Белые терема

Все побежали тогда с криками к интернату, а я складывал ленты и ждал, что станет делать Михеич.

Скрипнула дверь, и в коридоре застучали его сапоги. Я быстро собрал аппарат и выбежал на крыльцо.

Тучи шли низко и тяжело. Во всю ширь вспыхивал горизонт. Ах, как хотелось домой, за стены, за стекла, под крышу, к веселому огню в печи! Но где-то шел Михеич. Упрямый, как столб. Я посмотрел еще раз на небо и побежал.

Видно, он торопился, потому что я догнал его на краю деревни, за кузницей. Над лесом было темно, там все время вспыхивало и грохотало, но дождь еще не начинался — Михеич шел прямо на него.

Я окликнул его, он испугался, побежал, но потом увидел, что я один, и остановился.

— Куда это вы под грозу собрались? — спросил он. — Или, может, обратно меня уговаривать?

— Пойдем, Михеев, — торопливо сказал я. — Пойдем ко мне. Чаю горячего попьем, почитаем.

— А в интернат меня не будете запихивать?

— Я же сказал — ко мне.

Он посмотрел на небо. Тучи угрожающе рокотали.

— Ладно уж, — согласился он. И мы побежали.

Он и чай пил, не снимая сумки. Только кепку свою согласился снять. Все поглядывал на окна, показывая, что гость недолгий.

— Ну, а мать как на это дело смотрит? — спросил я в середине нашего тягучего разговора.

— А что мать, она со мной заодно.

— А в чем же вы заодно? Чем вам не нравится интернат?

— Сказать? — спросил Михеич. — А не обидитесь?

— Скажи, будь другом. А то я уж не знаю, как тебя и понимать.

— А вот так, что не привыкли мы к этому с матерью. Не любим, вот и все.

— Чего именно?

— Да порядков ваших, когда прячут всё друг от друга, вот чего. Нанесут из дому припасов, а потом и трясутся всю неделю, как бы деревня у деревни не слопала. И варят все отдельно: ожиговские свое, титовские — свое… Жил я три дня, знаю. А я-то один с Выставок, разве ж их перешибешь!.. Не люблю я этого, и отец не любит, и мать. Надо, чтоб всё вместе, артелью, вот и всё…

— Да разве там так, Михеич?

— А то нет! Сами порядки-то завели. — Он подошел к окну. — Прошла гроза!.. Посветлело. Ну, я пойду.

Нет, я не любил после этого случая наблюдать из окна, как стягиваются к интернату югозерские, титовские и усачовенские ребята. Я не находил в этом ничего любопытного. Едва покажутся они на дороге, со своими котомками и кошелями, я задергивал свои занавески на окнах и шел в интернат.

ВОДА

Это была обыкновенная колодезная вода, чистая и прозрачная, из глубинных артезианских слоев. Она стояла в интернатских сенях на скамейке в кастрюльках, в чайниках, а то и просто в кружках. Утром она должна была булькать в кастрюльках и чугунках.

Однажды шел дождь, в лужах лопались пузыри. Было время ужина, на столе давно уже лежали начищенные кучки картофеля, а за водой идти никто не хотел.

— Кто пойдет, платим по десять копеек за ведро! — сказали вдруг ожиговские ребята.

— Ищите дураков! — ответили титовские. — Кто ж согласится мокнуть.

— Я пойду! — крикнул Женька Антошин и стал раздеваться. — Сколько ведер вам надо? Три? Пять?

— Одного хватит, валяй!

Все вышли на крыльцо и, посмеиваясь, смотрели, как голый Женька, поеживаясь, готовится к прыжку.

— Захвати и наш чайничек! — кричали югозерские. — Тебе ведь заодно!

— Дулю вам! Запла́тите — захвачу! — крикнул Женька.

И вдруг он помчался. Он шлепал своими тонкими ногами по лужам и по грязи, один раз поскользнулся, припал на колено, потом побежал снова. Ненадолго скрывшись под горой, он вдруг появился на ней, блестящий и запыхавшийся, и, сильно перегнувшись в талии, понес плескавшее ему на ноги ведро.

— Неполное! Полведра-то! За полцены! — кричали ожиговские, и все громко смеялись.

— Как бы не так! — заикаясь, говорил Женька. — Сейчас никто больше не принесет! Скользко-то как!

Пока ожиговские спорили с Женькой, кто-то случайно наткнулся на ведро и вылил всю воду.

Я вышел на шум, и они, перебивая друг друга и крича, рассказали мне всё, как было.

Утром, когда я вошел к ним, снова все спорили и кричали.

— Вот, — сказал ожиговский Толька Каравайников, — мы вчера, как дождь утих, за водой-то сходили, а Женька злится на нас, так всю воду ночью и вылил!

— Врут они все! — воскликнул Женька. — У нас у самих вылили воду!

— И у нас! — сказали югозерские.

— И у нас!.. — пробормотали усачовенские.

— Всю воду ночью кто-то вылил, — заключил Иван Веселов.

— А вы сходите снова, — посоветовал я.

— Так ведь звонок скоро, не успеем!

Через день повторилось то же самое. Ко мне прибежал запыхавшийся Владька Филимонов, интернатский староста, и встревоженно сообщил:

— Знаете, а нам опять кто-то нашкодил! Всю как есть вылили, и у нас, и у титовских, и у ожиговских!

— А вы покараульте, — предложил я.

— Обязательно! — сказал Владька. — Сегодня ночью выследим, это уж точно.

Это была обыкновенная колодезная вода, чистая и прозрачная, из глубинных артезианских слоев. Она стояла в интернатских сенях на скамейке в кастрюльках и чайниках, а то и просто в кружках.

Я приходил каждый вечер, когда в интернате гас свет, и выливал эту воду в траву. Сначала из кружек, потом из кастрюль, потом из чайников.

В тот вечер я опять пришел, чтобы сделать свое черное дело, и вдруг в сенях засветился фонарь. Сонная физиономия Владьки Филимонова улыбнулась мне и шепнула:

— Вот, караулю…

Я спокойно взял кружки и вылил их на крыльцо. Потом вылил все, что было в кастрюлях. Затем взялся за чайники. Владька делал большие глаза и от растерянности светил мне фонарем. Когда с водой было покончено, он поморгал глазами и спросил:

— А… а… зачем?

— Я всегда буду выливать вашу воду, — сказал я, вытирая руки, — до тех пор, пока вы не перестанете носить ее только для себя. Есть у вас кадка, она должна быть всегда налита до краев. Для всех, понимаешь? И заботиться об этом должны все. А для начала пойдем, я покажу тебе, как это делается.

Мы взяли ведра и спустились под гору. Во́рот заскрипел, а бадья, коснувшись воды, вскрикнула.

ТРУБИЛИ ГОРНЫ ЗВОНКИЕ…

Вечером, когда Юлька Кудияркина шла из школы, ее окликнула со своего огорода тетя Паня Андрейчикова, завклубом.

— Ты, Юлька, звеньевая, — сказала она, подойдя к забору, — стало быть, должна мне помогать.

— Я буду! — обрадовалась Юлька. — А как?

— А вот как. Выписан у меня на завтра баянист из Дома культуры. Собери-ка ты утром ребятни, что поменьше, да разучи с ними монтаж. Он у меня в журнале, пойдем дам.

Юлька открыла калитку и засеменила рядом с тетей Паней.

— Глядишь, мы с тобой и концерт поставим. А я бы и сама пришла, да вот дают мне на завтра коня картошку копать. А ты ведь знаешь: сегодня от коня откажешься, жди потом. Так же самое и баяниста. Вот тебе журнал, страница тут загнута. А вот ключ. Сумеешь открыть?

Юлька зажала ключ в руке и кивнула.

— Значит так, гляди, чтобы по стульям не бегали. Да чтобы спичек никто не занес… Карманы-то лучше обшарь. Да закройтесь там изнутри…

Юлька лишь кивала в ответ на все наставления тети Пани.

А на утро встала она пораньше и пошла по деревне собирать ребят.

Сперва зашла к Румянцевым — позвала сразу пятерых, потом к Солдатовым — там трое, да от Кашеваровых двоих близнецов, да от Мельниковых…

Назначила всем к десяти собраться у клуба, а сама, пока было время, пошла в лес. Он светился весь и горел бесшумным огнем. Было еще прохладно в лесу и блестела всюду натканная за ночь паутина.

Юлька села на пенек, положила на коленки журнал и еще раз прочитала весь монтаж. Были там две песенки да стихи о том, как пионеры должны помогать колхозу выращивать кроликов. Начинался монтаж словами: