Товарищ пехота

Неминуемо он получил бы десять суток ареста, но полковник видел из окна Катю, идущую рядом с Романцовым.

«Как хороша!» — подумал он и вспомнил своих дочерей. С ними он расстался в первый день войны.

Старик спросил Романцова:

— Он ее обидел?

Романцов молча кивнул.

Комсомольское бюро поручило Романцову сделать на собрании доклад «Что такое храбрость?». Прочитав несколько брошюрок и газетных статей, он понял, что этого для серьезного доклада мало. Ему разрешили через день ездить в публичную библиотеку.

Летом 1943 года большой читальный зал публичной библиотеки, выходящий окнами на Александрийский театр и сквер с памятником Екатерине Второй, был закрыт. Окна с выбитыми стеклами были заколочены фанерой, заложены мешками с землей.

Читальный зал помещался в маленькой комнате на третьем этаже, и входить надо было с Садовой.

Романцов сдал в прихожей пилотку и полевую сумку закутанной в шинель старушке.

Седобородый пожилой человек, налегая грудью на стол, быстро писал. Две девушки шепотом читали учебник химии. Они были в длинных брюках и зеленых куртках. Романцов рассеянно взглянул на них. Катя была лучше всех девушек.

Он прилежно занимался до восьми вечера. Пожалуй, он мог бы работать еще час, но его потянуло к Кате, и он не смог совладать с этим влечением.

…Дверь Романцову открыла девушка с багровыми пятнами на щеках и на лбу. Романцов невольно отшатнулся. Это была Катина соседка — Настя Бакланова, токарь с судостроительного завода. Год назад Настя была красавицей, но немецкий снаряд разорвался около ее станка, и осколки сорвали кожу с лица. Настя перевыполняла норму, училась на вечерних технических курсах, с презрением относилась к фашистским снарядам. Ее часто хвалили в газетах. На мужчин она не обращала внимания, а подругам объясняла, что «мужики завсегда болтуны и обманщики».

— Дома Катя Новикова? — робко спросил Романцов.

— Дома! Пожалуйста! — сказала Настя, подозрительно поглядывая на Романцова. — Пожалуйста! Третья дверь налево…

В коридоре у стен стояли детские коляски, матрацы, ведра, велосипеды.

— Екатерина Викторовна, к вам! — крикнула Настя, еще раз с нескрываемым подозрением взглянув на Романцова, и так бухнула дверью, что в соседней комнате долго гудели струны рояля.

— Сережа!

Как чист и ясен был ее голос!..

Она стояла перед Романцовым в халате.

— Только не смотрите на меня, — смущенно сказала Катя. — Я занимаюсь стиркой. Садитесь здесь. Сейчас кончу! Ладно?

Она провела его к дивану. Сырые испарения наполняли комнату. Катя взяла чайник, наклонила, и, журча, полилась вода в эмалированный таз.

Комната была огромная. Окна выходили в сад. Стекла были чисто вымыты, прозрачные, едва различимые.

В зеркальном шкафу отражались колеблемые ветром зеленые вершины тополей.

Романцов сидел спиною к Кате, всем существом ощущая ее присутствие — легкие шаги, усталое дыхание…

— Вот и все! — весело сказала Катя. — Сейчас унесу ведро. Не очень-то прилично стирать в комнате… Но в кухне обрушился потолок.

— Снаряд?

— Снаряд!

— Вы устали, Катя?

— Ну-у, разве это усталость! На торфе уставала до ужаса! Плакала — так руки болели! А сейчас я уже отдохнула и все забыла!

Она вышла, но скоро вернулась, раздвинула у кровати ширму, велела Романцову рассказывать обо всем, что он сделал за эти два дня, и начала переодеваться. Он слышал, как упал на спинку кровати халат.

Зеленые ветви за окном струились по ветру, а выше и дальше их по закатному небу просторно и вольно летели розовые венки облаков.

— Я долго был уверен, что храбрость — врожденное чувство, — сказал Романцов. — Пожалуй, я бы и сейчас ошибался, если бы не этот доклад. С каким наслаждением я прочитал сегодня статью Громова Михал Михалыча, Героя Советского Союза! Хотите, прочитаю отрывки?

— Прочитайте.

Романцов вытащил из сумки записную книжку.

— Я уж тогда все прочитаю, — неуверенно заявил он, — что сегодня написал в публичной библиотеке. Ну вот… «Пятое августа сорок третьего года. Громов решительно утверждает, что каждый человек может стать храбрым. Нужно только систематически воспитывать себя в таком духе, приучить себя слушаться своих приказов, твердо выполнять то, что решил сделать. Продумать эту мысль. Я думал иначе. Вот я, если по-честному, — храбрый? Пожалуй, храбрый». Это ведь я для себя записал. Как дневник! — тревожно объяснил он, испугавшись, что Катя подумает, будто он хвастается.

Катя вышла из-за ширмы в знакомой уже Романцову светло-голубой кофточке с синим галстуком, в синей юбке и, чувствуя, как она хороша, села в кресло напротив Романцова, спокойно улыбнулась.

— «У меня было храброе детство, — продолжал он, опуская глаза. — Я плавал на Волге, тонул, ходил по лесам на охоту с дядей Степой, катался на лыжах с гор. Это была до некоторой степени школа храбрости. Но все ли юноши прошли такую школу?»

— Значит, и я могу стать храброй?

— Вы и так храбрая.

— А ночью реву белугой! — лукаво усмехнулась Катя.

Романцов почувствовал, что не знает, что ответить, и смутился.

— Вот дальше очень интересно, — сказал он быстро. — В двадцать седьмом году Громову пришлось выпрыгнуть с парашютом из самолета, потерпевшего аварию. Слушайте, как точно описано. — И прочитал: — «Я поправил лямки парашюта и тут почувствовал, что у меня сильно горят щеки. Значит, я все время реагировал правильно. Кровь прилила к мозгу. Если человек бледнеет, если у него дрожат ноги и от мозга отливает кровь, значит, он испугался. В такие минуты решения бывают неправильны. А я не испугался и действовал четко и продуманно».

Он вопросительно посмотрел на Катю.

— Действительно точно! Как в учебнике, — сказала она серьезно.

Эти серьезные слова не помешали ей тотчас же оглянуться на зеркало и поправить прядь волос на виске.

— А не думаете вы, — сказала Катя, и в ее глазах вспыхнули насмешливые огоньки, которых обычно опасался Романцов, — что уж очень легко таким способом воспитывать храбрецов? Достаточно открыть где-нибудь… на Волге «школу храбрости»! Пожалуй, и Михал Михалыч Громов не раз в жизни бледнел, может быть, даже плакал от страха. Не одна же я реву ночью, если близко упадет снаряд!

— Это пока материал. Я подумаю… — неуверенно сказал Романцов.

В коридоре затрещал звонок, послышались тяжелые шаги Насти. Скрипуче взвизгнула входная дверь. Затем что-то загремело — видимо, упал велосипед, — и раздался звонкий смех. Миг — и в комнату влетели две девушки.

Настя уже успела с возмущением сообщить им, что у Кати сидит «какой-то сержант». С любопытством взглянув на Романцова, они бросились обнимать Катю.

— А мы тебя хотели позвать в кино! — с притворным огорчением сказала пухлая, круглолицая девушка.

— Я не пойду! — Голос Кати почему-то звучал сердито.

— Понимаю, что не пойдешь! — протянула девушка и, не удержавшись, фыркнула, бросив пристальный взгляд на Романцова.

— Знакомьтесь! Это мои подруги по институту…

— И по торфу! Маня Ливеровская! — Круглолицая девушка сделала строгое лицо и протянула вскочившему Романцову мягкую руку.

— Лиза Кудрявцева!

Романцов поклонился другой девушке, худенькой, черноволосой, с тонкими злыми губами. Она была красивая, но Романцов уже месяц видел перед собою только одну Катю…

Они танцевали в узком проходе между диваном и зеркальным шкафом, натыкаясь на углы, толкаясь, смеясь, и Кате приходилось насильно заставлять Романцова приглашать Маню и Лизу.

Он ушел от Кати в двенадцать часов, отлично зная, что не попадет на трамвай и ему придется идти пешком на Охту. Он больше не читал ей рассуждений Громова о храбрости, но, признаться, не жалел об этом.

Полковник Утков вызвал к себе Романцова.

Плотно усевшись в мягком кресле у окна, полковник задумчиво курил. Молча кивнув Романцову, он указал на стул.

Ветер с Невы раздувал белую кисею занавески, и она поднималась и опускалась, как крыло чайки.