Страница 3 из 28
Ксеня глядит на молодого человека в цилиндре. Он снимает цилиндр и становится совсем молодым.
— Надо же, — говорит учительница, — какие юные актеры.
Он подходит совсем близко. Глядит на толпу. На учительницу начальных классов. На почтальона. Потом на Ксеню. Снова на почтальона. Снова на Ксеню. На Ксеню. Опять на Ксеню.
А она на него.
Он расстегивает сюртук и вытирает платком шею. И глядит на Ксеню.
А она на него.
— Замаялся ты, мужик, — говорит лесник и вытирает лицо.
Молодой человек смеется:
— Так ведь и вам не легче!..
И смотрит на Ксеню.
— Сережа! — кричит загорелая женщина в мегафон.
Это его зовут.
— Таня!
Это ее зовут.
Возле киносъемочной тележки сходятся трое: Таня, Сережа и режиссер. О чем они говорят, вот бы послушать.
— А где же провизию продают? — обиженно спрашивает лесник.
Ему отвечают:
— А на задах с лотков.
С лотков. Провизию. Ах да, булки, маргарину, килограмм макарон! Мама, Толик… Что еще?.. Практика!
— Девушка, — говорит в мегафон загорелая женщина, — девушка, подойдите ко мне.
Двадцать минут нужно на магазин… Это какой-то там девушке… Пять минут, чтобы добежать до дому, Двадцать минут до совхоза…
— Девушка в красном платье, я вам говорю!..
Да чего она не идет-то… Сорок пять минут опоздания…
Ксеню подталкивают.
— Тебя ж просят, — говорит почтальон. — Иди уж.
— Меня?..
— Да! Да!
Ксеня лезет под веревку. Проходит несколько шагов и оглядывается на своих, с кем стояла.
Учительница ей машет. Почтальон машет. Лесник машет.
— Ну, иди же, иди!..
Она и пошла.
Навстречу загорелой женщине в бумажном шлеме. Навстречу Сереже и Тане. Всем этим людям в костюмах. Еще неизвестно, кто они на самом деле. Цыганка не цыганка. Монах не монах.
Загорелая женщина обнимает ее за плечи. Она показывает ее режиссеру, Тане, Сереже. И говорит:
— Нет, какова!..
Вот именно. Нет, какова ты, Ксеня! Вместо магазина, вместо практики куда ты идешь?
Ты идешь в школу. Но не учиться. Школа на ремонте. Окна у нее раскрыты. А в вестибюле меловые следы.
Там, в ученической раздевалке, костюмерная. Тебе поверх твоего платья надевают красный сарафан.
Тебе — тебя показывают в зеркало. Софья Марковна и костюмерши говорят про тебя:
— Хороша-а!..
Хороша ты, Ксеня.
Тебя ведут в кабинет директора. Но не к директору. Директора нет, он в отпуске. А в его кабинете сидит, разложив газету, гример. Он говорит:
— Увольте, ей совсем не нужно грима!
Это тоже про тебя.
Потом тебя выводят на площадь. Сарафан мешает идти. Руки тяжелые. Голова как не своя.
— Вот вам и Ксения, — говорит Софья Марковна.
— Неужели такие еще сохранились? — улыбается Таня.
— Как Марфута, — говорит Сережа. — Я ее сразу заметил.
Неужели и это про тебя?
— Неправда, — говорит Софья Марковна. — Не Марфута, а Марфинька.
— Нет Марфута, воеводская дочь…
— Сережа, перестань!..
Перестал. Смотрит на тебя. На Таню. На тебя. На тебя. А ты на него не смотри.
Что-то там налаживают, настраивают… Все разбрелись по площадке. Ксеню оставили в покое. Софья Марковна никому не показывает, Сережа Марфутой не зовет.
Все Ксене интересно. Настоящее ли мясо на прилавке? Настоящее.
А вот в самоваре настоящий ли чай? Нищие обступили ее:
— Может, чайку хочешь, барышня?
И приказчику:
— Петька, налей!
Нет, она не хочет чаю. Ей только интересно, настоящее ли все тут или не настоящее.
Вот, например, куры у бабы в корзине живые, это сразу видно. Сами связаны, а шеи вытягивают и зерно клюют.
Фонарь вот не настоящий. Фанерный. К электричеству не подключен. Стоит сиротой. Но, может, там под стеклом свечка? Или фитиль?
А вот и монахи. Сидят на ящиках, согнувшись. Как большие вороны.
— Дочь моя, — загудел черный, — приближься к нам. Дай позреть на лик твой юный и на одежды твоя…
— Нет, нет! — сказала Ксеня. — Меня ждут!..
А кто ее ждет? Никто ее не ждет. Разве вот только… мама… И Толик… Ну да, мама и Толик! Сбросить сарафан? Убежать потихоньку? Или прямо подойти к Софье Марковне и сказать…
А вон кто-то ей машет из-за веревки. Да это же почтальон! И учительница. Смеются, Радуются, значит, за нее. А она про них уже и забыла. Не поглядела ни разу. А они, как ее подтолкнули, так и радуются с тех пор.
— Мар-фу-та! — сказал рядом Сережа. — Как самочувствие?
— Не называйте меня Марфутой! — сказала Ксеня.
Сережа удивился:
— Почему так?
— А вот так!
— Ну хорошо, — сказал он. — Не буду. Вы не пугайтесь, здесь все свои.
А где тут свои? Теперь и не разберешь, кто свои: эти или те, за веревкой. Потерялась Ксеня. Людей кругом много, а своих не найти.
— Жарко, — сказал Сережа. — Где у вас тут купаются?
— На речке, где и у вас.
— А далеко ваша речка? Вот перерыв будет, покажете?
— Сами найдете, — сказала Ксеня. — Это вон туда, за вал.
— А вы почему такая строгая? — спросил Сережа.
Ксеня хотела ответить что-нибудь пообиднее, но ему издалека крикнула Таня:
— Сережа, нас ждут!
«Долго ли они ходить так будут?» — подумала Ксеня.
А тут Софья Марковна и сказала:
— Товарищи, все по местам!
Это, значит, и ей по местам.
Ну да, раз всем, то, значит, и ей. Если бы сказали: всем по местам, кроме Ксени. А то ведь сказали: всем по местам. Без исключенья. Подчистую. Всем, так уж всем.
Ксеня пошла к прилавкам, но остановилась.
А где ее место-то? Мест много. Вон, целая площадь мест. Вот одно место, вот другое место… Да их уж и занимают…
Ага, вон Ксене указывают, где ей встать.
— Значит, так, Ксенюшка, — говорит Софья Марковна. — Тебе стоять у колонны…
У колонны… Ждать.
— Потом по сигналу идти наискосок по площади. Во-он туда…
Туда…
— Встретится цыганка. Скажет: давай погадаю. Не останавливайся.
Правильно. Не останавливайся. Чего уж там гадать!
— Потом по площади поедет коляска. Тебе наперерез. Остановись и пропусти. Коляска проедет — иди снова. Поняла?
Снова иди.
— Повстречаются два монаха. Ну, вот эти, видела?
Видела, видела, как не видеть!
— Поглядят на тебя, а ты на них не гляди.
Ксеня в уме весь порядок перебирает.
— Можно начинать, Виктор Петрович! — кричит Софья Марковна режиссеру.
Ну и пусть начинают. А ты не гляди. Не гляди ты и не бойся! Подумаешь, пройти полсотни шагов. И пройдешь. Не хуже других.
Где-то там за спиной Сережа и Таня. И режиссер. И Софья Марковна. Далеко, не слышно, что говорят.
Ксеня вдруг подумала, с какой ноги идти: с левой или с правой.
А тут команда раздалась: «Пошли!»
Она уж и не помнила, с какой пошла. Перед глазами замелькали булыжники. Сколько раз здесь ходила, а не видела, что идет по булыжной мостовой.
Показалось, что быстро идет. Помедлила…
Потом вспомнила: а руки-то куда девать? Как вспомнила, так сразу и девать стало некуда.
А тут цыганка.
— Барышня, давай, — говорит, — погадаю, всю жизнь твою расскажу, бубновый король у тебя на пути…
Как король? Не король, а коляска. Вон лошади копытами цокают. Сейчас поскачут мимо, чтоб Ксене остановиться. Остановиться и переждать.
Проскакали.
А тут и монахи. Черный сивого ведет. Повернули к ней бороды. Сивый вдруг ногой топнул, в ладоши шлепнул и пропел:
— Ой, не ходите, барышни, к нам в монастырь!.. Да пьяный он, сразу видно.
— Не пойдут, не пойдут, — сказал черный.
И они прошли.
«Ах ты, — вспомнила Ксеня, — ведь надо было не смотреть на них! А я посмотрела».
Но вот и конец. Веревка, зрители.
— Ксеня!
Это кто еще?
А вот кто. Вдоль веревки, расталкивая людей, пробирается мать.