Ржавый-ржавый поезд

У неё на шее родинка. Внизу, ближе к ключице, маленькая, почти незаметная на смуглой коже.

– Анна… – медсестра запинается. Потом закрывает глаза и подаётся вперёд, шепча: – Просто Анна.

…в этой дурной палатке даже полог нельзя опустить, не то что закрыться. Но мешают нам только раз – Симон заглядывает, дымя на ходу папиросой.

Я грожу ему кулаком, он беззвучно смеётся и исчезает.

Через несколько дней мы уйдём из Йорстока – вслед за фронтом.

График жизни у меня окончательно сбился.

Я проснулся глухой ночью, между двумя и тремя часами. Волшебник спал за ширмой – его выдавало ровное дыхание, немного более шумное, чем обычно. Видимо, недавно прошла гроза, и из-за открытой двери тянуло сырым холодком. Рассеянный свет снаружи отдавал оранжевым, словно кто-то жёг костёр в центре лагеря.

«Сходить посмотреть, что ли?»

Оделся я наскоро и слишком легко. На улице туман быстро запустил лапы мне под куртку, заставляя зябко ёжиться. Лагерь казался пустым – перед отъездом люди начали убирать из проходов коробки, переносные умывальники, громоздкие декорации, складные столы и лавки.

В центре действительно горел костёр. Вокруг огня собралась престранная компания – Лилли, словно и вовсе разучившаяся спать после смерти Арона, Ирмины собаки, Вацлав Томаш – один, без младшего брата – и канатоходец Лайме, чудной парень, тихий, как библиотекарь, и совершенно бесстрашный.

Лайме поджаривал над огнём ветчину, нанизав кусочки на прут. Вацлав меланхолично обгрызал свою порцию. Собаки, судя по равнодушным взглядам, наелись уже до отвала.

– Что-то празднуете?

– Купил много, портится быстро, а выбрасывать жалко, – вполголоса пояснил Лайме, не оборачиваясь. – Привет, Келли. Хочешь тоже немного?

– Давай, – улыбнулся я. Это было очень кстати, учитывая, что поужинать так и не удалось.

Лайме гибко повернулся и протянул мне прут:

– Держи. Только мясо горячее… И это рябина, кстати. Прут, то есть. Тебе от неё ничего не будет?

– А должно? – удивился я, осторожно принимая подарок. В том месте, где была ладонь Лайме, прут оказался холодным, точно изо льда выточенным.

– Ну да, – кивнул канатоходец, снова уставившись в огонь. В прозрачной желтизне глаз отражались оранжевые искры. – Добрые соседи из-под холмов не любят рябины и железа.

– Добрые – кто? – пробасил Вацлав Томаш, словно очнувшись. – Дай шмат ветчины, будь братом. Я себе ещё покромсаю.

– Ну, фейри. Эльфы, – так же негромко пояснил Лайме и, нахмурившись, сосредоточенно потрогал языком трещинку на нижней губе.

Я фыркнул.

– А я что, похож на эльфа?

Лайме скосил на меня глаза, но не ответил – закопался в мешке в поисках «шмата ветчины» для Вацлава.

Мясо на мой вкус было кисловатым. Оно правда портилось слишком быстро.

Чтобы не сидеть прямо на мокрой земле, Лилли предложила мне вчерашнюю газету, но это не особенно помогло. Складывая газетный лист пополам, я заметил уже знакомый заголовок и вчитался. Оказалось, что в вечернем выпуске почти дословно перепечатали утреннюю статью о пожаре, но появилось несколько новых фраз. Таинственный спаситель сторожей загадочным образом превратился в «парнишку-оборванца со светлыми волосами, возможно, поджигателя».

Конечно, блондинов в Йорстоке было пруд пруди, но что-то мне подсказывало, что автор статьи намекает на меня.

И намёк он обозначил вечером – после встречи волшебника с офицером Винье.

– Кальвин? – растерянно позвала Лилли.

Я опомнился.

– Извини. Задумался что-то… Спасибо за угощение. Пойду прогуляюсь, – виновато улыбнулся я. Вацлав молча сунул мне кусок хлеба в руку, а Лайме дёргано кивнул:

– Возвращайся до рассвета. Днём будет много дел, надо отдохнуть. И рябина рябиной, а холодного железа ты всё-таки опасайся.

Я не понял, о чём говорит Лайме, но на всякий случай согласился. Подпорченную ветчину запивали глинтвейном, возможно, даже Ирминым – собаки наверняка притрусили к костру вместе с ней, а потом остались клянчить подачки, когда она ушла спать. А после глинтвейна Ирмы всегда тянуло на глупые разговоры… Когда я уже отошёл на порядочное расстояние, то услышал, как Лилли пеняет Лайме:

– …Ты так говоришь, как будто лично знаком с настоящими фейри!

– Почему будто? – удивился он. – Был знаком. Сразу после войны и познакомился. Была такая смешная девчонка, Таррен, моя ровесница и тоже бродяжка. А за ней всюду ходили два лиса. Я думал, дрессированные, оказалось – оборотни…

За околицей лагеря звуки как отсекло. Некоторое время я шёл в густом тумане, не слыша даже собственных шагов. Дорога до города была одна, с такой не собьёшься и при желании, но мне всё равно стало не по себе. Когда впереди показались мутные огни фонарей, я вздохнул с облегчением.

Йорсток, наконец-то…

Идея взглянуть на место пожара изначально была ущербной. Каприз, спонтанное решение; я и сам не мог понять, зачем иду. Где-то глубоко в душе сидел страх… нет, уверенность, в которой не хотелось признаваться самому себе, что поджог устроил волшебник. Но ни подтвердить, ни опровергнуть предположение я не мог. Патовая ситуация… Опрашивать свидетелей – глупо и опасно, можно только дать Кормье повод для серьёзных обвинений. Пытаться что-то выяснить самостоятельно – безнадёжно. Я умел отличать фейерверки волшебника от чужих, когда они горели, но совсем другое дело – узнать, из-за какой химической смеси склад вспыхнул как спичка… Тут уж требовалась настоящая лаборатория – или дьявольская интуиция с удачей пополам.

У меня не было ни того, ни другого.

«А может, напрямую спросить у него?» – мелькнула трусливая мысль.

А если он ответит, что…

Я резко выдохнул и закрыл глаза, инстинктивно ускоряя шаг. Из подворотни шмыгнул сквозняк, быстро дорос до настоящего ветра и погнал меня вдоль по улице, не давая опомниться. Тело казалось невесомым – слишком частое ощущение в последние дни. Точно я на сцене, и на лице повязка из шёлкового шарфа, а вокруг уже клубится цветной дым, и остаётся только шаг до полёта – и падения.

«…интересно, как начинается помешательство?..»

Фармацевтический склад располагался не так далеко от заброшенного госпиталя. Оказывается, я уже не раз проходил мимо во время своих шатаний по городу, только не знал, что это серое вытянутое здание под зелёной черепитчатой крышей принадлежит Кормье. Сейчас от приметной черепицы остались одни воспоминание – свод рухнул, потолочные балки сгорели дочиста, стены наполовину обвалились. В округе стоял резкий химический запах, от которого мгновенно запершило в горле. Я обошёл склад по широкой дуге, стараясь оставаться под деревьями, вдалеке от света фонарей, но потом заметил полицейских и почёл за лучшее убраться оттуда поскорее.

Впрочем, кое в чём я успел убедиться.

Газеты оказались правы – склад выгорел изнутри, как железная бочка с мусором, где развели костёр бродяги, но ни одно из соседних зданий не пострадало. Даже здоровенный куст сирени, который вырос прямо за оградой, вплотную к решётке, остался невредим – ни одного скрученного листа или высохшей от жара ветки.

Мог волшебник устроить подобное?

В нашем арсенале было несколько эффектных фокусов с огнём, как фальшивым, холодным, так и с настоящим. «Бессмертный», например – волшебник разжигал на определённом участке сцены костёр в коробке метр на два, а затем проходил сквозь пламя, прямо во всех своих многослойных одеждах. Предварительно он предлагал зрителям убедиться, что ткань не смочена водой, а огонь действительно горячий. Хитрость заключалась в том, что настоящим пламя было только по краям, а в середине оставалась кривая дорожка из холодных фейерверков, вроде бенгальского огня. Одежда волшебника во время фокуса была словно припорошена пеплом, но на самом деле это, конечно, был особый негорючий порошок. У меня от него сразу начинала чесаться кожа и появлялись красные пятна, поэтому я в представлении участия никогда не принимал.