Слава столетия

Отец приучил Антиоха вставать рано — в шестом часу, так как в утренние часы ясна голова и восприимчив ум.

По комнате, остывшей за ночь, плыли от печи приятные волны теплого воздуха. Бойко и весело трещали дрова. Свечи после ночной тьмы как–то особенно ярко освещали стол, бумаги, корешки книг.

Пришел Карамаш с вычищенным мундиром и прибором для бритья.

Антиох побрился, оделся и сел за стол. Он брал то одну книгу, то другую, раскрывал, пролистывал несколько страничек и с сожалением клал на место.

С переездом императорского двора в Москву ему удавалось выкраивать совсем мало времени для своих занятий; росла стопа непрочитанных книг, медленно продвигался перевод астрономического сочинения Фонтенеля. Многое было начато, да так и оставлено.

«Будет ли теперь все это окончено?» — думал Антиох.

Раньше мешали караулы, парады, строевые учения, которым юный император предавался с самозабвением. Зато в часы досуга можно было забыть о них до той самой минуты, когда приходила пора заступать на дежурство. Теперь же, ввязавшись в борьбу придворных партий, в которой нет ни часов дежурств, ни часов досуга и в которой человек не может быть уверен даже в завтрашнем дне, он терял и те немногие, принадлежащие только ему часы.

За окнами светлело. Пора было ехать во дворец.

Если утро простого преображенского поручика, каким был Антиох, начиналось еще до рассвета, то утро майора того же полка, князя Ивана Долгорукого, наступало лишь за полдень.

Иван Долгорукий проснулся с тяжелой головой.

— Квасу! — крикнул он.

После стакана кислого с брызжущей пеной кваса в голове немного прояснилось. Князь Иван вылез из постели и босой подошел к зеркалу. Минут пять он рассматривал себя, то подходя к стеклу, то отходя на несколько шагов. Осмотром этим он, видимо, остался доволен, так как под конец, подмигнув самому себе, приказал подавать одеваться.

Ефим, дядька, приставленный к Ивану с малолетства, принес одежду, кивнул на дверь:

— Там брадобрей пришел и этот, душегубец. Гнал бы ты его, Ванюша. И морда у него такая разбойничья. Охота тебе с ним якшаться, ведь одним пакостям от него научишься.

— Ладно, — остановил Долгорукий разглагольствования дядьки. — Проси обоих, и куафера и Волхонского.

Пока швейцарец–парикмахер причесывал князя — локон надо лбом, локоны по вискам, — пока пудрил, пока собирал излишек пудры с кудрей, князь Иван сидел не шевелясь, как истукан. Волхонский — рослый, угрюмый детина с тяжелой челюстью и хмурым взглядом — все это время тоже молчал и сопел. Когда же парикмахер приступил к бритью, Долгорукий сказал:

— Ну, чего там? Рассказывай.

— Ее высочество Лизавета Петровна говорила Федьке Матвееву, что ни в коем разе не пойдет за тебя. Рылом мол, не вышел.

— Я те дам — рыло! Сам ты рыло!

— Да я не от себя. Ейные речи передаю.

— Не пойдет — так мы ее в монастырь! Прощенья просить будет, а я еще подумаю, простить ли.

— И государыня невеста на тебя гневается!

— Катька зла, что не дал ей заграбастать драгоценности, что остались после царевны Натальи. Ладно, и так хороша.

— А еще слыхал, этот князишка молдаванский пустил про тебя ругательные вирши. Сатиры какие–то.

— Скажи.

— Да я не упомнил.

— И шибко ругательные?

— Непотребными словами, правда, не лает. Дураком только тебя обозвал и каким–то Менандром, а все же… Люди смеются.

— И ты смеялся?

— Я — нет. Как же можно!

— Вирши эти мне достань, а князя я проучу. Он у меня закается вирши сочинять.

Парикмахер собрал свои ножницы, бритвы, щетки, гребешки и раскланялся. В дверях он столкнулся с солдатом, который вбежал в комнату и, стукнув каблуками, встал перед князем Иваном.

— Депеша от князя Алексея Григорьевича.

— От отца? — удивился Долгорукий и развернул пакет.

— Требует срочно во дворец. Что там стряслось?

— Не знаю.

— Скажи, сейчас еду.

Среди пуховых подушек и тяжелых одеял метался в жару исхудавший мальчик. В неуютной огромной парадной спальне Головинского дворца, на широкой кровати под балдахином, он казался и меньше и моложе своих четырнадцати лет.

Этот мальчик был император России — Петр II.

Он умирал.

Еще день назад врачи надеялись на выздоровление, но сегодня надежды уже не оставалось.

Почти все время Петр находился в беспамятстве.

Князь Алексей Григорьевич Долгорукий — отец государыни невесты — жил в Головинском дворце, в нижних покоях.

Последние ночи он почти не спал, и даже в те краткие часы, на которые ложился в постель, чтобы вздремнуть, прислушивался сквозь дрему, что происходит там, наверху.

Когда на выздоровление царя уже не осталось никакой надежды и когда его смерти ожидали с часу на час, князь Алексей послал за родственниками.

Около полуночи в его спальне началось семейное совещание Долгоруких. Князь Алексей сидел на постели, непрестанно покашливая и зябко кутаясь в ватный халат.

— Худа надежда, чтобы император остался жив, — сказал он. — Надо подумать о наследнике.

Князь Василий Лукич осторожно спросил:

— Кого же думаете выбрать?

Князь Алексей показал пальцем вверх: прямо над его спальней находились покои императорской невесты.

— Вот наследница, — сказал он.

Князь Сергей Григорьевич, родной дядя государыни невесты, вскочил с кресла и торопливо, словно боясь, что ему не дадут высказаться, заговорил:

— А что? Надо написать духовное завещание, будто его императорское величество учинил ее наследницей…

Фельдмаршал Василий Владимирович возмущенно запыхтел:

— Что вы, ребята, врете! Как это можно, чтобы невесте быть наследницей престола? Кабы супруга была. Да и то сомнительно… Нет, в таком деле я вам не товарищ!

Фельдмаршал поднялся с кресла и вышел из комнаты, хлопнув дверью.

Все проводили его взглядами и, после того как он вышел, несколько мгновений молча смотрели на дверь.

Князь Алексей, испугавшись, что у других тоже возникнет желание уйти подобру–поздорову, торопливо проговорил:

— Давайте писать духовную. Пиши ты, Василий Лукич.

Когда завещание было написано, князь Алексей Григорьевич перечел его и покачал головой:

— Теперь бы сюда подпись государя. Да как подписать: он, чай, и рукой уж двинуть не в силах.

Иван Долгорукий, молчаливо сидевший в стороне встрепенулся и достал из кармана листок бумаги.

— Вот, взгляните.

Князь Алексей взял из рук сына бумагу, на которой было написано: Петр, Петр, Петр — несколько десятков раз. Все подписи были совершенно одинаковы.

— Ну и что? Государева подпись.

— Ан нет! Эта вот — государева, а эта — моя, — возразил князь Иван. — Вон как похоже получилось!

— Не отличишь, — подтвердил Василий Лукич.

— Так что в случае нужды я подпишу духовную.

— Опасно… — Князь Алексей поежился. — Может, все–таки удастся заполучить подпись государя. Иди, Иван, к нему. На тебя вся надежда.

Но было уже поздно: во втором часу ночи император России Петр II скончался.

Глава 2. Кондиции

Поспешный съезд Долгоруких во дворец был замечен. Известие о нем быстро распространилось по Москве. Сенаторы, генералы, вельможи, министры, несмотря на поздний час, поспешили в Лефортово.

Дворец был полон людей, а кареты все подъезжали и подъезжали.

Фонари и свечи горели в залах, в коридорах, во флигелях.

Через открытые двери по всему дворцу со сквозняком тянуло приторным, душноватым дымком ладана.

Приехал князь Дмитрий Михайлович Голицын. Тяжело и плотно ступая, как солдат, идущий на приступ, ни на кого не глядя, не отвечая на поклоны, он прошел во внутренние покои.

Начальнику дворцовых караулов Салтыкову было приказано усилить посты перед покоями государя и никого не пропускать.

Двери закрылись. Перед ними и в переходах, ведущих в царские покои, как безмолвные изваяния, встали солдаты с примкнутыми штыками.