Самолет на болоте

— Боевое задание выполнено!..

Через несколько лет после войны, незадолго до дня авиации, в южном гарнизоне в своей квартире капитан Барков читал письмо Колесника, присланное из Москвы.

«…Николай, приезжай, дорогой, вместе с Ниной на праздник к нам. Или, хочешь, нагряну я к тебе со всеми своими чадами и домочадцами? Вспомним годы боевые, дороги фронтовые, дела друзей-однополчан…»

Дочитав письмо, Николай улыбнулся и позвал жену:

— Нина, иди почитай!

Пока жена читала, он, тихо улыбаясь, смотрел куда-то в пространство и думал о великой силе дружбы, дружбы фронтовой, обстрелянной, окуренной пороховым дымом, окропленной собственной кровью, освященной благородной целью, во имя которой они шли на смерть…

МУЗЫКАНТ

Рассказ

Афиша была не слишком яркой. Так, самая обыкновенная. В центре ее — большие строгие буквы: «КОНЦЕРТ». Ниже приплюснутыми, округлыми: «симфонического оркестра». А еще ниже скромным черным шрифтом: «солист А. Мороз».

На заборе было наклеено немало более ярких афиш. Но почему-то взгляд остановился на этой.

Половину дня подполковник Данилов провел в штабе, решая дела, по которым приехал в командировку. Все это время фамилия солиста не выходила из головы. Возвращаясь в гостиницу, он случайно увидел, как на перекрестке чуть не столкнулись огромный автобус и новенькая, блещущая лаком «Волга». Скрежет тормозов, испуганные восклицания прохожих… И вдруг именно сейчас, в эту минуту, всплыло в сознании далекое, незабываемое…

…Трудный тысяча девятьсот сорок первый год. В экипаж прибыл новичок. Рано утром у входа в столовую он представился командиру. Капитан Данилов, высокий, широкоплечий, сверху вниз посмотрел на сержанта в куцей шинельке. Хотелось в экипаже иметь таких же, как он сам, рослых парней, а тут…

Сержанту Морозу было не более девятнадцати-двадцати лет. Роста среднего, лицо обыкновенное, с серыми мечтательными глазами («Совсем не для солдата», — отметил про себя Данилов).

— Хорошо, — кивнул офицер. — Идите к инженеру. Он скажет, что вам делать.

Свое мнение о новом сослуживце Данилов сообщил вечером за ужином штурману Майбороде. Оказалось, что тот уже разговаривал с молодым сержантом.

— Мороз в авиацию добровольно пришел. Заканчивал музыкальное училище по классу скрипки, а в войну решил стать бортмехаником — это ведь не так просто!

— Вот, вот! Думал, наверное, что тут музыка, а на самом деле грязь, кровь. Для музыканта место неподходящее.

Штурман спорить не стал.

— Давай подождем, посмотрим. Ребята у нас дружные. Если у человека недостатки, их заметят немедленно.

Данилову пришлось согласиться. Механиков в полку не хватало.

Один день боевой работы сменялся другим. Летать приходилось много. В первые дни Данилову некогда было следить за работой Мороза.

— Как у новичка идут дела? — как-то спросил Данилов у техника Мухитдинова.

— Нормально, товарищ командир. Старается.

— А помнишь, каким был прежний механик?

— Конечно, помню. Такими не сразу становятся. Опыт нужен.

— То-то, — бросил Данилов довольным голосом и пошел вдоль стоянки.

Что ему понравилось в ответе Мухитдинова, он и сам бы не смог сказать.

Однажды командир полка поставил новую задачу:

— Сегодня цель — крепостные сооружения.

Он назвал крупный порт на побережье моря и подробно объяснил порядок выполнения боевого задания. Летчики, штурманы тщательно изучали цель по фотоснимкам, картам крупного масштаба, схемам. Они снова и снова знакомились с каждой деталью крепости. Ведь ночью, под огнем зенитных батарей некогда будет разыскивать трудноразличимые ориентиры. Техники, механики, в их числе и Мороз, готовили бомбардировщик к полету.

Пришло время, и тяжелая машина вырулила на старт. Официантки, угощавшие экипаж горячим кофе, остались на стоянке. Им, этим милым, скромным девушкам, было немножко страшно. Они знали: кто-то из них, этих летчиков, не вернется на базу.

…Фронт пройден. С высоты он угадывался по нескольким мелким пожарам, вспышкам пулеметных трасс, осветительных ракет. А дальше за фронтом — ни одного огонька. Проплывет далеко внизу под самолетом еле различимая серая дорога, извивающаяся, словно змея, надвинется черное, бесформенное пятно — лес, и снова темнота, ничего не видно. Выше, над самолетом, — облака. К ним ведет летчик машину.

В кабинах привычно светятся циферблаты приборов. Ровно гудят двигатели. От их работы корпус бомбардировщика еле заметно вибрирует. На компасах один и тот же курс — запад.

— Под нами граница! — коротко сообщает командиру штурман.

И снова молчание. Только рев моторов. Только кажущееся бесконечным ожидание…

Тяжелый бомбардировщик вышел за облака. Лишь штурман знает, над какими пунктами пролетает машина. С помощью приборов, по звездам, наблюдая землю в разрывы облаков, он направляет самолет к месту бомбового удара.

— До цели десять! — предупреждает Майборода.

Это значит — осталось десять километров до окраины крепости. Значит, сейчас откроют огонь вражеские зенитки. Как нарочно, облака редеют.

— Разворот!.. На боевом!..

Нервы напряжены до предела. Сейчас… Так и есть! В неуловимый миг вспыхнули вражеские прожекторы, иссиня-белые их лучи образовали огромный конус, в вершине которого оказался бомбардировщик. Одновременно грохнули первые разрывы снарядов. А потом началось! Вокруг заплясали, завертелись разноцветные шарики — трассирующие снаряды малокалиберных зениток. Красные, синие, зеленые, словно бусинки, нанизанные на невидимую ниточку, они устремлялись от зенитных точек к самолету. «Ниточки» переплетались вверху, скручивались в «воронки», расходились «веером». Казалось, самолет в этом хаосе трасс, опутавших его со всех сторон, недвижим, застыл на месте.

Но бомбардировщик неуклонно шел к цели. Губы штурмана шевелились: он чертыхался по адресу прожекторов, боялся упустить цель.

— Вправо три!.. — передал он команду летчику.

Данилов привычно нажал на педали руля поворотов.

Снаряды тяжелых зениток взрывались с глухим уханьем. Сначала возникал клуб дыма с темными, рваными краями. Казалось, он начинает рассеиваться, и в это время обшивка самолета принимала удар воздушной волны. Иногда от близкого разрыва бомбардировщик вздрагивал. Данилов морщился, словно от зубной боли, штурман чертыхался громче, — изменить курс нельзя: самолет находится на боевом пути.

— Сбросил! — громко доложил Майборода.

Чуткие руки летчика уловили знакомые толчки штурвала. Это фугасные бомбы отрываются от самолета и устремляются вниз.

Данилов резко ввел машину в разворот. Теперь можно выполнять противозенитный маневр. Главное сделано: бомбы ушли к цели.

Когда бомбардировщик вырвался из моря зенитного огня, Данилов прокричал технику:

— Как экипаж?

— Все в порядке, командир! Матчасть…

Мухитдинов оборвал фразу на полуслове и резко повернулся назад. Данилов тоже невольно оглянулся.

— В правой плоскости пожар!.. — на ходу закричал Мухитдинов и тут же исчез в проходе.

Данилов заметил густеющий на глазах шлейф черного дыма, который стлался за крайним правым мотором. Ни одним жестом не выдал волнения. Помедлил несколько секунд и ровным голосом передал по переговорному устройству:

— Экипажу быть готовым к прыжку! Ждать команды!..

В длительных ночных полетах Александр Мороз бывал уже не раз. Но острое ощущение опасности не притуплялось. Бортмеханик смотрел на разрывы снарядов и чувствовал, как нечто очень похожее на страх щемящей болью отзывается в груди. А может, это был не страх? Может, сознание того, что под обстрелом нечем ответить врагу, так как бомбы предназначены только для одной, заранее определенной цели, а из бортового оружия стрелять по зенитным батареям с большой высоты бессмысленно; может быть, именно это вызывало такое напряжение, что оно ощущалось, как физическая боль? Как бы то ни было, Морозу было стыдно перед самим собой за эту слабость. В такие минуты возвращалось сожаление о том, что он не стал летчиком, несмотря на все попытки. Вот если бы он держал в руках штурвал! Тогда, казалось ему, он бы чувствовал себя хозяином положения.