Страница 20 из 70
— Я надеюсь, что через полчаса вы сможете отправиться. Но при выезде все-таки свяжитесь со мной. К этому времени я согласую все с генералом Норландом.
— Есть, сэр,— сказал Джебба.
— Вы не хотели бы дать доктору Джеббе дополнительные рекомендации? — спросил Уайатт Дипа.
— Ну, как уже сказал генерал,— начал Дип,— это будет тревога номер один. Необходимо всех обеспечить спецодеждой. Хирург вам вряд ли понадобится, но все-таки одного возьмите на всякий случай. Вам, безусловно, потребуется невропатолог. Но я думаю, что больше всего вам понадобится доктор Ауэрбах.
— Психиатр? — спросил Джебба.
— О боже мой, да! — ответил Дип. —Ведь одним из последствий этого заболевания является психическое расстройство. Через несколько дней половина жителей Тарсуса будет безумнее шляпника из «Алисы в Стране Чудес».
Уайатт приказал Робертсону возглавить полевой госпиталь и уже под конец, как будто вспомнив что-то, сказал:
— Доктор Льюин, вы там уже были. Вам целесообразно поехать туда с ними.
— Слушаюсь, сэр! — ответил Льюин.
Все четверо покинули кабинет генерала. Сам Льюин никак не мог решить, ехать туда или нет. Поэтому приказ генерала его даже обрадовал: он избавлял его от необходимости делать выбор.
Оставшись один, генерал Уайатт скинул китель и ослабил галстук. Затем он снял трубку телефона и попросил:
— Соедините меня с генералом Норландом по скрэмблеру.
Сорок пять секунд ожидая связи со штабом в Прово, Уайатт барабанил пальцами по столу. Норланд был командующим военной зоной, включавшей штаты Юта, Невада, Аризона и Новая Мексика. Потребовалась еще одна минута, прежде чем на коммутаторе в Прово Уайатта соединили с домом генерала Норланда.
— Норланд у телефона.
— Майк? Это Бад. У меня важный разговор, поэтому я говорю по скрэмблеру.
С этими словами Уайатт включил скрэмблер, назначением которого было превращение речи в беспорядочную смесь звуков. На телефонном аппарате Норланда имелось соответствующее устройство, превращавшее мешанину звуков снова в нормальную речь. Таким образом любой человек, желающий подслушать разговор на этой линии, ничего не мог бы услышать, кроме странного кряканья. Скрэмблер несколько ухудшал слышимость, но зато надежно обеспечивал секретность разговора.
Быстро, четко и без эмоций Уайатт объяснил Норланду, что случилось, включая принятое на совещании решение послать полевой госпиталь и сделать все возможное. В конце Уайатт добавил, что он поддержал это решение, исходя из целесообразности держать город под колпаком, ну и, конечно, учитывая необходимость помочь населению.
— Поскольку это затрагивает гражданское население, я считал, что, прежде чем направить туда госпиталь, вопрос следует согласовать с тобой.
Уайатт некоторое время ждал, пока Норланд взвешивал и переваривал сказанное им:
— Я не вижу особого выбора, Бад! Поэтому действуй и направляй туда полевой госпиталь. Я приеду в Дагуэй в шесть ноль-ноль утра. Позвони мне, как только ваш медицинский персонал выяснит, в каком состоянии находится город. Я буду ждать, пока не получу это сообщение, после чего свяжусь с Вашингтоном.
— Понятно,— оказал Уайатт.
— И еще. Послушай, Бад!
— Да?
— Сообщи мне немедленно, если будут смертные случаи.
ВТОРНИК, 11 АВГУСТА
00 ЧАСОВ 00 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ
Полю Доновану вспомнился рисунок. Он видел его не в учебнике, по которому обучал, а в другом, старом, которым пользовался еще в студенческие годы. На рисунке была изображена человеческая мускулатура. Создавалось впечатление, что с тела только что содрали кожу,— был виден и пронумерован каждый ярко-красный мускул. Сейчас Поль чувствовал все свои мышцы, они давали себя знать резкой болью, как будто на них были выжжены каленым железом номера с того старого рисунка. Это было чертовски аудиовизуальное пособие. Вернее, не аудиовизуальное, а сенсорное, осязаемое. Своеобразный способ изучения анатомии. Ясный, убедительный, но очень болезненный. Он ощущал настолько острую боль в каждой мышце, что это даже заинтересовало его.
Поль лежал в постели, глядя в потолок, освещенный лунным светом. Когда он сосредоточивался и огромным усилием напрягал мозг, то отчетливо осознавал, что это лунный свет. Но когда он впадал в забытье, бледный лунный свет представлялся его воспаленному сознанию то лампой над операционным столом, то ярким светом ринга, любым светом, который соответствовал пронизывающей его боли.
Поль только что очнулся. Это был горячечный, прерывистый, полный кошмаров сон. И сейчас он пробудился лишь наполовину. Но и его осознанные — в действительности полуосознанные — мысли были почти такими же глупыми и головокружительными, как и сны, что мелькали, вспыхивали и угасали в те моменты, когда он спал. Он вспомнил, как еще маленьким мальчиком смотрел программу «Амос и Энди», где Кингфиш предлагал своеобразную страховку, которую выплачивали тем, кому приснится сон, что он упал и ушибся. И самое интересное то, что страховка выплачивалась не в тот момент, когда ты уже ушибся, а когда только начинал падать. Все это было довольно сложно и, хотя он не мог припомнить деталей, ужасно смешно. Если бы Кингфиш оказался сейчас в комнате, Поль наверняка купил бы у него страховку.
У него не было ни малейшего представления, как долго он спал и сколько сейчас времени. Он лишь желал узнать, скоро ли кончится эта кошмарная ночь. Для этого надо зажечь свет и посмотреть на часы, но такое усилие показалось ему выше возможностей. Впрочем, какая разница? Что он хотел бы увидеть на часах? Если бы можно было надеяться, что глоток воды и свежая пижама помогут выспаться в оставшиеся ночные часы, помогут заснуть глубоким сном, позволят забыть о боли во всем теле, о шуме в голове, о сухости в горле и о рези в глазах. Если бы это было возможно, тогда он хотел, чтобы было пол-одиннадцатого или одиннадцать вечера и оставалось восемь, девять или десять часов для наслаждения крепким сном, после которого может наступить выздоровление. Поль предполагал, что он заразился каким-нибудь гриппозным вирусом, который наиболее активно действует в первые сутки. По опыту он знал, что лучше всего это время проспать. Но если его опять ждут те же кошмары, то пусть уж лучше будет четыре или пять часов утра. Он считал, что в предутренние часы болезнь протекает тяжелее, страшнее, более зловеще.
Но не желание узнать, который час, а другая, случайно пришедшая в голову мысль заставила Поля сдвинуться с места. Желание сменить пижаму и особенно выпить стакан воды оказалось таким сильным, что ради этого стоило затратить огромные усилия, чтобы встать. А уж поскольку он решил встать, надо зажечь свет и узнать время. Он повернулся, протянул руку и дернул за небольшую цепочку ночника. Ощущение было таким, словно он плыл в патоке или дегте. Каждое движение было болезненно. Свет включился, но вокруг было по-прежнему темно. И тогда он понял, что его глаза плотно зажмурены. Он открыл их на мгновение, мигнул и сразу же снова зажмурился. Слабая шестидесятиваттная лампочка, находившаяся внутри плотного пергаментного абажура, ослепила его, как прожектор. Волны света как будто бы кололи глаза. Но если он действительно хотел выпить стакан воды и надеть cухую пижаму, то надо было преодолеть все трудности, вытерпеть в течение нескольких секунд и эти вновь возникшие неудобства ради будущего облегчения. Ведь так поступают взрослые люди, не правда ли? Разве нельзя отказаться от сиюминутных удобств ради более существенных выгод в будущем? Поль открыл глаза и, щурясь, словно перед ним было солнце пустыни, заставил себя сесть. Он посмотрел на будильник на ночном столике. Было пять минут первого. К сожалению, совсем не то время, которое он мысленно выбрал. Но в конечном счете, все равно. До утра можно было вполне выспаться, если, разумеется, удастся снова заснуть. Кроме того как раз пришло время принять пару таблеток аспирина.