Страница 11 из 54
Из перелеска, левее дороги, изредка стреляла пушка; в снежном месиве вспышка выстрела светилась тусклым багровым пятном.
Атака высоты № 14 прошла именно так, как этого ожидали Курослепов, Власов, Подопригора, Вайтулевич, лейтенант Сурков и другие солдаты, уже побывавшие в боях, и совсем не так, как ожидал Романцов.
Остаток ночи он провел в разбитых траншеях, лишь накануне захваченных у врага.
В узком ходе сообщения он прижимался к стенке, пропуская тяжело дышавших и поминутно спотыкавшихся людей. Это уходила в резерв какая-то стрелковая рота. Немецкие ракеты, медленно набирая высоту, вспыхивали и тотчас меркли — снежная буря гасила их зыбкий свет.
На рассвете рота Шабанова вышла к опушке рощи «Ландыш». Бойцы легли в мелкодонные окопчики, уминая рыхлый снег. Они с наслаждением курили, пряча цигарки в рукава.
Деревья не имели верхушек и сучьев. Верхушки и сучья лежали на снегу. Кое-где груды бурелома, глубокие рытвины, вороха серой мерзлой земли обозначали места, где ночью несколько часов подряд плотно падали немецкие тяжелые снаряды.
Романцов лежал недалеко от окопа лейтенанта Суркова, видел тускло краснеющий огонек его папиросы, слышал по-лисьи сиплое мяуканье телефона.
Лежать было холодно. Портянки от пота отсырели, тупая боль ломила ноги.
Согнувшись, старшина перебегал от окопчика к окопчику и быстро шептал:
— За завтраком! Живо!
— А чай будет? — спросил Романцов.
— В Берлине! — хмуро пошутил старшина.
Романцов кротко вздохнул. Он всю ночь мечтал о кружке горячего, густо заваренного чая. «А вот Шевардин вскипятил бы и чай», — подумал он, вспоминая, как тащил по полю раненого Шевардина.
В глубоком снегу еще не протоптали тропинок. Люди ходили напрямик, по сугробам. Изредка они останавливались и, прислонившись к дереву, вытряхивали из валенок комья снега.
Ширпокрыл принес в котелке завтрак — толстые ломти колбасы и гороховое пюре. Стоя на коленях, они подкрепились и, облизывая ложки, засунули их в валенки.
— Сережа, а почему немцы из пулеметов не стреляют? — спросил Ширпокрыл.
Романцов не знал почему. Действительно, на переднем крае было тихо. Неприятельские пушки стреляли куда-то в глубь леса. Вскоре Романцов догадался: фашисты стреляли по дорогам и нашим батареям. Проносящиеся в белесом небе снаряды гудели, как трубы огромного органа.
Подошел старший лейтенант Шабанов в полушубке, стиснутом ремнями и залепленном снегом. Он коротко поговорил с Сурковым, обошел ближние окопчики. И сейчас он беседовал с бойцами так же лениво, как раньше, в Ораниенбауме.
— Скоро, Романцов! — сказал он, вытирая рукавом мокрые усы.
— Что, товарищ старший лейтенант?
— Атака, — сказал Шабанов.
Какие-то чужие пулеметчики, проваливаясь по пояс в снег, пронесли «максим» и установили его в кустах. Путаясь в шинелях, пробежали два радиста, неся широкую, как шарманка, маломощную рацию. Утро начиналось серое. Всю ночь на походе Романцов был в состоянии восторженного опьянения. Странное дело — теперь он не испытывал ни волнения, ни радости. Он устал, озяб и хотел спать.
Его удивляло, что не видно Анисимова и Курослепова. Но, вероятно, Анисимов ушел в соседнюю роту, а Иван Потапович лежал вон за той грядой белопенных кустов.
Неожиданно лейтенант Сурков встал и громко спросил Романцова:
— Сержант! Сколько на ваших часах?
— Без трех девять.
— Значит, через три минуты. Никуда не убегайте от меня! Я буду указывать цели.
Романцов приблизил к глазам часы. Когда светящаяся стрелка дрогнула в третий раз, лес разом наполнился гулом, скрежетом, воем.
Сотни пушек и минометов открыли огонь по вражеским позициям. Перевернувшись на спину, Романцов жадно вслушивался в клокочущий над головой то неотвратимо нарастающий, то на миг затихающий ураган. Все это было для него как-то привычно и вместе с тем неприятно. И не потому, что ему надо было идти в атаку, а потому, что он озяб.
Взрывая валенками снег, промчался потный, румяный Подопригора и раскатисто рявкнул:
— Закуривай, Сережка! За-ку-ри-вай!
Романцов вспомнил, что, по мнению бывалых солдат, в атаку надо подниматься обязательно с папироской в зубах. Спички отсырели. Он долго мучился, прежде чем ему удалось закурить.
Через минуту в серо-буром небе затрепетала красная ракета.
Лейтенант поднялся и, держа в вытянутых руках автомат, быстро пошел вперед, отрывисто выкрикивая:
— За мной! Дружнее! За Родину!
Романцов тоже поднялся. Клокоча и захлебываясь, ревел станковый пулемет в кустах. Из-за сугроба выпрыгнул Ширпокрыл и, не целясь, начал стрелять.
Бежать было трудно. Романцов барахтался, увязая в сыпучем снежном месиве.
Он выскочил на опушку и с изумлением увидел впереди, в трехстах метрах, не дальше, высоту. Черные фонтаны земли взлетали и опадали на ней. Лиловые грязные волны дыма и гари, то свертываясь, то распластываясь, захлестывали высоту. На штабных картах ее закодировали под № 14. С разных сторон к этой высоте бежали, стреляя на ходу и разноголосо крича «ура», бойцы Шабанова.
Романцов еще не видел фашистов и потому не стрелял. Рядом с ним шли Ширпокрыл и Власов. Держа на ремне ручной пулемет и прижав приклад к животу, Власов стрелял короткими очередями по высоте.
«Где же Иван Потапович?» — тревожно подумал Романцов.
Курослепова нигде не было.
Внезапно Ширпокрыл взвизгнул и упал навзничь. Только после этого Романцов услышал горячее бормотание пуль, пронизывающих воздух, и увидел, что клубы белого пламени непрерывно плясали вблизи. Он не остановился около Ширпокрыла. Позади шли санитары.
Повернув к Сергею озябшее, в сизых пятнах, с рыжим пухом на щеках лицо, Власов прохрипел:
— Возьмем! Дружнее надо в гору лезть! Весь секрет, чтобы дружнее!
Все солдаты шли в полный рост, а не делали перебежек, как учили раньше Романцова. Снег был такой глубокий, что каждому казалось: упадешь и не вылезешь. То же самое ощущал и Романцов.
Неожиданно он увидел на высоте двух вражеских солдат. Они вылезли откуда-то из снега и неторопливо понесли пулемет к расщепленному дереву, тощие, длинноногие, в серых мундирах. Мгновенно вскинув винтовку, Романцов убил переднего. Затвор лязгнул. Дымящаяся гильза утонула в зашипевшем снегу. Он перезарядил винтовку. Рухнул, взметнув руками, другой фашист.
Удачные выстрелы не обрадовали Романцова. Как снайпер командира взвода, он должен был истреблять офицеров и наблюдателей противника. Однако он не видел ни одного неприятельского офицера, хотя неотрывно смотрел на высоту.
По цепи протяжно закричали:
— Убит старший лейтенант Шабанов! Убит старший лейтенант Шабанов!
Романцов оглянулся на бежавшего позади него лейтенанта.
Доброе и мечтательное, залитое по́том лицо Суркова преобразилось. Он властно вскинул голову, на скулах вспухли желваки, в глазах появился холодный, зло искрящийся блеск.
— Рота, слушай мою команду! Вперед! — оглушительно гаркнул он во всю силу легких. — Подопригора, командуй взводом!
Сорвав шапку, он зачерпнул варежкой пригоршню снега, приложил ко лбу и губам. Он хотел что-то еще сказать, но решительно махнул рукой и побежал на левый фланг роты.
— Товарищ лейтенант! А я где? Я где? — спросил, догоняя его, Романцов.
— Оставайся здесь!
Романцов снова пошел к высоте. Валенки его были плотно набиты снегом. Портянки промокли. Ему было жарко от бега. Сердце гнало по телу горячие потоки крови.
Кое-где попадались вытоптанные в снегу площадки. Бежать по ним было легко и удобно. Романцов не понял, что здесь ночью ползали наши саперы, снимая мины и делая проходы в немецких проволочных заграждениях. Он не заметил черных пятен крови, валяющегося разрезанного ножницами валенка, рукавицы.
Если бы он на войне был первый день, то, вероятно, ощущал бы все острее и отчетливее. Как знать, может быть, он и струсил бы? С новичками это случается, и в этом нет ничего зазорного. Но Романцов был на фронте и с привычным хладнокровием смотрел сейчас на разрывы вражеских снарядов и мин — вихрящиеся мотки огня, фонтаны из комьев снега и земли.