Страница 22 из 31
Через двадцать лет в записке о предполагаемом избрании профессора Николая Александровича Невского в действительные члены Академии наук СССР академик В. М. Алексеев, вспоминая те годы, писал: «В 1910 г. Н. А. поступил на китайско-японское отделение Фак. Вост. Языков, где его преподавателям, в том числе и одному из подписавших эту записку, стало очевидным полное соответствие призвания с наличностью необыкновенных способностей и такой же рабочей силы. В результате своих занятий он написал работу на исключительно для него предложенную тему, требовавшую поэтического анализа наиболее трудных стихотворений Ли Бо[51], и справился с темой, как с тех пор никто из учащихся китаистов».
Поскольку перед факультетом стояла задача подготовить опытные кадры преподавателей-японистов, Н. А. Невский был оставлен при университете для подготовки к профессорской деятельности. Однако в связи с начавшейся первой мировой войной средств у факультета не хватало, и Невский временно был оставлен без всякого содержания. Поэтому, пополняя свое образование уже в первую очередь как японовед, он одновременно поступил на работу в нумизматической отдел Государственного Эрмитажа, где занимался разбором китайских и японских монет.
В Стране восходящего солнца
Через год университет изыскал средства и направил Николая Александровича в Японию для усовершенствования знаний и приобретения необходимых навыков в разговорном языке.
Невскому было предложено заниматься в Японии синтоизмом[52]. В Японии к тому времени уже находились О. О. Розенберг, изучавший японский буддизм, и Н. И. Конрад, работавший над темой «Китайская культура в Японии».
Николай Александрович с увлечением принялся за работу. Он изучает памятники древней японской литературы, в особенности норито[53]. Норито сопровождались обычно магическими действиями и заклинаниями, которые до недавнего времени вводились в придворные религиозные церемониалы и были очень похожи на некоторые ритуальные песни японских шаманок-знахарок из северо-восточных провинций и моления жриц с островов Рюкю.
Торжественное, ритмичное звучание древних обрядовых песнопений захватывало:
Подносится жертва обильная:
Богу-мужу на одеяние —
светлые ткани,
блестящие ткани,
мягкие ткани,
грубые ткани…
В равнине великого луга растущее —
овощи сладкие,
овощи горькие…
В равнине синего моря живущее —
с плавниками широкими,
с плавниками узкими…
Николай Александрович много ездит по Японии, изучает синтоизм в жизни. Это неизбежно приводит его к занятию этнографией, что было его увлечением еще студенческих лет. Учась в университете, Невский был частым гостем Музея антропологии и этнографии и посещал семинары знаменитого этнографа Л. Я. Штернберга. Николай Александрович знакомится с видными японскими этнографами того времени Накаяма Таро и Янагида Кунио и начинает сотрудничать в японских этнографических журналах.
Этнографические занятия пробудили у него интерес к языку и фольклору айнов — древнего населения японских островов, Сахалина и Курил, а также к диалектам японского языка, особенно таким древним, как язык жителей островов Рюкю.
В России произошла Октябрьская революция. Началась гражданская война. Войска интервентов оккупировали Дальний Восток. Пути к возвращению на Родину пока были отрезаны. Невский поступает в японский Высший коммерческий институт в городе Отару на Хоккайдо преподавателем русского языка. Научных занятий он не бросает.
В 1921 году Николай Александрович женился на японке Мантани Исо, дочери крестьянина-рыболова из деревни Ирика на Хоккайдо. Их брак был зарегистрирован в Советском генконсульстве в городе Кобэ. Мантани Исо была учительницей музыки. Они обучала игре на японском национальном инструменте бива.
Невский усиленно занимается диалектологией, посещает лекции видного японского диалектолога Киндайти[54]. Научные занятия заполняли все его свободное время, всю его жизнь.
Вот выписки из дневника И. А. Невского тех лет.
30 декабря 1921 года.
«Проснулся в половине восьмого.
Начал разбирать Меноко-юкара[55], записанную в Отару 20-го числа сего месяца. Пока дело продвигается слабо, не могу еще как следует анализировать текст, придется в Новом году прослушать еще лекции две у Киндайти. Около десяти часов явился студент Учительского института… Уинтин Кенгфу, уроженец острова Маякодзима… Со слов Уинтйна записал следующую сказку…
Уинтин просидел до трех часов. Около четырех пришел г-н Накаяма. С ним вместе обедали у меня. Около шести явился Оригути. Просидели до половины девятого. Разговаривали главным образом об издании Этнографического журнала».
4 января 1922 года.
«К трем часам поехал к Раммингу[56] (так как у него был телефон), и с ним вместе поехали к Рамстедту[57]. Последний встретил нас очень просто и мило. Говорили преимущественно на лингвистические темы. Рамстедт произвел впечатление весьма и весьма серьезного лингвиста не только в своей специальности тюркских языков».
6 января 1922 года.
«Утром звонил к Янагида. Он оказался дома и звал к себе… Янагида был очень доволен моими занятиями с уроженцем Мияко, просил обработать материал и обещал, если получится что-нибудь приличное, похлопотать, чтобы издать эти материалы в известиях Киотоского университета».
В 1922 году при участии и помощи профессора Янагида Н. А. Невский из Отару перевелся в Осака, во вновь открывшийся Институт иностранных языков, в котором и состоял на службе в качестве иностранного профессора вплоть до 1929 г.
Одновременно Н. А. Невский был приглашен в Киото ский университет, где преподавал русский язык и, кроме того, читал лекции по айнскому языку и диалектам Рюкюского архипелага.
Летом 1922 года на островах Рюкю Николай Александрович собрал большой лингвистический и этнографический материал по местным говорам, записал много чудесных сказок и легенд, в частности легенды о происхождении островов Мияко.
Острова Рюкю Невский посещал неоднократно.
Летом 1927 года вместе с профессором Асаи он предпринял поездку на остров Тайвань для обследования языков местных туземных племен, и в его руках оказался ценный материал по языку цоу. Академик В. М. Алексеев позднее писал: «В результате этих поездок и благодаря своим исключительным научным качествам, Н. А. вскоре выработал из себя крайне редкий для японистов-неяпонцев тип исследователя наиболее трудно и редко стоящих на очереди этнографических и лингвистических проблем, при этом не тех, что выглядят наиболее эффектно в японологической информации для неспециалистов, но именно тех, которые занимают японских исследователей, вследствие чего обращенные именно к этой аудитории его работы чаще всего написаны на японском языке, которым он овладел в совершенстве, явив всем нам пример редкого овладения стихией иностранного языка вплоть до полного ее индивидуального претворения в родной язык».
Широта лингвистических интересов Невского, его стремление браться за новые, еще не разработанные наукой темы, в середине 20-х годов привели его к занятиям тангутским языком и письмом.
Постепенно знакомство Невского с тангутоведением переросло в страстное увлечение новой отраслью науки. Этому способствовало также то внимание к проблемам тангутоведения, которое отмечается на рубеже 20-х годов в Китае и Японии, и, в частности, деятельность семьи Ло.
Еще в 1914 году глава семьи Ло Чжэнь-юй опубликовал в Киото несколько страниц словаря «Жемчужина в руке», использовав для этого фотографии, полученные от А. И. Иванова. Его сыновья Ло Фу-чэн и Ло Фу-чан принялись за изучение тангутского языка.
Затем Ло Фу-чэн еще раз исследует текст «Лотосовой сутры» и на основании этого текста и известных ему страниц «Жемчужины в руке» издает краткий тангутский словарик, а Ло Фу-чан в статье «Краткое описание тангутской письменности» устанавливает, что тангутское письмо идеографическое и создано по образцу китайского, и кратко анализирует его отдельные элементы. В самом начале 20-х годов, получив от А. И. Иванова новые материалы, Ло Фу-чан продолжает публиковать свои исследования на страницах одного из китайских научных журналов, а Ло Фу-чэн в 1924 году с фотографий