Страница 12 из 54
Со всех сторон к высоте бежали бойцы небольшими группами, по три — пять человек. Они стреляли, хотя, как и Романцов, не видели фашистов, кричали «ура».
У склона высоты ветер за утро выдул мягкий снег. Была видна багрово-красная, как мясо, потрескавшаяся глина. Бежать здесь было легко.
Одна за другой две зеленые ракеты плавно скользнули по небу. Перед глазами Романцова разом перестали упруго подпрыгивать вспышки разрывов наших снарядов и мин.
Артиллерия перенесла огонь с высоты № 14 в глубину позиций противника. Подопригора вырвался и огромными прыжками помчался вперед, размахивая гранатой.
— За Родину! — яростно выкрикивал он. — Братцы! Выручай! Товарищи! Ого-го-о!
Власов решительно полез по склону. Романцов вытащил гранату. Склон был крутой, скользкий, бойцы то и дело скатывались вниз, и нельзя было понять, ранены они или споткнулись.
У самого гребня черной трещиной зияла траншея. Красный, задыхающийся Романцов прыгнул в нее. Траншея была широкая, обложенная досками. Где-то совсем рядом стреляли, кричали «ура». Звонко лопались гранаты. Красные ракеты полосовали небо: это Сурков сигнализировал, что его рота ворвалась на высоту № 14.
Из-за угла выскочил Башмаков, боец другой роты. Он растерянно посмотрел на Романцова. Если бы сейчас перед ним был немец, он так бы не удивился.
— Ты здесь зачем?
Какой-то незнакомый Романцову бронебойщик протиснулся из хода сообщения со своим длинным ружьем, похожим на пищаль петровских времен.
Произошло то, чего никогда не бывает на тактических учениях и что часто случается в бою: некоторые бойцы сбились и попали в другую роту.
Романцов мчался по траншее. Вдруг из землянки выбежали три фашиста. Тотчас, еще отчетливо не сознавая, что делает, он швырнул лимонку и с разбегу перепрыгнул через трупы. Едкий, царапающий горло дым от разрыва гранаты обжег его легкие.
Траншея вихляла, извивалась по высоте. Вражеские минометы замолчали. Враги не знали, в чьих руках высота. Наши батареи швыряли снаряд за снарядом в глубину немецких позиций. Романцов остановился в тупике траншеи. Снежный бруствер преградил ему путь. Возвращаться? Он оглянулся. Сейчас он был уже на обратном склоне высоты. По лощине к лесу проворно бежали офицер и два солдата. Почему-то по ним никто не стрелял. Надо полагать, их никто не видел, кроме Романцова.
Через минуту они скрылись бы в лесу.
Романцов не опоздал…
Вынув затвор, он вытер его носовым платком. Рядом мрачно чернел развороченный прямым попаданием снаряда дзот. Пригнувшись, Романцов пролез туда. Неторопливо сняв с убитого фашиста флягу, хлебнул. Пожалуй, коньяк! Романцов ни разу не пил коньяка. Он хлебнул еще несколько глотков жгуче-холодного напитка.
За поворотом траншеи послышались громкие голоса. Кровь бросилась в голову Романцову. Боже, он забился в дзот и пьет коньяк! А ведь бой не окончен. Он взял на изготовку винтовку.
Подопригора и Власов вышли из-за угла. Увидев Романцова, старший сержант не удивился. Можно было подумать, что минуту назад он был в этой траншее и мирно беседовал с Романцовым.
— Ты правильную позицию выбрал, Сережка, — спокойно заявил он. — Именно по этой лощине гитлеровцы и пойдут в контратаку.
Романцов хотел сознаться, что случайно забежал в тупик, но не успел. Подопригора продолжал:
— Танки по лощине не пройдут: снег мягкий и глубокий.
— А ты откуда знаешь, что немцы пойдут в контратаку? — наивно спросил Романцов.
— Как же иначе? Рота заняла высоту — раз! Врагам эта высота нужна — два! Значит, они ее будут отбивать — три!
Он говорил мягко и вразумительно. Оттого, что Сурков назначил его командиром взвода, Подопригора не заважничал. А Романцов опасался этого. Обращаясь к Власову, старший сержант сказал:
— Архип Иванович! Встань в развалинах этого дзотика! Я, товарищи, побежал…
— Стой! — возмущенно сказал Романцов, — Что теперь делать? Объясни!
— Утром слышал приказ? Все! Высота взята! — неожиданно рассердившись, огрызнулся Подопригора. — Мне некогда… Лейтенант приказал нам закрепляться! Да!
Он повернулся спиной к Романцову. Шинель была поперек спины вспорота осколком мины.
— Чуть не забыл! Ведь Иван Потапович ранен, — виновато сказал он, снова подойдя к Романцову.
— Убит? — вскрикнул Романцов.
— Нет, он сам ушел в санчасть. В голову ранен!
— Я побегу к нему!
Подопригора даже не ответил, а презрительно выпятил губы. Романцову никуда нельзя было уходить. Впрочем, он и сам об этом знал.
Из-под развалин дзота выполз на четвереньках улыбающийся Власов. Он тащил флягу и три вражеских автомата.
— Коньяк! — благоговейно объявил он. — Румынский. Уж я-то понимаю… Бери автоматы! Пригодятся. Патронов ведь у нас мало. Ты портянки перемотал? Сейчас же сымай — мокрые, ноги поморозишь…
— А обед принесут?
Власов уныло покрутил носом:
— Не-ет! Сейчас немцы ка-ак брякнут по высоте из минометов! Ни один старшина не пройдет. Ну помог мне господь — убил трех фашистов.
Внезапно Власов побледнел.
Лавина огня обрушилась на высоту. Только огонь и грохот. Но какой грохот! Романцов еще утром не поверил бы, что может быть такой грохот. Глаза, уши, нос, рот, все его тело было набито стонущим и воющим гулом.
Он и Власов плашмя лежали на дне траншеи. На них сыпались камни, комки глины и снега. Весь воздух был захлестнут отвратительно воняющими волнами зеленоватого дыма.
— Контратака! — прохрипел Власов.
Романцов не услышал — понял по шевелящимся губам.
Как страшен для них был переход от этого огневого вихря к тишине! Только жирный запах дыма и копоти; только черные пятна разрывов, искромсавших снег; только отдаленные стоны раненых; только дикая, какая-то судорожная тишина. Ничего больше!
Власов резво, как юноша, бросился к брустверу.
— Идут! — крикнул он, вытаскивая из-под бревен завернутый в портянку ручной пулемет.
Романцов приник к винтовке.
Фашисты шли по лощине реденькой цепью и строчили из автоматов. Стрельба шальная, неприцельная. Романцов понимал это. Однако пули шли плотными струями. Через секунду с Романцова слетела шапка, сбитая вражеской пулей.
Затарахтел, как швейная машина, пулемет Власова. Отбежав влево, к лежащему на бруствере обрубку дерева, Романцов прицелился. Офицер шел позади цепи автоматчиков, спокойный, как на маневрах.
— Готов! — сказал Романцов.
Он никогда еще не чувствовал себя таким уверенным. К нему вернулось спокойствие. Он стрелял, заряжал винтовку, а фашисты шли и шли, словно за каждым убитым солдатом вставал другой.
Сколько прошло времени? Два часа? Десять минут? Ему некогда было взглянуть на часы. Иногда выпадали такие мгновения, когда он в изнеможении валился на снег, глотал коньяк, спрашивал:
— Архип Иванович, жив?
— Господь уберег!
От хриплого голоса Власова ему становилось легче.
Снова мины кромсали высоту № 14. Романцов и Власов лежали под бревнами обрушившегося дзота, зарываясь всем телом в снег, грязные, потные, голодные.
Как-то раз дикий удар расколол сумерки: мина упала так близко и с таким скрежетом, что у Власова залязгали зубы.
Был миг, когда немецкая граната с длинной ручкой, шипя, упала к ногам Романцова, Он изловчился, ухватил и швырнул ее обратно. Она разорвалась в воздухе.
Наступил вечер, а может быть, у него потемнело в глазах от неимоверной усталости. Он уже неясно различал фигуры фашистов и теперь стрелял из трофейного автомата, радуясь, что в нише лежит груда заряженных магазинов.
Увидев на бруствере, не впереди себя, как обычно, а позади, огромного, широкоплечего гитлеровца, он круто обернулся и перерезал его автоматной очередью. Он не успел подумать, как попал сюда немец. Через минуту он услышал, что стреляли только одни фашисты, и ему стало страшно.
По главной траншее, толкаясь, налетая друг на друга, пробежали какие-то бойцы и Вайтулевич.
— Куда? — крикнул Романцов.