Ржавый-ржавый поезд

Я дёрнулся, нелепо взмахнул руками – и начал опускаться, чувствуя себя при этом как человек, потерявший равновесие на лестнице. Лис коротко тявкнул, заскрёб лапами, и по гнилым доскам застучали комья земли.

– Эй, что за шум? – с опаской поинтересовался охранник.

– Не знаю, – таким же испуганным голосом откликнулся я. – Может, привидения? – и наконец коснулся пятками холодного пола. – Простите, мне очень хочется пить… Вы не могли бы принести мне воды?

Пятнышко света исчезло окончательно. Шорохи и шуршание стихли. Единственным напоминанием о случившемся осталась горка сора на полу под проломом.

– Воды? – озадаченно переспросил охранник. – Это можно, наверное. Только, гм, парень, ты потом об этом помалкивай, лады? Мне дверь запретили отпирать…

Никакого окошка для передачи мелких предметов в темнице предусмотрено не было. Охранник, ругаясь вполголоса, отпёр тяжёлую дверь и просунул в щель между створкой и косяком кувшин с водой.

– Ты пей, пей про запас… смотри не разбей, мне же голову снимут…

– Про запас? – хрипло переспросил я, утолив первую жажду.

Охранник закряхтел, словно захрустела, надламываясь, сухая палка, и зашептал:

– Дай ты ему, что он хочет… всё одно ведь, или забьёт насмерть, или жаждой уморит.

В этом свете совет выглядел разумным.

– А вы, значит, не одобряете поступки своего хозяина?

– Да кто ж его одобрит, ирода! – в сердцах сплюнул охранник. – Если б только… – и он прикусил язык.

Я понятливо кивнул:

– Жена, дочка?

– Сын, – смущённо буркнул охранник. – Во втором госпитале лежит. Год назад обезножел, а сейчас ходить стал потихоньку… Ирод-то Кормье ирод, а лечить умеет. И денег с меня не взял.

Конечно, не взял – безупречно верные слуги на дороге не валяются… Но говорить это вслух я не стал, ограничился сердечной благодарностью и отдал кувшин. А затем лёг обратно на кушетку и начал обдумывать сложившееся положение.

По всему выходило, что в лапы Кормье я попал далеко не первым. И предыдущие пленники вряд ли покинули узилище живыми. «Забьёт насмерть или уморит жаждой» – это прозвучало до отвращения правдоподобно… И самое скверное было в том, что я теперь не мог просто притвориться, что знать ничего не знаю про полёты. С безопасной иллюзией, что фокус с «Сыном Падающей Звезды» был целиком и полностью делом рук волшебника, пришлось расстаться…

А пытки и жажда могут разговорить даже законченных упрямцев.

Теперь, пожалуй, зная историю волшебника и оказавшись в схожей ситуации, я не мог не почувствовать к нему огромную благодарность. Представая в роли чудотворца, он полностью переводил огонь на себя. Прежде не раз случалось, что его после выступления приглашали на беседу те, кого он уклончиво называл «поклонниками» – скорее всего, некоторая часть из них была охотниками за секретами. Но ни разу никто не попытался надавить на меня. Я был просто ассистентом, ещё одним инструментом, только одушевлённым.

А вот если бы меня рекламировали как «удивительного летающего мальчика», то кто-то вроде Кормье наверняка появился бы раньше.

Похоже, многие в цирке догадывались о реальном положении дел. А вот я… я вёл себя, как легкомысленный идиот. Закрывал глаза на обмолвки, намёки, на сны и мелкие странности. Мне страшно хотелось быть причастным чуду – но нести ответственность за это я не хотел.

Йорсток словно разбудил меня. Его смутно знакомые улицы, госпиталь, чудаковатая Мари-Доминик, её бабка Аннабель Коде, которую мне хотелось назвать просто Анной – всё постепенно складывалось в цельную картину, как отдельные кусочки смальты составляют мозаику. Оставалось докопаться до последней истины.

Кто я?

Впрочем, это можно было и отложить на потом.

«Сперва надо выбраться отсюда».

Я прикрыл глаза, вспоминая, что успел увидеть через пролом. Разрытая земля, шиповник, клочок неба… Кажется, была ещё стена или что-то вроде. Суде по кладке и остаткам штукатурки, меня поместили в полуподвал какого-то старого здания. Возможно, довоенного…

И тут меня осенило.

Госпиталь. Ну, конечно.

Кормье выкупил его относительно дёшево и при весьма подозрительных обстоятельствах, но перестраивать или восстанавливать не стал. Стены здесь были толстые, улицы вокруг – пустынные. Если кто и услышит крики пленников, то спишет их на сплетни о призраках, живущих в развалинах.

Идеальное прикрытие.

Я стиснул зубы и перевернулся на бок, закутываясь в одеяло, как в кокон.

Если бы дела обстояли так, как думал Кормье, если бы я мог летать так же уверенно, как ходить – меня бы уже через полчаса здесь не было. Взлетел бы к пролому, отодрал доски, протиснулся в дыру – и поминай как звали. Но, к несчастью, я сам пока не понимал, как это происходит.

Мне нужно было разобраться в себе до того, как Кормье меня сломает – или хотя бы дождаться спасения от Ирмы и волшебника.

Я проворочался ещё с полчаса, затем использовал дыру в углу по назначению, перекинулся словом с охранником, потом попытался вызвать в памяти то волшебное ощущение лёгкости перед полётом, но так и не преуспел, только измучился. Наконец сообразил, что ближе к ночи Кормье вернётся, и на сей раз я могу и не отделаться пересолёным ужином и парой ударов.

Нужно было попытаться отоспаться впрок.

…мне снились рельсы между холмов, призрачный поезд и жирный горький дым.

Кормье действительно появился ближе к ночи, ещё больше иссохший, посеревший, пышущий лихорадочным жаром. Он принёс мне чистую одежду, смоченное ароматизированной водой полотенце – для умывания, и обед, снова пересолёный, и теперь это нельзя было уже считать простым совпадением.

Для проформы я попросил воды и пожаловался на жажду, чтобы не подставлять охранника, но Кормье в ответ лишь задёргал головой:

– Нет, нет, не сейчас… У тебя всё будет, но потом. Ты ведь такой хороший мальчик, да, Келли? – зашептал он мне в лицо, впиваясь в плечи сухими пальцами и до тошноты напоминая сейчас Арона. – Ты ведь можешь летать, да, Келли? Расскажи мне, как. Или хотя бы покажи. Мы разберёмся, как это работает, верно?

– Не знаю, – промямлил я, делая попытку отвести от себя огонь и заодно прояснить ситуацию с цирком. – Волшебник должен знать. Он ведь в городе? Почему вы не спросите его?

Кормье скривился.

– Он просто шарлатан и трус к тому же. Весь ваш балаган снялся с места в тот же день… Ничего, я натравлю на них полицию, они ещё попляшут у меня. А этого Клермонта Моора надо упечь за решётку лет на…

Я сам не понял, как грохнул железной миской о край кушетки.

– Не смейте говорить о нём так.

Голос звучал по-чужому, чеканно и холодно, словно прорезалась вдруг привычка приказывать. Кормье на мгновение отпрянул, не отпуская, впрочем, моего плеча, но сразу же вернул себе самообладание:

– Дерзишь?

И надо бы испугаться и сдать назад, но в голову некстати ударило подогретое приторное вино. Растрескавшаяся штукатурка на стенах задрожала летним маревом, словно растворяясь в сыром воздухе. Пятна света от лампы ложились резко и контрастно, и та половина лица Кормье, что была в тени, казалась сгнившей или обугленной.

– Он не шарлатан, – повторил я тем же странно-чужим голосом. – Он настоящий волшебник, потомок ведьмы с востока и ирландца. А у ирландцев, как известно, если прабабка не колдунья, то прадед – фейри. Посади вокруг дома рябину и повесь над входом подкову из холодного железа, если не хочешь, чтобы он за тобой пришёл…

Кормье коротко замахнулся и отвесил мне тяжёлую оплеуху. В висках застучало, и из носа закапала кровь. От второго удара я даже прикрываться не стал, только наклонил слегка голову, чтобы не запачкать свежую одежду.

– Замолчи.

– А ещё он чувствует мою кровь. И у него есть волшебная кукла. Она убила клоуна, Арона. Прямо на арене, – я ухмыльнулся, чувствуя, как горячо пульсирует в разбитых губах. – Вокруг было полно народу, но никто не смог ничего сделать.

Кормье молча перехватил трость поближе к середине и резко ударил меня в бок. Я был готов, поэтому изобразил зверскую муку, а сам быстро изогнулся, избегая удара, и скатился с кушетки, вплотную прижимаясь к изголовью. Помогло это мало. Он бил жестоко, целясь острыми мысами сапог в бока, в поясницу, охаживал тростью по рукам и ногам. В конце концов в запястье что-то хрупнуло, и я взвыл уже по-настоящему, пытаясь забиться под кушетку. Кормье вытянул меня оттуда, встряхнул за шкирку и уставился в глаза.