Эобара

Владимир Орестов

Эобара

Вступление

В тот же год, когда шею Леонида украсил безобразный чёрный след от ожога, он начал видеть один и тот же повторяющийся сон. Странный, пугающий, наполненный шёпотом мёртвых звёзд и пронизывающим холодом пустоты.

Снилось ему, что он лежит… или стоит, а, впрочем, может и летит в каком-то бесконечном тёмном пространстве, единственный свет в котором исходит от миллионов, нет, миллиардов нитей.

Тонких и толстых, порой серебристо-стальных, порой желтовато-белёсых, переплетающихся между собой, образующих сеть невообразимых размеров, похожую на гигантскую паутину.

С возрастом сон начал приходить всё реже и к окончанию школы, казалось, навсегда оставил Леонида. Тот и не жалел: в пятнадцать лет у него было множество гораздо более важных дел, чем какие-то там глупые, пугающие сны.

Воспоминания о ночных кошмарах пробудились у него на пятом курсе института, а окончательно он вспомнил эти сны в канун двадцатишестилетия, когда всего за одну короткую неделю вся его жизнь распалась на пепел и чёрные хлопья.

Вспомнил он и вопрос, не дававший ему покоя с детства, когда он раз за разом оказывался бессильно висящим посреди гигантской паутины:

Где паук?

Ведь любая паутина немыслима без паука.

1. 1881 год

Окно было наполовину открыто, и ветер вовсю трудился, забрасывая снег в комнату. На паркете уже вырос порядочный сугроб.

Пётр резко сел в кровати. Не помешала даже головная боль, тут же пылающими клещами впившаяся в виски. Перед тем, как лечь спать – он проверял окно. Оно было заперто.

Ночью, закрыв на засов дверь и для надёжности подперев её стулом, он обошёл комнату по кругу, проверил все шпингалеты и по два раза дёрнул за каждую ручку. Последние безумные дни только эти простые ритуалы не давали ему сойти с ума. Или же…

Взгляд налево, направо – голова взорвалась болью, но это было неважно, главное, что в убогой комнате, снятой на последние оставшиеся у него деньги, никого не было.

Никого видимого.

Пётр выпутался из вороха грязных, пропитанных потом простыней, встал с кровати. Холодный ветер ударил по голым ногам.

Первым делом он направился не к окну, а к двери. Засов был опущен.

Окно же было открыто, а на паркете можно было разглядеть короткую цепочку мокрых следов, заканчивающуюся у кровати.

Надо было бежать. Надо было спасаться. Снова, в который раз за последнюю неделю, нестись куда-то, прятаться, скрываться. То есть следовать тем самым путём, который и привёл его в эти пропахшие клопами и керосином меблированные комнаты на рабочей окраине столицы.

Абсолютно нерезультативным путём, о чём свидетельствовали отпечатки ног на паркете.

Надо было бежать, но у него не было на это никаких сил.

Пётр коротко пискнул – болезненно и отчаянно, как лиса в капкане с перебитой лапой, и на негнущихся ногах приблизился к следам.

Некто в остроносых ботинках открыл запертое изнутри окно, находящееся на третьем этаже, подошёл к кровати, некоторое время простоял там, глядя на спящего, и тем же путём покинул здание, случайно или по какому-то умыслу, не затворив за собой ставню.

Пётр всхлипнул и ещё раз оглядел убогую комнату. Странно, но сводивший его с ума страх: беспричинный, жгучий, древний ужас, заставивший его бежать, не оглядываясь, из родного имения в Тулу, затем в Москву и после сюда, неожиданно затих и успокоился, словно бы самое страшное уже произошло, и можно было уже ничего не бояться.

Кто-то простоял над его телом и ушёл.

Передумал? Побрезговал?

Порыв ветра стукнул открытым окном. Пётр подпрыгнул на месте и в очередной раз пискнул, теперь уже, как подстреленный заяц.

Медленно, на цыпочках он подошёл к окну и, набрав воздуха, одним резким движением, сгорбившись и опёршись на подоконник, выглянул наружу.

В столицу пришли ранние заморозки и Лиговский проспект, слившийся с затейливым узором инея, выглядел чуждо и непривычно. Какой-то человек в сером матросском бушлате, стоял напротив дома и, задрав голову, смотрел на его окна.

Поймав или скорее почувствовав взгляд, незнакомец быстро отступил в тень.

Неважно. Главное Пётр увидел – на ногах человека в бушлате были простые рабочие башмаки с квадратными, не острыми носами.

Захлопнув с грохотом окно, он, покачиваясь, как пьяный, вернулся к кровати, тяжело сел и прислушался к своим ощущениям.

Страх не возвращался. Следы на паркете уже были практически не различимы – грязь, да талая вода – не более того.

Кем бы ни было существо, навестившее его в ночи – ангелом ли, чёртом ли, оно не стало ничего делать, а просто ушло.

Ушло, что-то забрав с собой.

Пётр резко выдохнул, утёр выступившую на лбу испарину.

В этот момент вся его жизнь разрушилась окончательно…

…с оглушительным грохотом рухнула входная дверь, вырванная одним ударом вместе с засовом и петлями.

На пороге стояло чудовище.

В чёрных обрывках ткани, из-под которых выглядывало совершенно не человеческое, покрытое слизью и сверкающее хитином тело, можно было узнать матросский бушлат.

Пётр метнулся к окну, но было уже поздно.

2. Наше время

Старик с культей спал.

Левая рука сжимала правое предплечье – то место, где косой багровой чертой проходил шрам. Словно кто-то отсёк ненужную кисть, а затем небрежно зашил рану. Много лет назад. Или даже много веков назад.

Старик спал, и сны его были страшны.

Все за исключением одного.

Как обычно, пробуждение было ужасным. Густой, как желе воздух с трудом проходил в узкую щель горла.

С хрустом согнулось левое колено. Втягивая со свистом воздух, Читающий Вероятности поднялся с кушетки.

Дышать у распахнутого окна было чуть легче. По сегодняшнему небу величественно плыли четыре маленьких солнца.

Серые губы сами собой сжались в тонкую линию.

«Четыре солнца? Кто-то считает, что это хороший знак. Как по мне – полная чушь».

Негодующе хрустнуло колено – Читающий Вероятности опустился за стол. Он должен был записать всё, что помнил из своего беспокойного сна.

Вероятности, из которых сбудется только одна.

Нити, за которые будут дёргать невидимые кукловоды – его коллеги.

Правый глаз никак не хотел открываться. Писать Читающему Вероятности пришлось, прищурившись и следя за тем, чтобы горячие злые слёзы, капающие из-под закрытого века, не испортили чистый лист бумаги.

Небесно-голубой водопад, текущий снизу-вверх. Болото, чавкающая грязь которого не в силах больше скрывать своих сокровищ – пожелтевших костей и проржавевших кусков железа – неважно… неважно… чушь, ерунда, полуденная грёза…

Парень, стоящий на вершине холма и смотрящий вниз на город, загадочно проступающий сквозь утренний туман. Один. Исключительно один.

«Загадочно? Ха!» – Читающий Вероятности чуть улыбнулся своим мыслям. Он видел этот город каждое утро в своём окне и не находил в нём ничего загадочного.

И другое видение, другая вероятность – тот же город, но горящий тысячами пожаров: обрушающиеся здания, трупы на улицах, расколотая башня Мастерской…

Это казалось невозможным, но таковой была правда. Точнее – один из вариантов будущей, вероятной правды.

Парень мог завершить Полотно, а мог принести Городу гибель.

Барабанные перепонки возмущённо вздрогнули от оглушительного удара в дверь. Уверенной походкой, игнорирующей двери, лестницы и людей, желающих тишины, покоя и забвения, в кабинет ворвался ган Рохбен.

Слишком рыжий. Слишком громкий. Слишком молодой, для своего истинного возраста, сравнимого с возрастом камней, из которых было возведено здание Мастерской.

Покрытая редкими рыжими волосками рука бесцеремонно схватила стопку документов со стола – всё, что принесли позавчерашние кошмары.

– Угу…Ксалита… Агатовая Империя… – хмыкнул ган Рохбен. – Этому дрянному миру есть место в Полотне?