.

133

Lyоns J. Op. cit., р. 2.

134

Ayer A.J. What is communications? – Studies in communication. – London, 1955, p. 26.

135

Lyons J. Op. cit., p. 4.