Страница 4 из 28
— Ксеня! — сказала мать, оглядывая ее с головы до ног.
Ревниво сказала.
Платок сбился. Тяжело дышит. На руке кошелка.
— Бесстыжая! А я, как дура, сижу и жду!
Не ругайтесь, мамаша, не ругайтесь. Дочь ваша поступила в артистки и сейчас у нее первая роль.
— Мы сидим с бабкой, ждем, а она роль играет! Ни макарон, ни маргарину!.. Пятерка где?
— Пятерка?..
А в самом деле, где пятерка? Когда разжала кулак?
— Потеряла, бессовестная, потеряла! — запричитала мать. — По-старому пятьдесят рублей потеряла!..
— Может быть, в костюмерной?.. — сказала Ксеня.
— В костюмерной! Поднабралась слов! Я в твои годы семьсот рублей зарабатывала!..
— По-новому? — спросил какой-то парень из толпы.
Мать на него кошелкой замахнулась:
— Ты-то уж молчи!..
— Полно срамиться, — сказал черный монах.
Он сивого снова привел к веревке.
А тут команда Софьи Марковны:
— Все по местам! Повторяем!
Цыганка позвала:
— Ксеня!
Надо ж, все по имени знают. Хорошо, мать не услышала, она в это время на монахов кричала:
— А-а, это вы, долгополые, у меня утром унесли стакан!
— Мы, — ответил сивый и икнул. — Мы, родная.
— Ах вы, кукольники, нечестивцы, беззаконники, скоморохи!
Тогда черный монах строго сказал:
— Вася, отдай.
Сивый приподнял край рясы и отдал стакан матери.
В толпе засмеялись.
«Что же это я делаю?» — подумала Ксеня.
— Иди, иди, дочка, — сказали монахи, — тебя ждут.
— Ксеня! — крикнула мать и погрозила стаканом. — Без денег не являйся!
Положила стакан в кошелку, сделала губы бантиком, как всегда, когда обижалась. Пошла.
Как там дальше-то было? Ксеня и не помнит. Ходила она туда-сюда по площади много раз подряд. Исполняла свою роль. Пропускала коляску. На монахов не глядела. И на нее никто не обращал внимания. Ни Сережа, ни Таня, ни Софья Марковна. Рассуждали там возле аппарата. У тебя, мол, свои дела, у нас свои.
Все цыганка только приставала: дай погадаю.
Жарко на солнцепеке. Пить хочется.
А монахов разморило, тяжело глядят.
Вспомнила Ксеня, как весело в это время на практике. Сидишь-сидишь в грядках — и вдруг тебе на спину травы целый ком! И гонишься за кем-нибудь по полю. Или за тобой кто-нибудь гонится!..
Девчонки в трусах и лифчиках. Кого стесняться? Ребята всё свои.
А потом — купаться. По-собачьи плавать. Тянуть кого-нибудь за ногу. Или тебя чтоб тянули. Раскачать кого-нибудь и бросить. Или чтобы тебя раскачали и бросили.
Да, хорошо на практике!
А тут снова:
— Приготовиться к репетиции! Начали! Пошли-и!..
— Когда ж это кончится? — спросила Ксеня у цыганки.
— И-и, барышня, еще и не начиналось! Вот приедет Ветров, тогда начнем.
— А кто ж это Ветров?
— Ветров-то кто? — удивилась цыганка. — Ветров — постановщик. Ветров — душечка. Ветров — народный артист.
Туда и обратно. Туда и обратно…
Жарко. Душно.
Над Ксеней вдруг сгустилась мгла. Потемнело солнце.
Сережа перед ней на одном колене стоит.
— Ксеня, вы приехали, счастье мое!..
— Приехала… Что же вы тогда-то…
— Да тогда не в счет!..
— Бежим скорей к Софье Марковне! Мы ведь с Софьей Марковной всё ждем вас и ждем!
— Да я ведь еще не целованная.
— Да там и поцелуемся, скорее бежим!
— А Толик как же?
— Ах, Толик, что ж Толик, если мы здесь! Вот наденем на вас сарафан и к Ветрову в гости пойдем! А то к монаху! Помните монаха?
— На-ко, дочь моя, пригуби…
Ксеня открыла глаза. Увидела черную бороду. Руку с чашкой и браслетом на запястье. Цыганское монисто.
— Да ты выпей, выпей, — прогудел монах.
— Ты попей, милая, — сказала цыганка. — Это чай из самовара.
Нищие сказали:
— Ей бы на ветерок.
Подошла Софья Марковна:
— Что, голубушка моя, что, золотко? Утомилась?
— Голова закружилась, — улыбнулась Ксеня.
— Это жара чертова. С ума можно сойти от этой жары.
— Пусть погуляет, — сказала цыганка.
Софья Марковна погладила Ксеню.
— Погуляй, Ксенюшка, скоро обед.
Далеко в сарафане идти страшно. Еще знакомых по дороге встретишь. Лучше поближе к площади держаться.
Ксеня пошла в городской сквер.
Вымыла лицо в фонтане. Нашла тень и уселась на скамейку. И подумала: «Вот теперь я ни там, ни здесь».
Подошел мальчишка-пузан в майке с дохлой рыбкой на прутике. Постоял, поглядел на Ксеню да так с повернутой головой дальше пошел.
Аптекарская жена провезла коляску. Она, слава богу, книжку читала, так что на Ксеню и головы не подняла.
Два туриста мимоходом на Ксеню взглянули, а потом поодаль остановились, в ее сторону стали смотреть. Вот прицелились кинокамерой, пошли в наступление.
Господи, когда это кончится, тут кино, там кино.
Вдруг подбежали две девочки из ее класса, Зина и Люся.
— А мы видели! А мы видели!
— Ох, Ксенька, как тебе повезло!
— А вы не на практике? — удивилась Ксеня.
— Что мы, дурее тебя? — сказала Зина. — С утра стоим. Думали, на съемку возьмут.
— А я и не думала.
— Ах, она не думала!
— Я пять рублей потеряла, — сказала Ксеня.
Люся подскочила на скамейке:
— Да я бы десять отдала!
— Ну-ка встань, Ксенька, — попросила Зина, — дай на сарафан поглядеть.
— А что тебе Сережа говорил?
— Ох, тебе идет. Цвет хороший.
— А Сережа твой прелесть! Главный герой! Только мне кажется, он в Таню влюблен.
— Конечно! — сказала Зина. — У них всегда так: главный герой и главная героиня влюблены.
— Ох, а Таня-то хороша!
— Ах, перестань! Тощая, как селедка!
Ох, ах, а смысла-то и нет. И сарафан, и Сережа, и Таня, и среда в седьмую пятницу, а смысла-то и нет.
Сережа. Вот он и идет, Сережа. Идет с Таней, с режиссером. На съемках обед. Идет по скверу, цилиндр под мышкой, размахивает рукой.
А за ними целая толпа актеров. На соседних дорожках зрители.
Увидит или не увидит?
Увидел.
— А, Ксеня, пойдем к нам!
Куда это к вам? Не ходи.
Не пойдет она. Куда это она пойдет.
— Пойдем, пойдем, — зовет и Софья Марковна.
Нет, Ксеня тут посидит. Домой ей идти не велено. В гости — совестно. Стало быть, здесь надо сидеть. Разве только пойти на речку. На пустын бережок.
— Ты Аленушка? — спрашивает пузан с дохлой рыбкой.
— Нет, я Марфута.
— А из какой это сказки?
— Из другой. Ты чего рыбку-то дохлую носишь?
— Это Сенька поймал.
— Выброси!
— Я ее в речку пущу погулять.
Пузан сел на камешек.
— Ну, рассказывай.
— Давным-давно, в нашем городе…
— А не в некотором царстве?
— Наш город и есть некоторое царство. Не перебивай. Давным-давно в нашем городе жил разбойник. Он был очень сильный, но слепой. У него была большая-пребольшая дубина, и он этой дубиной все на свете крушил. Убивал всех, кто под руку попадется. И больших и малых, и добрых и злых. Без разбора. Ему было все равно. Ведь он был слепой. Каждый день разрушал семь домов и убивал двадцать семь человек. И вот однажды в городе осталась одна Марфута.
— Это ты?
— Воеводская дочь. Молчи. Идет разбойник к Марфуте со своей дубиной, идет… А она ему навстречу тоже идет… Вот он все приближается, приближается…
Вдруг камешки зашуршали.
— И она к нему приближается, приближается…
Это Сережа.
— А, Ксеня, и вы здесь!..
— Ну, а дальше-то, дальше! — говорит пузан. — Он к ней приближается…
— Вы купались? — спрашивает Сережа.
Ксеня говорит:
— Нет.
Сережа говорит:
— Я от всех убежал. Больно они медленно собираются. А вы будете?
Ксеня говорит:
— Нет.
Пузан говорит:
— Он все приближается, приближается…