Закон забвения

– Мы просим Господа, чтобы Он благословил все власти. Папистов тут нет.

Полковникам надоело препираться.

– Арестовать его.

Нэйлер не смог попрощаться с Сарой, даже хотя бы толком взглянуть на нее. За спину ему уже зашли двое солдат, а он был слишком зол, чтобы заметить их. Он слышал, как жена вскрикнула, но не успел понять, что происходит, когда его сдернули со скамьи и протащили в заднюю часть часовни, а оттуда выволокли на холодный декабрьский воздух. Его вели по безлюдным улицам – они опустели по причине Рождества, и именно это так бесило армию – до самой тюрьмы Ньюгейт, где бросили в камеру и оставили гнить в течение следующих шести месяцев. Когда его выпустили, он узнал, что ребенок, мальчик, родился мертвым в ту самую ночь, когда его схватили. Преждевременные роды начались из-за пережитого потрясения, и, рожая, Сара умерла.

«Интересно, что побуждает его так стараться?»

Наверное, подобный случай может побудить человека очень стараться, не так ли, ваша светлость? Особенно если двумя офицерами, произведшими арест, были полковники Уолли и Гофф, разыскиваемые за убийство короля и где-то ступающие еще свободно по божьей земле. Но это не продлится долго, сэр, раз уж к делу причастен мистер Ричард Нэйлер.

Глава 5

Как только занялся новый божий день, Уилл – босой, в одной рубашке и штанах – выскользнул из постели и тихонько, чтобы не разбудить тестя, уселся за стол. Он достал из кармана лист пожелтевшей бумаги, вырванный из старого альманаха, окунул перо в чернильницу и после некоторых раздумий вывел в верхней части страницы – тем самым изящным почерком с завитушками, которым начертал смертный приговор королю: «Смиренное обращение к христианской общине Кембриджа, Массачусетс. Уильям Гофф, эсквайр».

Он остановился и поднял глаза, вглядываясь в поисках вдохновения в отбрасываемые косой крышей тени. Поставь его перед любой публикой, сколь угодно многочисленной, и присутствуй даже сам Кромвель, и Господь вольет Уиллу в голову поток слов – стоит только открыть рот, и они брызнут фонтаном. А вот письменная речь – это совсем иное дело. Вероятно, пойди он в Оксфорд, как два его старших брата, чувствовал бы себя более уверенно. Но когда Уилл вошел в возраст, отец его почил, вот и пришлось юноше стать учеником засольщика у «набожного Уильяма» Вогана, бакалейщика-пуританина из Лондона, и на образовании был поставлен крест. Тем не менее спустя какое-то время мысли его начали принимать форму, и вскоре его перо уже чиркало по бумаге.

На это дело у него ушел чуть ли не час. Текст получился выспренний, и пунктуация хромала, зато он был искренним и выражал именно то, что ему хотелось сказать. Уилл подул на бумагу, потом откинулся на стуле и сидел, дожидаясь, когда солнце встанет полностью, а внизу начнется шевеление. Тогда он подошел к Неду и осторожно потряс его за плечо.

– Я тут написал кое-что.

– Ну так дай посмотреть. – Нед взял петицию, держа ее в вытянутой руке, и стал читать, моргая сонными глазами.

Получив множество милостей от Господа, когда оставил он родную страну, а также на пути своем через великие бездны; так же, как в стране сей, где он чужеземец. Теперь же, пред Господом в собрании народа Его, возжелаем смиренно, дабы молитвы наши услышал Бог и обратился к нему. И дабы Господь споспешествовал бедному и недостойному слуге, одаряя его щедротами и милостями, и мог бы он ступать, как сказано в Писании, и всегда устремляться к Богу: любить Его и служить Ему во всех обстоятельствах.

Закончив читать, Нед кивнул:

– Отлично изложено.

– И грамматика хороша?

– Сойдет.

– Ну так что, мы согласны? Следует нам раскрыть себя?

Нед вернул зятю петицию. Весь предыдущий день напролет спорили они об этом деле.

– Как бы поступил на нашем месте Оливер? – спросил он. – Он не стал бы прятаться на чердаке, можешь быть уверен. Он вышел бы с гордо поднятой головой, а в день Божий принял бы участие в общей службе.

– Тогда я передам бумагу нашему другу.

Уилл натянул сапоги.

Гукинов он застал внизу в гостиной, они готовились идти в дом собраний. Он отдал бумагу Дэниелу вместе со свидетельствами их священников из Лондона, подтверждающими, что они оба пережили откровение.

Гукин прочитал петицию, хмурясь и кусая губу.

– Вы понимаете, что я должен быть честен в отношении истинной вашей личности и причины приезда в Америку?

– Понимаем.

– Мэри, что скажешь?

Мнение Мэри склонялось к тому, что уже немного поздновато интересоваться ее мнением. Однако в ней зародилась симпатия к Уиллу – благодаря его спокойной искренности, набожности, тому, с каким расположением говорил он с детьми. Ей не хотелось обескураживать его.

– Поступайте, как сочтете правильным.

Вдалеке зазвонил колокол. Гукин сунул бумагу в карман.

– Я сообщу, как только члены общины проголосуют.

Семья отбыла в строгом порядке: Дэниел возглавлял, а маленький Натаниэль замыкал шествие. Уилл вернулся на чердак.

– Они ушли.

Нед, раздетый по пояс, склонялся над тазом и ополаскивался, покрякивая. Уилл занял свое место за столом, закрыл глаза и ткнул пальцем в раскрытую наугад Библию. Бог каким-то образом всегда направлял его подходящей цитатой, и это утро не стало исключением. «Услышь, Господи, правду мою, внемли воплю моему, прими мольбу из уст нелживых»[4].

Нед надел рубашку. Потом подошел к окну и оглядел реку через подзорную трубу. Подходил паром, перевозя запряженную конями повозку с пассажирами, а также с полдюжины пеших мужчин и женщин. Все средних лет. Без детей. Едва паром приткнулся к кембриджскому берегу и опустились сходни, все торопливо двинулись через луг, миновали ручей, прошли мимо их дома и скрылись из виду. Вскоре колокол перестал звонить, и наступила тишина.

Уолли сложил трубу, отошел от окна и растянулся на кровати. За восемнадцать лет службы офицером он усвоил, как важно демонстрировать уверенность, даже если не чувствуешь ее. Нед был твердо убежден, что они поступают правильно, раскрывая себя, хотя бы потому, что многим уже известны были их истинные личности: капитану Пирсу, некоторым пассажирам с «Благоразумной Мэри», губернатору Эндикотту, семье Гукинов… Едва ли стоило рассчитывать, что общительные дети не выболтают секрет. С другой стороны, он не был уверен, что кембриджская община будет им рада. И если она проголосует против, что тогда? Они выдадут себя напрасно и вынуждены будут незамедлительно уезжать. Но куда? Ему казалось в тот миг, что для такой обширной страны, как эта, здесь слишком мало укромных мест, по крайней мере для одного человека шестидесяти лет и другого, сорока двух от роду, не обремененных полезными навыками и лишними деньгами.

Прошло полчаса, за которые ему не удалось особо продвинуться в части составления запасного плана, когда он услышал, как открылась парадная дверь и на лестнице раздались шаги. Полковник сунул руку под подушку и положил палец на спусковой крючок пистолета, но, когда дверь открылась, перед ними предстал всего лишь юный Сэм Гукин, готовый лопнуть от важности.

– Отец говорит, чтобы вы немедленно приходили!

Беглецы взяли свои Библии и последовали за мальчиком вниз по лестнице, потом по дороге и вверх по склону к деревне. Они с любопытством смотрели по сторонам. С полдюжины бревенчатых домов, таких же, как у Гукинов, стояли немного поодаль от дороги, привольно раскинувшись посреди обнесенных изгородями участков, все они выглядели новенькими в лучах утреннего солнца. Впереди виднелись главенствующие над поселком высокие крыши и трубы колледжа. Людей не было видно, и ощущение, закрадывающееся от этого простора, новизны и пустоты, было каким-то особенно тревожным, походя на сон. На Неда навалилась вдруг тоска по дому. «Господь милосердный, – подумал он. – Никогда я не смогу к этому привыкнуть».

4

Пс. 6: 1.