Эобара

Словно кто-то положил ему на шею три испачканные в угле пальца и с силой надавил.

На самом деле, разумеется, это был рубец от масла.

Кипящего масла.

Брызнувшего с упавшей сковородки.

Упавшей сковородки, которая никогда не падала.

Продолжай так думать. Непременно! – он непроизвольно сжал зубы, не давая запуститься в голове бесконечной песенке: «Падала – не падала, падала – не падала…»

– Тебя так сильно он раздражает? – уточнил Леонид, при этом зная наперёд – что он услышит «нет», и что, конечно же, это «нет» означает «да».

Рубец на шее жениха безумно бесил Надю, как бы она не пыталась скрыть это.

Леонид часто удивлялся, что вообще заставило девушку, повесившую на дверь комнаты график смены постельного белья и использующей для протирки разных поверхностей на кухне три (три! три, Карл!) разных тряпочки (каждая на своём крючке, разумеется) прожить с ним почти 2 года.

Волосы дыбом, рубашка вечно торчит из-под брюк (спасибо за то, что на работе надо ходить в хирургическом костюме), и тут ещё уродливое пятно на шее – в покере это бы назвали роял флешем. По мнению Леонида, эта комбинация никак не могла «биться» престижной (ха-ха-ха!) работой, личным обаянием и хорошими (теперь уже в голос: ха!) профессиональными перспективами.

Возможно, если бы ожог был в форме квадрата и располагался ровно по срединной линии, Надя не имела бы ничего против него! – мелькнула мысль.

Бух! – тяжёлая суповая тарелка вошла в сушилку с ускорением, достойным Формулы-1.

– Меня НЕ раздражает твой ожог, – как Леонид и ожидал, Надя начала отрицать очевидное. – Я просто беспокоюсь о твоём здоровье. Такой шрам…

– Рубец, – поправил Леонид девушку, заставив ещё одну тарелку громыхнуть об сушилку.

– Рубец, – сердито повторила Надя. – Он может превратиться во что-то плохое…

Не может, – про себя ответил Леонид, – и ты прекрасно об этом знаешь. Он специально, по просьбе Нади, ездил полгода назад в Песочный. Старенький дерматоонколог долго смотрел на рубец, скрёб его, щупал и в итоге даже срезал кусочек для биопсии. Исследование показало отрицательный результат:

– Лет через тридцать начинай за ним поглядывать, – выдал свой вердикт профессор. – Шрам, как шрам. Цвет только не совсем обычный… не занимайся ерундой, коллега!

Леонид вернулся домой с облегчением и кипой бесполезных бумаг, но, как он и опасался, мнение онколога ничего не изменило.

Надя хотела жениха без застёгнутых на все пуговицы рубашек и свитеров с высоким горлом, без некрасивого пятна на шее. Ещё, разумеется, желательно, без вихров на голове и выносящего ежедневно мусор, но, это, как предполагал Леонид, должны были быть следующие части Марлезонского балета, который, как известно, состоял из шестнадцати актов.

– …почему ты никогда меня не слушаешь и не делаешь, то, что я тебе советую?! – Леонид вынырнул из своих мыслей, но было уже поздно. Температура на кухне поднялась до критической отметки, а несчастливая миска, бывшая в руках девушки, грохнулась на пол, разлетевшись множеством осколков.

И понеслось. От нежелания Леонида делать пластику, чтобы убрать «уродское пятно», разговор незаметно перешёл на его работу, на не начатую кандидатскую, на не вынесенный мусор, и отвалившуюся в ванной плитку…

Где-то в этом месте обычно Надя иссекала, в появившуюся паузу Леонид кое-как вставлял несколько извинений, сам зачастую не понимая зачем: вероятно, просто чтобы понизить уровень звукового воздействия на уши, после чего они мирились, и жизнь продолжала идти своим ходом.

Но в этот раз Надя никак не могла завершить свой список накопившихся претензий и обид. Леонид сидел, смотрел на отколовшийся кусок плитки над раковиной, даже уже не слушая девушку, и молчал. Ни извиняться, ни тем более, спорить, не хотелось. Надоело. Вдобавок, разговор с Сашкой несколько часов назад по поводу свадьбы…

Под ногами захлюпало – струя из крана, попав на перевёрнутую ложку в мойке, устроила локальный потоп, который, в общем-то, соответствовал внутреннему состоянию Леонида: он уже почти год ощущал себя пассажиром тонущего судна. Собственно, и предложение руки и сердца было лишь жестом отчаяния в попытках залатать прогнившее днище корабля.

«…А вдруг в порту не найдётся корабля получше? А если это не течь, а просто дождь в трюм накапал? А может, на самом деле надо…»

Да пошло оно… – Леонид встал со стула, перекрыл взбесившийся кран, посмотрел Наде в разъярённые глаза и в нескольких не слишком длинных фразах изложил всё то, что уже так давно хотел сказать.

Через три часа Леонид, сидя за компьютером в непривычно пустой и неуютной комнате (Как половина квартиры может поместиться в один чемодан?!), рассеянно гуглил информацию о режиме работы ЗАГСА, где пылилось теперь уже никому не нужное заявление.

Энтропия одержала очередную победу.

Понедельник, десятое октября

3. Придя домой, Леонид первым делом выдвинулся в лоджию – курить.

С высоты шестнадцатого этажа проспект Луначарского казался замысловатой детской площадкой, по которому сложными траекториями двигались заводные машинки и шли человечки из Lego. Перегнувшись через раму, Леонид посмотрел вдоль дома – машина стояла на месте, где он её и оставил, приехав с работы – прямо напротив въезда во двор. Немыслимой удачей было найти парковочное место так близко к дому в шестом часу вечера. Но ему это удалось.

– Ты – счастливчик! – провозгласил на всю лоджию Леонид и криво ухмыльнулся своему отражению.

Покурив, он прошёл на кухню – к Сашкиному приходу надо было бы разгрести скопившийся за неделю бардак – да, да, та же самая энтропия в действии.

Окинув взглядом кучу посуды на всех поверхностях, уже успевших забыть, каково это, когда тебя протирают разными тряпочками, лужу позавчерашнего кофе на плите, остатки яичницы в сковороде, Леонид почувствовал в полной мере, что он вернулся домой с суточного дежурства. Отягчающим обстоятельствам была встреча в кафе с Надей за несколько часов до начала смены, спровоцированная его же ночным звонком, который, в свою очередь, был вызван пятью бутылками пива.

Спокойного разговора не получилось.

Хорошо, что кипятком в лицо не плеснула, – вздохнул Леонид, вспомнив безобразную сцену, и задумчиво включил свет над раковиной. В свете лампочки гора посуды выглядела ещё неприступнее.

В конце концов, Сашка за двадцать лет дружбы видел и не такое, – с некоторым сомнением решил Леонид, заворачивая кран и косясь на часы. А я, как выяснилось вчера – «свинья, слизняк и одновременно стервятник»! Надо соответствовать зоологическому образу!

В кармане завибрировал мобильник. Звонил Павел Петрович, реаниматолог, сменивший Леонида на смене. Скривившись, Леонид поднял трубку.

– Лёнь, иди ты к чёрту! – категорически поприветствовал его коллега. – Откуда ты знал, что к нам Анисимову из ревматологии переведут?!

Леонид скрипнул зубами.

Вы же всё прекрасно знаете, Павел Петрович, – чуть было не ответил он, – К чему этот цирк! Шёл я вчера днём по больничному коридору, увидел Анисимову, щебечущую на скамейке с соседками, и внезапно осознал, что через двадцать шесть часов свежий тромб в её ногах решит отправиться в небольшое путешествие. Также как неделю назад я осознал, что у вашего Петрихина начнётся острая почечная, если не увеличить объем, а Ивановой, напротив, надо срочно прекратить лить растворы. Два года работаем вместе – можно как-то и обойтись без подобных преамбул!

Но, разумеется, Леонид ничего такого говорить не стал, а только хмыкнул что-то невразумительное и спросил:

– Что с ней?

– Субмассивная ТЭЛА, как будто бы ты не знаешь! – в сердцах воскликнул Павел Петрович. – Сейчас заведующая ревматологией звонила – опять ваш Леонид Николаевич моих пациентов сглазил…

– Дура она, – охарактеризовал Леонид бестолковую и визгливую Катерину Ивановну. Та проигнорировала его вчерашнее настоятельное требование назначить Анисимовой Клексан, сделать экстренное УЗДГ вен и дёрнуть хирургов: «Идите в свою реанимацию и не мешайте нам работать, Леонид Николаевич! Какие тромбы – вы её ноги видели?! Как у девочки! Клексан? У неё и так пониженная свёртываемость!»