Страница 27 из 70
В принципе это была довольна простая процедура. Но тут все осложнялось болезнью Мэри и условиями, в которых предстояло работать. Пришлось поместить Мэри в огромную герметическую капсулу и перевезти на каталке в операционную палату, где в целях соблюдения стерильности Льюин должен был просунуть руки в перчатки, закрепленные в стенках капсулы, и проделать все необходимое, глядя в окно из небьющегося стекла, как будто Мэри была куском радиоактивного кобальта, которым надо было манипулировать через защитный свинцовый щит. Это операционное устройство первоначально было создано в Портоне, а затем усовершенствовано в Форт-Детрике и предназначалось для оперирования тяжелораненых на поле боя и в прифронтовых госпиталях. Для акушерства оно не было приспособлено. Санитарам потребовался почти час, чтобы соорудить операционный стол. А теперь, когда все было готово к данной операции, Льюином овладел страх, которого он еще не испытывал. Ведь затруднять манипуляции с кюректой будут не перчатки, которые ничем не отличались от обычных хирургических, а стенки капсулы, в которые упрутся его предплечья, и это будет сковывать движения. Он подумал, что операция на открытом сердце, пожалуй, была бы и то проще. По крайней мере там хирург видит, что делает.
Льюин находился в подготовительной комнате, собираясь выйти в операционную через соединительный коридор из специально обработанного материала. Он так тщательно оттирал руки щеткой, как не делал этого после последнего курса медицинского института. Наконец он был готов, как никогда. Амфетамин, который он принял сорок пять минут назад, начал действовать, и в голове у него прояснилось. Он почувствовал уверенность в себе и даже желание скорее приступить к делу. Хотя Льюин и понимал, что эта уверенность вызвана лекарством, он все же приободрился. Когда Льюин повернулся спиной к умывальнику, он услышал звук расстегивающейся «молнии» внешней створки двойных дверей палаты. Он обождал, пока расстегнулась внутренняя створка, и тут увидел, как в подготовительную комнату вошел Билл Робертсон.
— Пришел посмотреть? Все ли у нас в порядке?
— Нет. Я пришел сообщить, что мы позвонили Дипу. Он связался с Форт-Детриком и узнал, что нам больше не надо пользоваться этими защитными костюмами. И твою больную не надо держать в этом устройстве во время операции. Дважды в день будем проводить медицинский осмотр, но Дип считает, что об опасности заражения можно не беспокоиться.
— Благодарю за сообщение,— сказал Льюин.
— Как ты, держишься?
— Ничего, держусь пока твоими молитвами,— ответил Льюин.
Оба рассмеялись.
— Я тоже,— признался Робертсон.
Теперь Льюин мог надеть стерильные перчатки как всегда, с помощью медсестры. Он вошел в операционную и смотрел, как медсестры вынимали Мэри из герметического устройства и заворачивали в стерильные простыни. Льюину полегчало — он был рад возможности работать в нормальных условиях. Беда заключалась лишь в том, что теперь, хотя ее и вынули из странного сооружения, все происходящее не стало реальнее, правдоподобнее, обычнее. Перед ним лежала женщина, потерявшая сознание, страдающее человеческое существо. И все же ситуация оставалась совершенно фантастической.
Особенность ночных кошмаров состоит в том, что вы не можете проснуться по собственному желанию. Вам приходится переживать самые ужасные сны, как если бы они были действительностью, хотя иногда внутренний голос подсказывает вам, что все это — сон. Льюин и сейчас слышал этот голос.
Беда заключалась лишь в том, что Льюин знал, что внутренний голос лжет.
7 ЧАСОВ 25 МИНУТ ПО ВОСТОЧНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ
Истлейк не мог не восхищаться тем, как действовал полковник Инглиш. Эти люди из военной разведки не зря заслужили репутацию «ужасно решительных». Черт побери, ребята из ЦРУ по сравнению с военной разведкой были просто детьми, безобидной футбольной командой старшеклассников рядом с бандой профессиональных громил.
Инглиш сидел, перелистывая свой желтый блокнот, и внимательно слушал других участников совещания, но сам молчал. Он выжидал момента, когда накал совещания станет ослабевать по мере того, как они осознают, сколь мало могут сделать и как нелепы их предложения. Доктор Максвелл и адмирал Пеннибейкер склонны были обнародовать происшествие в Тарсусе. Шлейман и доктор Лэндис, прибывший из Форт-Детрика, близ Балтимора, предпочитали по возможности все сохранить в тайне. Но ни тот, ни другой не были уверены, что такая возможность существует. Временно да, но ненадолго. Истлейк колебался между этими позициями, но ему не нравилась ни та, ни другая. В данный момент он был против каждого, кто бы ни выступал, а это был плохой признак.
И тут встал полковник Инглиш и выдвинул два предложения. Не одно, что было бы слишком однозначно и раскрыло бы его планы — молчать до подходящего момента, а два! То есть он предоставлял какой-то выбор, и ни у кого не создалось впечатление, что им навязывают решение.
Оба предложения были бредовыми. То есть это были самые бредовые идеи, какие Истлейк когда-либо слышал, разве что по телевидению и в кино. Предложения полковника Инглиша чем-то походили на фантастическую продукцию Голливуда, перед которой генералы, адмиралы и советники президента и даже президент, если на то пошло, расслаблялись после трудного дня, полного реальных кризисных ситуаций. Один и тот же стиль. Это было ярко, прямолинейно и… Но и абсурдно. Какой безумец поверит, что агент кастровской Кубы заразил этим вирусом Тарсус только для того, чтобы привести в замешательство Соединенные Штаты? Чтобы посеять панику и запугать.
— Но почему Тарсус? — спросил Пеннибейкер.
— Случилось так, что это оказался Тарсус,— начал было Инглиш.
— Я знаю,— оборвал его Пеннибейкер,— знаю, что нам придется отвечать за Тарсус. Но зачем кубинцу отправляться так далеко, в штат Юта, со своим пузырьком с бактериями?
— А потому, что там находится Дагуэй. Потому что кубинцы смогут отрицать свою причастность к этому делу.
— Ну конечно, они смогут отрицать. Ведь они никакого отношения к этому не имеют.
— Но если мы обвиним их, как вы думаете, кому поверит американский народ и весь мир?
— Это аморально,— тихо сказал Ренчлер. Истлейк удивился тому, как Ренчлер отреагировал
на предложение полковника Инглиша. Для посредственного политического деятеля это было слишком высокопарно. А может быть, он действительно так думал?
— Да, сэр, это аморально,— согласился Инглиш. Это еще больше удивило Истлейка. Силен этот Инглиш, подумал он.
— Однако это сработает. Ведь альтернативы… неутешительны. Можем ли мы Позволить себе спасать свои души, когда речь идет о благе нации?
Пожалуй, тут он немного загнул, подумал Истлейк. Может быть, и нет. И тут Инглиш выдвинул второе предложение.
— Или мы могли бы просто устроить маленький пожар. Это будет катастрофой, и мы просто прикроем одну катастрофу другой.
— А как же быть с жителями?
— Вывезите их, госпитализируйте. Сколько вообще их осталось в живых? В живых… и в своем уме?
Полковник Инглиш в упор посмотрел на Ренчлера, как будто ожидал от него ответа. Контраст черных как смоль волос и светлых голубых глаз создавал впечатление, что он пронизывает взглядом. И Ренчлер смутился, на что, конечно, и рассчитывал Инглиш. Теперь его стратегия была абсолютно ясной. Предложение поджечь город не было серьезным и преследовало цель вернуть участников совещания к первому предложению — обвинить кубинцев, которое теперь покажется всем относительно осторожным и даже разумным.
В какой-то момент Истлейку даже показалось, что этот трюк наверняка сработает, Ренчлер начал энергично возражать против идеи сожжения города. Его поддержали Максвелл и Пеннибейкер. Даже доктор Лэндис выразил свою солидарность с ними, покачав головой.
Итак, они не станут сжигать город. Все были с - этим согласны. Макгрейди выразил общую мысль:
— Нет, мы не будем этого делать. Не потому, что не можем, а просто не будем.