Страница 2 из 268
Индивидуализм - основная черта эллинистической культуры - сказывается в политико-социальной области очень осязательными, очень чувствительными моментами. Прежде всего, республиканская, олигархическая, совершенно разъединенная Греция объединилась под властью одного лица, одной личности; наступила эпоха монархии. Уже после Пелопоннесской войны стало ясно, что идее гегемонии одного греческого государства над другими пришел серьезный конец, что Греция больше не в силах жить этим сепаратизмом, этой семьей то дружественных, то враждебных отдельных мелких государств-городов. Когда пала гегемония Афин после Пелопоннесской войны, то Спарта мало выиграла от этого. Тут же поднимаются Коринф и Фивы, которые вступают в союз с разбитыми Афинами, и в результате чего Фивы и получают перевес, что опять сближает Афины и Спарту, и т.д. Стало ясно, что централизующее единство, с одной стороны, являлось исторической необходимостью, вместо обычного партикуляризма и обособленности отдельных греческих полисов, а с другой стороны, это единство уже не могло зародиться в самой Греции. И вот оно пришло из Македонии в последней четверти IV в. до н.э.
Не является решающим обстоятельством то, что монархия Македонского просуществовала всего несколько лет. Пусть она распалась на три самостоятельные монархии. Дух эллинистического монархизма, однако, не распался, а в дальнейшем только прогрессировал. Греция уже получила в эту эпоху опыт единоначалия, и с тех пор он утвердился в Европе по крайней мере на два тысячелетия.
Поскольку наша настоящая работа не является работой чисто историографической, мы не можем здесь входить в изложение и тем более в анализ всей той невероятной путаницы, которую историки наблюдают решительно во всей истории раннего эллинизма после смерти Александра Македонского. Здесь появилась масса претендентов на монархическую власть в завоеванной империи, которые бесконечно боролись один с другим, бесконечно делили управляемые ими территории, вели всякие войны, большие и малые, и обладали самой разнообразной властью в своих землях, начиная от крайнего абсолютизма и кончая более или менее выраженной демократией. Например, греческие полисы еще, по мысли Александра, очень долго обладали местным самоуправлением и подчинялись македонскому завоевателю почти только в общеполитическом смысле. Были такие союзы городов, как Это-лийский, которые вообще никого не признавали и жили вполне самостоятельно, сами организуя свои собственные дела и не испытывая никакой ни необходимости, ни охоты кому-нибудь подчиняться, от кого-то зависеть и признавать над собой какого-нибудь абсолютного монарха. Если читателю недосуг читать большие труды по истории эллинизма, то пусть он прочитает хотя бы первые две главы из труда В.Тарна "Эллинистическая цивилизация"{4}. Уже при ознакомлении с этими небольшими материалами начинает кружиться голова от бесконечного нагромождения событий, связанных в эту эпоху раннего эллинизма с монархическим принципом. Однако заниматься всеми этими материалами должны только историки.
Что же касается нас, то для нас важно здесь только одно, а именно тот самый общественно-политический и вообще тот самый исторический принцип, который явился для самостоятельных и разъединенных греческих полисов периода классики небывалой новостью, как, впрочем, и для всех негреческих племен. Это был межплеменной принцип военно-монархической организации. Никакие детали фактического осуществления этого принципа нисколько не могут нас здесь интересовать. Но самый принцип этот для Греции периода классики, повторяем, - небывалая новость. И как именно принцип, он требует от нас самого глубокого внимания и изучения, если только мы всерьез хотим понять эллинизм в его социально-исторической специфике. Если дифференцированный индивидуализм вообще был в те времена требованием эпохи, то он коснулся прежде всего системы общественно-политического управления; возникла неожиданная потребность в огромных завоеваниях, которые можно было осуществлять только при помощи талантливых полководцев, необычно широко ориентированных и исторически, и географически, а также необходимо было управлять огромными завоеванными территориями и их организовать, чего можно было в те времена достигнуть только на путях абсолютизации завоевателя и большого индивидуального развития небывалого по размерам государственного чиновничества и торгово-промышленного аппарата.
С этим политическим "индивидуализмом" весьма гармонировало и соответствующее экономическое развитие. Историки указывают на необычное расширение в это время единоличных торговых предприятий. Растут большие города - Александрия в Египте, Антиохия в Сирии, Пергам в Малой Азии, Сиракузы в Сицилии. Увеличивается класс зажиточных предпринимателей, причем происходил процесс, общеизвестный для подобных условий: рабы становились все дороже и дороже по мере развития торгово-промышленной конкуренции, а свободный труд становился все дешевле и дешевле ввиду роста городов и населения. Такой процесс всегда налицо в эпоху развивающегося индивидуализма. Прежняя обособленная, наивная хозяйственная единица, которую воспевал еще Ксенофонт, уже миновала. Взамен старой патриархальности тут возникли небывалые горизонты в связи с восточными завоеваниями Александра Македонского.
Индивидуализм диалектически связан с космополитизмом, ибо для отъединенной личности всегда открываются большие просторы, если она действительно отошла от своих непосредственных корней и стала самостоятельно и свободно мыслить. Достаточно указать хотя бы на то, что не только денежное хозяйство водворилось в эллинистическую эпоху во всей своей силе, но мы находим здесь даже большое развитие банковских операций. Так, в Александрии существовал центральный банк для всего Египта. Мало-помалу капиталы стали концентрироваться в немногих руках, а народная масса - беднеть; появился и постоянный спутник активного предпринимательства, следующий за ним как тень и растущий по мере его собственного роста. Это - бесправный трудовой люд. доставлявший много хлопот эллинистически-римским правительствам.
Тот же самый индивидуализм вызвал к жизни и утонченную культурную интеллигенцию. Возникают государственные научно-исследовательские институты, библиотеки, музеи. Сначала Александрия, а со II в. до н.э. Пергам, потом Антиохия были крупнейшими культурными центрами, где давалось утонченное образование и развивалась очень субтильная культура. Развивается знаменитая александрийская любовная поэзия, реалистическая новелла и роман, иллюзионистическая живопись, страсть к архитектурным эффектам и грандиозности. Комедии Менандра, буколическая поэзия Феокрита, бытовые картины Геронда, "характеристики" Феофраста, эта смесь утонченного субъективизма, реализма, космополитизма и эстетизма, - получают отсюда свое мировое значение. Но в начале этого огромного культурного периода (это пока еще только конец V в. до н.э.) мы находим индивидуализм Еврипида, этот продукт разложения классической демократии, из недр которой, минуя провалы софистики и анархизма, выросла новая структура мысли и жизни, уже регламентированная на основах изолированного самоощущения отдельной личности.
Поэтому говорить об "упадке" культуры в век эллинизма - это значило бы пользоваться очень условным и неясным языком. Тут просто перед нами совершенно новый тип античной культуры; и что более упадочно, эллинство или эллинизм, судить трудно. Эллинизм, несомненно, ближе Европе, чем эллинство. Недаром в возрожденческой культуре если что и "возрождалось", то почти исключительно эллинистически-римские формы. Классическую Грецию V в. до н.э. едва-едва стали понимать в XVIII-XIX вв., а такое явление VII-VI вв. до н.э., как религию Диониса, открыл только Фр. Ницше в начале 70-х гг. XIX в.
Эллинистически-римская мысль гораздо мельче, миниатюрнее, чем эллинская. Субъект, действующий тут в философии, в жизни, в искусстве, гораздо более человеческий субъект, чем это было раньше. В чувстве он гораздо интимнее, теплее, сердечнее, в воле он гораздо насущнее, понятнее, гораздо обычнее того старого строгого и сурового эллинского субъекта. Его мораль, и в своей строгости и в своей мягкости, - общедоступнее, она - что-то более житейское, более бытовое, более деловое; она ближе к повседневным потребностям человека. Если в классической эллинской эпохе мы тоже видели какой-то относительный индивидуализм (в сравнении с общинно-родовой формацией), так ярко противостоящий догомеровской архаике, то эллинистический период не есть просто эпоха индивидуализма. Ее внутренний принцип не индивидуум, но индивидуальность. Индивидуум - это для эллинизма тоже есть нечто слишком общее и абстрактное. Это принадлежность эллинства, а не эллинизма. Эллинизм же опирается на конкретную и единичную индивидуальность. Отсюда и идея монархии; отсюда стремление прежде всего и во что бы то ни стало утвердить и спасти личность человека, а потом уже все прочие заботы. Часто поэтому эллинизм в своей интимности доходит до сентиментализма и в своем самоуглублении до дряблости. А с другой стороны, он несомненно доходит до романтизма, учености и ощутимо-данного космологизма. Философские школы эллинистического периода - стоицизм, эпикурейство и скептицизм - всегда были предметом любви и культа в такие же, более субъективистские и более интимно-означенные эпохи, в то время как платонизм и аристотелизм, несомненно, всегда были достоянием более мужественных, крепких, более энергичных, более суровых и строгих эпох или их отдельных проявлений. В период эллинизма философия теряет свои строгие контуры платонизма и аристотелизма, и занимается главным образом вопросами устроения личности, и уже только в зависимости от этого разрабатывает вопросы логики, физики, космологии и этики, - всегда заимствуя для этого уже имевшиеся решения в старой натурфилософии.