Страница 16 из 80
Но Бенито Муссолини, право же, было не до мелких споров.
Он гремел на страницах «Народа Италии», требуя единства. Всякое деление на буржуазию и пролетариат есть ложный путь, уводящий страну в нескончаемые дебри классовой войны. Выбор между монархией и республикой следует оставить на будущее, сейчас он несвоев-ремен. Преуменьшение роли Церкви — часть программы так называемых «левых фашистов» — следует ограничить, ибо «тело Церкви», католики, составляет 400 миллионов человек, живущих во всем мире, и этот факт следует принимать во внимание.
Да, Фиуме следует аннексировать, не обращая внимания на бывших союзников — их полезность для дела Италии уже истекла. Разгром старых империй — Германской, Австрийской, Российской — открывает перед итальянской дипломатией хорошие перспективы, на их обломках можно поискать новых друзей.
Муссолини говорил, что фашизм в настоящий момент имеет короткую историю — он начинал ее отсчет с 1915 года, момента вступления Италии в войну, — но еще не имеет твердой доктрины.
Ему подходит незашоренная широта взгляда на вещи.
Слово с делом в данном случае у Муссолини не разошлось — 2 августа 1921 года было подписано соглашение с «Confederazione Generale del Lavoro» — «Генеральной конфедерацией труда», главным социалистическим профсоюзом Италии. На следующий день в «Народе Италии» появилась статья Муссолини, в которой он назвал это соглашение историческим:
«Нация должна быть поставлена выше фракций».
III
Соглашение с социалистами вызвало бунт, На Муссолини напали люди повлиятельнее, чем Пантелеоне, — в их числе оказался даже Дино Гранди. Собственно, уязвленным чувствовал себя всякий «рас» — важное решение оказалось принято их лидером единолично, без всяких консультаций с вождями фашистских групп на местах.
Гранди в итоге организовал их встречу в Болонье, и дело явно шло к осуждению Муссолини, когда тот «хлопнул дверью» — сложил с себя полномочия члена исполнительного комитета «Fascio Combattimento» — «Союза борьбы» — как официально называлось его движение.
Муссолини заявил, что не хочет больше терпеть возмутительное нарушение дисциплины и непослушание на местах и отныне считает себя рядовым бойцом фашистского движения. Ход этот, хоть и был вынужденным, оказался очень удачным.
Есть такое понятие — «харизма».
Согласно энциклопедии, определяется это так:
«Харизма (от др. — греч. — «милость, дар») — приписывание или признание за личностью набора таких свойств, черт и качеств, которые обеспечивают преклонение перед ней ее последователей, их безоговорочное доверие и безусловную веру в ее неограниченные возможности».
Так вот, в отношении харизмы в фашистской среде Муссолини в 1921 году не имел себе равных.
«Расы», объединившиеся было против него, выделить из своей среды другого лидера не сумели, немедленно начали ссориться друг с другом, и уже в ноябре 1921-го он с триумфом вернулся назад.
В результате примирения с «расами» был достигнут широкий компромисс — движение фашистов становилось партией с введением партийной диспциплины и определенного организационного аппарата. Муссолини признавался главой партии — но в обмен отменял свое решение о сближении с социалистами. На подиуме Бенито Муссолини и Итало Балбо публично обнялись — и единство было восстановлено.
Считалось, что это устранило разницу между «сельским» фашизмом — Балбо с его сквадристами, вливающими по литру касторки в глотки своим оппонентам, — и «городским» фашизмом, практикуемым «миланской фракцией». Муссолини, ее бесспорный лидер, больше упирал на «государственные вопросы высокого национального значения».
В январе 1922 года был запущен новый журнал «Gerarchia» — «Иерархия», как раз с целью создать «дискуссионную платформу для мыслящих фашистов». Его основателем и главным редактором числился Бенито Муссолини, но на самом деле все дела журнала вела Маргарита Царфати[42].
Как-никак фашизм все-таки нуждался хоть в какой-то платформе, и Муссолини решил, что платформой станет «жизненная сила нации». Это тоже было не очень-то ясно, но зато можно было порассуждать о том, что народное сознание единой Италии, пробудившееся в бедах и крови Великой войны, должно обрести себе материальное воплощение, и воплощением станет патриотическое движение — фашизм.
И это настолько важно, что сейчас можно отвлечься от вопросов вроде того, чем будет Италия — монархией или республикой, а вот зато надо бы учредить «Consiglio Tecnico Nazionale» — «Национальный технический совет», который будет заседать наравне с парламентом и решать все практические вопросы.
А еще надо дать право голоса всем итальянцам, которые уехали было из страны искать лучшей доли. Ибо родина должна быть домом для всех ее сыновей, где бы они ни жили.
Весь этот возвышающий душу вздор шел параллельно с работой по укреплению организационного начала партии. Муссолини создал ее национальный директорат и ввел в него Джованни Маринелли, своего верного сторонника, которому он доверял даже свои личные финансовые дела.
Секретарем же был сделан Микеле Бьянки, на которого тоже можно было положиться. А в придачу к этому Муссолини назначил трех заместителей секретаря, что в сумме давало некий противовес и «расам» вроде Балбо, и самому Бьянки.
Так, на всякий случай.
В конце концов, человеку, который одновременно готовит себе и крупную роль в существующей системе, и государственный переворот, следует быть осторожным. Возможности, что называется, возникали сами по себе. Правительство Бономи пало в начале 1922 года.
26 февраля его заменил новый кабинет, сформированный Луиджи Факта.
IV
Уже в марте 1922-го Муссолини уехал за границу, в свой первый в жизни «политический вояж» — ему надо было срочно ковать себе репутацию государственного деятеля с международным опытом. Он встретился с Вальтером Ратенау, новым министром иностранных дел Веймарской республики[43]. Это должно было продемонстрировать наличие у Муссолини некоей внешнеполитической программы:
«Италии следует продемонстрировать миру, что она способна на многое».
На самом деле шла демонстрация способностей самого Муссолини к тому, чтобы оказаться приемлемой компромиссной фигурой для как можно большего числа политических групп Италии, и для этой цели годилось решительно все. Скажем, Бенито Муссолини без всяких колебаний мог обратиться к Оливетти, влиятельнейшему промышленнику в области итальянских «высоких технологий», поблагодарить за поддержку фашистского движения и за искренний патриотизм, и назвать его при этом «дуче».
Как говорит русская пословица, «от слова не станется», да и слово-то еще не приобрело своего сакрального значения, это дело будущего.
С другой стороны, в июле 1922-го был сделан намек в сторону социалистов — косвенно признавалось, что и они при случае могут оказаться хорошими патриотами, и даже предполагалось, что акции сельского фашизма в духе неконтролируемых погромов редакций и библиотек хорошо бы поумерить[44].
Но, конечно, главные усилия сосредоточились на консервативной части политического спектра Италии. Муссолини говорил, что либерализм как система устарел и отступает везде, даже в Англии.
А когда в начале августа 1922-го социалисты начали подготовку к всеобщей национальной забастовке, Муссолини сразу позабыл об их возможном патриотизме и провозгласил фашистов истинными защитниками закона и порядка. Ибо они «не связывают себе руки формальностями и процедурами», и уже одним этим эффективнее, чем полиция.
Такого рода заявления должны были насторожить власти, что, собственно, и случилось. Правительство Луиджи Факта знало о подготовке переворота, но его министры так и не смогли решить, что же следует делать. Уже потом, когда все случилось, говорили, что состояние власти в Италии напоминало то, которое было в военном командовании Италии накануне Капоретто — какой-то полный паралич.