Эобара

Хоботок был уже совсем близко…

…острая боль, которую тотчас же сменилась зверским холодом, побежавшим, поскакавшим по всему телу от раненой шеи; всхлип, будто бы из полупустой ванны вытащили затычку и окончательно перешедший на визг крик Петра, отчаянно дёргающегося под убивающим его Чудовищем.

Последовал ещё один острый укол боли, и хобот вышел из раны на шее: теперь уже не тёмно-коричневый, а тёмно-красный. Хватка Чудовища ослабла и, высвободив обе руки, Пётр оттолкнул от себя убийцу. Чудеса, но ещё недавно казавшееся стотонным чудовище, отлетело от него в сторону с поразительной лёгкостью. Из пасти с торчащим хоботком раздался странный звук – то ли плач, то ли хохот.

Вскочив на ноги, Пётр ринулся вперёд на монстра, который почему-то двигался теперь медленно и как-то неуверенно.

Удар! – нелепый, неправильно сложенный кулак втыкается в грудь Чудовищу.

Что-то хрустит, будто тараканья спинка под каблуком. Противника кидает назад.

Ещё удар!

Вновь тот же самый звук – не то смех, не то рыдание.

Удар…

Третий раз Пётр ударить не успел. Вновь возвратив прежнюю скорость, Чудовище, одна из рук которого безжизненно висела, ринулось на него, швырнуло со всей дури об стену и, выбив стекло, выпрыгнуло в окно. За его спиной распахнулись яркие, оранжево-красные крылья.

А Пётр, всхлипнув, зашатался и сполз по стене. Минутная горячка отпустила его. Взявшиеся ниоткуда силы закончились.

По груди текло что-то мокрое и горячее, штаны были напротив холодны, но не менее влажны. Позвоночник горел огнём – тварь умудрилась сломать мне хребет, – подумал Пётр, уже чувствуя, как его душа покидает тело.

В последний момент вспомнились слова старой дуры-цыганки: «Ждёт смерть тебя, барин в лесу, который не лес, от человека, который не жив, и не мёртв и, вообще, не человек. Бойся фонарей, в них – гибель твоя».

– Дура, выкуси, – пробормотал Пётр и умер.

Чья-то нога с силой впечаталась ему в бок. Незнакомый каркающий голос со слышимым презрением произнёс:

– Вставай, увалень, если хочешь жить! Вставай!

– Я умер, – не согласился с требованием незнакомца Пётр.

Новый пинок был ещё более чувствительным:

– Нет, не умер. И тебя впереди ждёт мир, полный чудес и волшебства. Только, чтобы в него попасть, тебе надо оторвать свою грязную задницу от пола! Альтернатива есть, но она тебе не понравится. Или ты хочешь ещё сладостных объятий своего нового друга?!

2. Лестница, ведущая из Мастерской в Город, упоминалась минимум в легендах пяти различных миров. Однако, ни в одной из них не рассказывалось о её важной особенности – высоких мраморных ступенях, которые могли доставить крайне много неудобств старому человеку с больным коленом.

«Трижды клятая… (шаг), поганая (ещё шаг), рождённая ущербным разумом (ещё один) лестница! Уфф, – Читающий Вероятности перевёл дыхание, – Сто шестьдесят три» – он посмотрел за спину, а затем вперёд – к его глубочайшему разочарованию, он преодолел не более трети пути.

Спроси его, зачем он, впервые за несколько лет, покинул место своего добровольного заточения и решил выбраться в город, он бы не ответил. Застыдился бы. К счастью, гана поблизости не было, а все ткачи, встреченные им в залах Мастерской только удивлённо провожали хромающую фигуру заинтригованными взглядами. Читающий Вероятности с большим удовольствием при каждой такой встрече одёргивал рукав мантии, демонстрируя всем желающим безобразную культю.

Даже самому себе он едва ли мог признаться в причине своего «выхода в свет». Всё дело было в том, что ему приснился сон. Обычный человеческий сон или скорее даже, воспоминание из прошлой жизни. Маленький рыночек, скрытый под сенью деревьев и дурманящий аромат свежей сдобы, поднимающийся над прилавками пекарей. Именно приснившийся аромат заставил Читающего Вероятности покинуть пределы Мастерской. Аромат и внезапное, но непреодолимое желание подержать в руке горячий, только что выпрыгнувший из печи, бублик.

О том, что ему придётся пройти все четыре проклятые сотни ступеней лестницы, в тот момент он даже не подумал.

«Может пора прекратить позориться? Вернуться в Мастерскую и, если уж тебе так нужна сдоба, сказать любому из служек о твоём глупом желании?» – поинтересовался Читающий Вероятности у самого себе и тут же зло покачал головой.

Нет. С тем же успехом он мог приказать отнести себя вниз на паланкине.

Оба варианта его не устраивали. Какое-то странное, неуловимое чувство, оставшееся вместе с ним с момента пробуждения, гнало его вниз – на городской рынок, за дурацкой сдобой. Непременно пешком.

«Что ж, маразму следует потакать!» – Читающий Вероятности продолжил спуск по ступеням лестницы.

«О, Ступени Знающих! Лестница Ткачей, Подъём к Дому Надежды!» – он нещадно костерил составителей легенд о Городе, каждый раз, когда левое колено хрустело, опускаясь на очередную разогретую солнцем (сегодня единственным) мраморную ступень. «Где же интересно, «мудрые Ткачи, взирающие с каждой площадки на множество миров?» Где «степенные мудрецы, предающиеся размышлениям о жизни и смерти всего сущего?!» Где хотя бы «свет, озаряющих каждый шаг служителей вселенной?»

Подошвы разношенных ботинок стучали по мрамору.

На площадке посередине лестницы «Двести три ступени! Чем не повод поднять бокалы!», в том месте, где начинались сады, спускающиеся по склонам холма и, таким образом, отделяющие Мастерскую от Города, Читающий Вероятности остановился, чтобы отдышаться.

Было тихо, только еле слышно журчала вода, вливающаяся в каменную чашу, сбоку от лестницы. Наклонившись над зеркальной поверхностью, Читающий Вероятности вздрогнул.

«Интересно, кто тут у нас такой красивый?!» – Он заставил себя не отводить взгляда от отражения. Заодно стало понятно, почему ещё несколько лет назад он велел убрать из своих покоев зеркало.

Из воды на него смотрел дряхлый, облезлый гриф. Сохранившиеся на голове волосы торчали в разные стороны, подобно перьям, а сутулые покатые плечи, обтянутые когда-то дорогой, но теперь практически уничтоженной равнодушием и недолжным обращением, мантии, выделяли длинную, узловатую, похожую на канат, шею.

«Да… Как же это люди от тебя с криками на разбегаются?! Ну, ничего… недолго уже осталось» – морщинистые губы дрогнули, вытягиваясь в злую улыбку, которая, впрочем, тут же пропала с его лица.

«А ведь действительно – недолго осталось», – подумал он и волна холода пробежала по его спине.

Когда-то он велел себе дожить до завершения Полотна, дожить вопреки всему, дожить для того, чтобы… он ещё окончательно не решил для чего в точности, однако…

Как он и обещал Рохбену, он проверил всё ещё раз и, стоило признаться, получил некоторое удовольствие, глядя, как нервно поджимаются толстые, мясистые губы гана.

Всё было ровно так, как предрёк Основатель Мастерской более десяти веков назад.

Паренёк, много лет назад найденный Рохбеном, вырос, вырос и его дар, который, в дальнейшем должен был позволить ему соединить все нужные нити воедино, завершить тысячелетний труд, соткать Полотно, начал пробуждаться.

Но, к ужасу гана, он не мог лично отправиться за парнем и протащить его, тщательно оберегая от любой реальной или нереальной опасности, в Город. После того, как парень начал входить в силу, Рохбен вообще не имел возможности даже на несколько мгновений встретиться с ним, равно как и любой другой ткач.

Дар ткача – капризный и до конца непознанный требовал к себе особого отношения и не мог потерпеть «игры в поддавки».

Об этом писал много веков назад Основатель, об этом кричали во весь голос все сны Читающего Вероятности.

Чтобы Полотно завершилось, парень должен был пройти свой путь в одиночестве. Иначе Город падёт, а всё сотканное за эту тысячу лет разлетится в пыль.

А самое смешное было то, – на губах Читающего Вероятности вновь появилась слабая улыбка, – что единственным человеком, против присутствия которого рядом с парнем, не возражали ни само Мироздание, ни записи Основателя, ни сны о будущем, был его, Читающего Вероятности, бывший ученик. «Слабейший из всех нас», «маленькая трусливая свинья» – иногда даже ган мог сказать что-то по-настоящему толковое.