Страница 28 из 172
Росписи на оссуариях сделаны клеевыми красками по алебастру с использованием красного, черного, голубого и других цветов. Они просты и, видимо, близки жанровой, бытовой живописи (Пугаченкова, Ремпель, 1982, с. 116). Помимо общего для оссуариев из обоих некрополей сюжета — сцены оплакивания, в них много сходных орнаментальных мотивов, а рисунки насыщены символикой.
Следовательно, расписные и другие изображения на оссуариях — ручки в виде животных и птиц — имеют определенное значение для познания не только искусства раннесредневекового Хорезма, пока еще очень мало известного, но также и верований населения. Они тем более важны, поскольку памятники монументального искусства этого периода истории Хорезма пока еще не выявлены и предметы прикладного искусства являются потому первостепенным источником для исследования указанных сторон жизни хорезмийского населения в VII–VIII вв. н. э.
Постепенное накопление материалов показывает, что и в этом отдаленном районе Средней Азии в рассматриваемый период были распространены те же иконографические образы, что и в других областях этого обширного региона. Мы встречаемся со сходной символикой, понимание которой значительно облегчается исследованием сюжетов пенджикентской росписи и скульптуры. Самыми популярными из распространенных в это время в Хорезме образов были птицы — петух и павлин. На деревянной печати из Якке-Парсана в клюве павлина — венок (табл. 5, 8). Этот образ восходит еще к эпохе эллинизма и претерпел известную эволюцию на протяжении многих столетий (Неразик, 1963, с. 13–14, рис. 7). Павлин, петух — символы, связанные с почитанием солнца и одного из наиболее популярных божеств хорезмийского пантеона — Митры, образ которого мог сливаться с образами легендарного героя и предка ряда среднеазиатских династий Сиявуша и Анахиты (Рапопорт, 1971, с. 101; Ягодин, Ходжайов, 1970, с. 130, 134). Вместе с тем с культом Анахиты связывают и другой, прошедший сложную эволюцию образ — четверорукой богини. Четверорукое божество выступает на оттисках печатей из Тешиккалы и за́мка 4 Беркуткалинского оазиса (Толстов, 1948, табл. 54), оно изображено на хорезмийских блюдах, где восседает на льве или тахте (Даркевич, 1976, табл. 26, 1–5) (табл. 9, 11–13). О популярности данного божества в раннесредневековой Средней Азии свидетельствуют сюжеты пенджикентских росписей и монументальное искусство Уструшаны (Беленицкий, 1973, с. 45; Негматов, 1984, с. 162).
Полагают, что этот иконографически устойчивый образ был выработан уже в эпоху поздней античности. Семантика его сложна, поскольку в нем слились и индийские, и греко-римские, и местные черты. Образ прошел ряд этапов космогонического и эпического развития (Пугаченкова, Ремпель, 1982, с. 134, 141–142).
С.П. Толстов отождествлял четверорукую богиню с древней Анахитой и видел в появлении этого образа свидетельство индо-буддийских влияний в Хорезме (Толстов, 1948, с. 142). А.М. Беленицкий в связи с интерпретацией отдельных сюжетов пенджикентских росписей полагал, что этот образ мог олицетворять водную стихию (Беленицкий, 1973, с. 45), но подчеркивал и его отношение к астральным культам, указывая на символику эмблем солнца и луны, с которыми часто изображалась эта богиня (Беленицкий, 1959, с. 53–61). Насыщенность изображений на оссуариях Хорезма астральными символами имеет и другое объяснение: существует предположение, что это символы Анахиты — богини плодородия, покровительницы водной стихии, благополучия (Рапопорт, 1971, с. 83; Ягодин, 1970, с. 130–131).
Прочтение надписей на оссуариях и осмысление указанной символики привели также к выводу о популярности в Хорезме Фарна — божества, олицетворявшего богатырскую силу, могущество, почитание царской власти (Ягодин, 1970, с. 135–137). Поклонение Фарну (Хварне) проявлялось не только в погребальной символике, но и в именах на монетах и в надписях, например, Шаушафар — «обладающий фарном» (Ягодин, 1970, с. 137).
Археологически засвидетельствовано почитание огня в Хорезме VII–VIII вв. Судя по раскопкам дома 115 в Беркуткалинском оазисе, в стране продолжалась традиция строительства святилищ огня в виде однокамерной купольной постройки. Примерно треть небольшого помещения внутри этого здания (4,2×4,2 м) была занята низкой вымосткой из сырцовых кирпичей, на поверхности которой, как и на стенах, отмечены следы интенсивного горения. Помещение (табл. 9, 7, 8) было сплошь заполнено гарью, золой, пеплом (Неразик, 1966, с. 90–91). Домашняя часовенка — святилище огня — располагалась под донжоном Тешиккалы на территории за́мка. Она отличалась очень мощными кирпичными стенами, внутри по периметру помещения шла канавка, окружавшая возвышение, где горел огонь. С.П. Толстов сравнивает эту планировку с храмом огня в Шапуре (Толстов, 1948, с. 142). Есть предположение, что и в донжоне Тешиккалы также было культовое помещение, связанное с почитанием огня (Негматов, Пулатов, Хмельницкий, 1973, с. 33).
Культовые помещения открыты теперь в Безымянном за́мке и в одной из секций застройки городка возле Аязкалы 2. В первом находилась довольно высокая кирпичная выкладка с необожженной поверхностью (постамент?), а рядом на полу — пятно от огня с ямками, заполненными пеплом, видимо, от переносного жертвенника огня. В другом случае пол помещения уступами поднимался к торцевой стене с неглубокой нишей, перед которой находилась также неопаленная, но низкая кирпичная выкладка, а ниже, против нее — пятно от огня. Похоже, что в этих помещениях огонь возжигался перед изображением какого-то божества. Однако традиция мелкой антропоморфной пластики почти совершенно иссякает в это время (правда, коррективы могут внести раскопки городов). Теперь изготавливаются почти исключительно фигурки животных — лошадки, верблюды, бараны. Единичные антропоморфные фигурки воспроизводят совсем другие образы, весьма важные для исследования этнической истории данного периода. Так, маленькая каменная статуэтка (табл. 5, 15) из верхних слоев за́мка Якке-Парсана резко отлична от хорезмийских терракот античности, с их длинными складчатыми одеяниями, и скорее напоминает бал балов алтайских степей (Неразик, 1987, с. 113–121).
Другая фигурка из Большой Кырккызкалы, терракотовая, также погрудная, многими стилистическими особенностями близка к искусству степняков, но не оседло-земледельческих районов Средней Азии (Мешкерис, 1962, с. 107). Видимо, в среде хорезмийского населения, особенно на окраинах страны, продолжают сохраняться древние языческие культы, например, идолопоклонничество, свидетельством чему является крупный алебастровый раскрашенный идол, обнаруженный на городище Шахсенем (Рапопорт, 1958, рис. 6).
Говоря о верованиях населения Хорезма в VII–VIII вв., нельзя не остановиться на интересной гипотезе С.П. Толстова о проникновении сюда христианства. Основанная на исследовании письменных источников о наличии колонии христиан в Ургенче в IX–X вв., она получает теперь подтверждение более ранними материалами. Так, В.Н. Ягодин обнаружил на восьми оссуариях из некрополя Миздахкана своеобразные композиции из креста, звезд и полос листьев, находящие соответствие в христианском изобразительном искусстве (Ягодин, 1970, с. 146). Это обстоятельство послужило основанием для предположения, что в наусе (а в нем открыто не менее 100 оссуариев) захоранивались члены довольно значительной христианской общины (Ягодин, 1970, с. 148). Гипотезу вряд ли пока можно считать достаточно убедительной, но она не лишена вероятности, тем более что в двух случаях на короне одного из правителей Хорезма конца VII в. или начала VIII в. изображен тот же самый крест, что и на миздахканских оссуариях. К тому же на одной из монет перед лицом правителя помещена надпись «hwt’w» (термин, обозначавший земельную знать) — явление необычное для хорезмийской чеканки данного времени (Вайнберг, 1977, с. 84, табл. X).