Страница 6 из 28
Мать будет кормить отца и греметь кастрюлями. Это значит, вот, постылый, в тебя дочь пошла. Деньгам стоимости не знаете. Времени вам не жалко. Сам пользы от жизни не понимаешь и дочь тому научил. Это значит, мы с бабкой больные, а целый день по хозяйству крутимся. А вам бы только добро татарить да свое удовольствие справлять. И там тебя не держат, и здесь не принимают. Никто таким работником не дорожит. А все почему?
И почему — Ксеня знает. Все знает. И жалеет, и стыдится она своего отца. Много с ним приключалось разных историй, о которых полгорода говорит.
Приехали в прошлом году археологи. Искали землекопа. Отец работу в топливной конторе бросил и пошел к ним. Рыл курган в девяти километрах от города. Каждый день ездил на велосипеде. Мать бранилась, соседи головами качали, а он только посмеивался. Да погодите, говорил, вот докопаюсь до девятого века. Погляжу, что там и как. Докопался, поглядел. А на работу обратно не принимают. Ты теперь ученый, говорят, куда уж тебе к нам.
Только устроился в бытовой комбинат слесарем — столичные художники сманили его в экспедицию по области. Старинные иконы с серебряными окладами на себе таскал.
А весной, когда шофером работал, познакомился на дороге с туристами. По карте им что-то показывал, показывал. Те не понимают. Сел в машину. Поехали, говорит. Там на месте разберемся. Мне лишние десять километров проблемы не составляют. Вернулся только через два дня и права отдал.
Мать на него чуть не с кулаками. Иди, говорит, в ногах валяйся у начальства! Ушел. Вернулся за полночь, но трезвый.
«Ну, взяли?» — спрашивает мать. — «Нет, не взяли». — «А где ж ты болтался столько времени?» — «Да я, мать, ты уж не бранись, покуда в библиотеке сидел».
— Вы уж не сердитесь, Ксеня, — говорит Сережа. — Мне самому стыдно.
— Я не сержусь.
— А о чем же задумались?
— А я о другом.
Прохожие их взглядами провожают. Со многими Ксеня знакома, здоровается. Остальных просто знает в лицо.
На перекрестке, у гостиницы, вдруг столкнулась с ребятами из класса. Вот встреча! Возвращаются с практики.
— У-у, Ксеня! А мы уже слышали, слышали! Картина-то как будет называться?
Толика нет меж ними, нет.
— А сарафан-то какой длинный!
— Ксенька, а теперь что, в Москву?
— Кто это ждет тебя? Артист? Какой симпатичный!
— Девчонки, а мы, кроме капусты, ничего с вами не можем!
— Да ладно тебе, Клава.
— Ну, девочки, не обижайтесь, — просит Ксеня. — Я завтра отработаю…
Ей поскорей бы уйти от их дружелюбия, от молчаливых упреков.
На прощанье кричат:
— Толику что-нибудь передать?
Ах, зачем они так!
И она, спасаясь от них, подходит к Сереже. Сережа берет ее под руку и на виду у всех ведет в ресторан.
В ресторане они идут по ковру. Все на них смотрят. Знакомых здесь не меньше, чем на улице. Вон библиотекарша. Вот учитель пения. А Сережа, вот стыд, словно к венцу ведет.
— Нет мест, — говорит официантка. Посмотрела на Ксеню, узнала.
— Ничего, — отвечает Сережа, — мы найдем.
Вдруг из дальнего угла машет им Софья Марковна:
— Сережа, сюда!
Софья Марковна, полная дама — все приглашают:
— Устраивайтесь за нашим столиком.
С Толиком?.. Да нет, за столиком! Ах, господи, что же это она…
Подвигают стулья, усаживаются. За столиком — это другое дело.
Софья Марковна что-то шепчет режиссеру. Он взглядывает на Ксеню, кивает:
— Да… да…
— Ты купалась? — спрашивает Сережа Таню.
— Конечно.
— Где?
— Я? В речке, за мостом, где и все. А вы, милостивый государь, конечно, нашли себе родничок?
Какая она красивая! На Ксеню, как и прежде, совсем не смотрит, как будто ее нет.
— А мы выше, — говорит Сережа, будто оправдываясь. — Мы выше. Ксеня меня спасла.
— Да ну! — удивляется полная дама и пучит глаза. — От чего?
— Идиотов на байдарках видели?
— Видели! — говорит дама. — Один даже перевернулся!
— Ну вот. Это бог покарал. Чуть не зашибли веслом. Ксеня, скажи!
А Ксеня молчит. У Ксени голова пошла кругом. Все что-то спрашивают, предлагают, подсовывают.
— Сережа! — командует Софья Марковна. — Налей Ксене вина.
— Ксеня, положить вам редиски? — спрашивает Сережа.
— А Ксене разрешает мама пить вино? — спрашивает Таня.
А полная дама подбадривает:
— Вы кушайте, кушайте, Ксеня. Накладывайте себе салату.
Ксеня держится прямо, как струночка.
— Нет, вы посмотрите, — говорит Софья Марковна режиссеру, но так, что всем слышно, — вы посмотрите, как она ест!
Ксеня заливается краской.
Как она ест? Очень просто. Ест, как всегда.
А вот гудит за спиной знакомый голос. Ксеня оглядывается — через несколько столиков от нее стоит черный монах. И с ним еще какие-то люди. А среди них — вот неожиданность! — Ксенин отец. Все держат в руках стаканы. Отец разливает пиво.
Ксеня прячет лицо, наклоняется над столом.
— Я бы на месте Ветрова в такую жару не поехал, — говорит Сережа.
— К счастью, — замечает Таня, — в нашей группе все на своих местах.
Сережа улыбается:
— Хотите уколоть, сударыня? Глупо.
— Не ссорьтесь, дети! — говорит Софья Марковна. — Ветров, конечно, приедет. Надо-знать Ветрова!
Только бы он не подошел сейчас, Ксенин отец!
Через минуту она, как бы невзначай, оглядывается. Ни монаха, ни отца возле столика уже нет.
После обеда ее приглашают в гости. Сережа приглашает. Софья Марковна приглашает. А Таня молчит.
Нет, Ксеня не пойдет. Через полчаса она явится на площадь. А сейчас у нее важное дело. Если бы не дело, тогда, пожалуй. Но и то, как знать…
Нужно ей повидать отца. Обсудить положение. Пусть он за нее дома поагитирует. Правда, из отца агитатор плохой. Плохой, прямо-таки никудышный. Ну, а так-то Ксеня в своем красном сарафане и вовсе одна.
По пути ей встречается почтальон. Несет обеденную почту, сумка полная. Улыбается Ксене, как своей.
— Здравствуйте, — говорит, — видел, видел. С успехом. Очень рад за вас. А про Калаушина сказали?
— Про какого? — вспоминает Ксеня. — Ах, нет!..
— Вы скажите им, — говорит почтальон строго, — они не знают. Могут выйти недоразумения.
— Хорошо, хорошо, — торопится от него Ксеня.
Почтальон загибает пальцы:
— Значит, был Сизов, был Касперов и был… значит, Розенкамп…
А вот и отец. Сидит на траве в парке. Перед ним на коленях черный монах. Тут же и сивый, — подложив под голову руки, спит под кустом.
Отец улыбается, слушает монаха. Тот трясет бородой, разводит руками.
Ксеня подходит ближе. Что за разговоры у отца с монахами, что за дела?
— Ты подожди, — говорит монах отцу, — я ведь не шучу, Данилыч. Ты что, сомневаешься, что ли?
— Да вот как-то мне сомнительно… — улыбается отец и чешет затылок.
— Да полно тебе, никто и не заметит подмены, вот тебе крест!
На что ж это они его подбивают? На подмену какую-то. Ксеня говорит:
— Отец, я к тебе.
— А-а, так это дочь твоя!.. — басит монах, поднимаясь с колен. — Ах, хороша, Данилыч, как хороша!
— Ишь, нарядили, — говорит отец. — Дома-то я был, Ксеня. Мать содомится. Деньги она потеряла, — объясняет он монаху, — нехорошо.
— Так вышло, отец… — шепчет Ксеня.
— Слышали мы, слышали, — говорит монах. — Хозяйка ваша шум на всю площадь утром подняла.
Ксеня отворачивается. Жалко ей мать, как вспомнит она про утреннее ее унижение.
Монах говорит:
— А хозяйка-то у вас скупа-а…
— Да ты не думай об них, не думай! — начинает суетиться отец. — Эка невидаль, деньги!.. Раздобудем! Слышь, Ксеня, очнись!
— Тем паче, Данилыч, тем паче, — гудит монах. — Ведь заработаешь. Теперь-то согласен?
— Ты иди, Ксеня, иди, — смущенно говорит отец.
«Иди», — говорит он Ксене. А она не только что идет, а бежит.