Оранжерейный цветок

— Ты должна сказать мне, Лил, — бормочет он. — Я не могу гадать, — его голос превращается в надрывистый шепот. — Пожалуйста, не заставляй меня гадать.

Она многократно кивает, словно подготавливая себя к тому, чтобы сказать что-то. Никто не говорит, слишком напуганные тем, что она может рассыпаться в прах от чьего-то вмешательства. Она открывает рот, и тут, видимо, что-то щелкает, потому что выражение её лица меняется от осознания до полного опустошения.

— Ты думаешь… ты думаешь, что я изменила тебе?

Ло выглядит убитой горем.

— Я не знаю, Лил, — шепчет он. — Ты вела себя отстраненно, и ты не поехала со мной в Париж, так что у тебя было столько времени в одиночестве… Я просто, я не… я не знаю.

— Я не изменяла, — говорит она с такой чертовой убежденностью. — Ты должен мне верить.

Она ищет его глаза.

Я выдыхаю. Мой брат выдыхает, блять, сильнее, чем я.

— Я верю, Лил, — он прикасается к её щеке. — Но ты должна, блять, сказать мне, что происходит.

— Я была расстроена… перегружена. И я хотела сделать некоторые вещи, и я просто подумала… это поможет.

Её глаза переместились на душевую лейку и обратно на колени, снова закрываясь.

— Просто скажи уже, — призывает Ло. — Что бы это ни было. Просто выплесни это прямо сейчас, любовь моя.

Настала её очередь смотреть на их руки.

— Я не знала, как тебе сказать… Я думала, что пока ты будешь в Париже, я найду хороший способ сказать тебе это, но я не… я не думаю, что хороший способ существует. И я просто продолжала откладывать это, думая Вот завтра наступит тот самый день, — она быстро вытирает глаза и, глубоко вздохнув, говорит: — Я на восьмой неделе беременности.

Она едва смотрит на него.

Мои руки падают с головы. Что? Я перебираю в уме знаки, но не могу придумать ничего, кроме того, что Лили была тревожна, как обычно. Может, её грудь стала больше? Она настолько непритязательна и кажется застенчивой и интровертной, если только вы действительно, по-настоящему не поговорите с ней, что трудно заметить такие вещи.

Теперь я понимаю, как она так долго скрывала свою сексуальную зависимость.

Ло ошеломленно молчит. Мы все… кроме. Я смотрю на Роуз и Коннора, и у них довольное выражение лица. Они знали. Да пошли они.

— Ты не можешь быть… — наконец говорит Ло.

Он поднимает её промокшую майку, и я смотрю на её живот. Думаю, мы все думали, что она просто набирает здоровый вес, но теперь, с этим ответом, я понимаю, что этот животик не от того, что она стала больше есть.

Это очень, блять, реально.

Ло поворачивает голову и находит Роуз.

— Ты беременна.

— Мы обе, — тихо говорит Роуз.

— Это невозможно.

— Вероятность мала, но это не невозможно, — отвечает Коннор, засунув руки в брюки. — Их циклы синхронизировались после совместной жизни. Я не предохраняюсь с Роуз, и я уверен, что ты не предохранялся с Лили.

— Я забывала принимать противозачаточные несколько дней, — вздохнула Лили. — Я не поняла это, пока не…

Она прерывается и продолжает смотреть на свои руки. Я могу понять, почему она держала эту информацию при себе. Моему брату стало лучше после поездки, но он был в ужасном состоянии. И он был так категоричен в том, что у него не будет детей.

Я не хочу в это верить, но я думаю, что это знание могло мотивировать его сорваться, спровоцировать прыжок в пропасть. Никто не может знать наверняка, но это явно не тот риск, на который Лили была готова пойти. Я не уверен, что я бы на это пошёл.

— Ты могла бы сказать мне раньше, — тихо говорит Ло, но его брови нахмурены, он пытается вспомнить то время. Возможно, он понимает то же самое, что и я.

— Я знаю, что ты не хочешь детей, и я не хотела тебя этим напрягать… Мне жаль.

Она шмыгает носом громче, изо всех сил стараясь не заплакать.

— Ш-ш-ш, — Ло крепче прижимает её к себе. — Всё хорошо, Лил.

— Нет, — говорит Лили, вытирая слезы ещё быстрее, пытаясь их сдержать. Она слегка отталкивает его назад, чтобы смотреть в его янтарные глаза. — Ты не хочешь ребенка.

— Это уже не имеет значения, — он делает длинный вдох и прикасается к своей груди. — Мы зависимые. Ты и я, — он проводит рукой между ними, будто у них один и тот же любимый цвет. — Может быть, нам не стоит заводить детей, но у нас есть средства, чтобы хорошо воспитать его или её.

— А у вас есть мы, — говорит Роуз. Она смотрит на меня.

А я киваю брату.

— У вас есть мы, Ло. Мы здесь для вас обоих.

У Роуз, Коннора и меня есть такая уверенность, которой Ло очень не хватает, и мы поддержим его на все сто процентов. Я не позволю моему брату упасть.

И Ло, и Лили выглядят ошеломленными. Мой брат кивает мне в знак благодарности. А потом он шепчет Лили: — Мы сделали это вместе. Это не твоя вина, любовь моя. Мы разберемся с этим.

— Я проебалась, — говорит она.

— Думаю, тут я обошёл тебя, учитывая последние несколько месяцев, — бормочет он. — Ты была рядом со мной, а я был чертовски глуп.

— Нет, — говорит она с наполненными слезами глазами. — Ты был очень сильным.

И тут они одновременно обнимаются. Обоих как магнитом тянет друг к другу, руки обвивают их тела с таким глубоким душевным комфортом, что я не могу смотреть.

Мы даем им возможность уединиться, но Роуз намеренно оставляет дверь открытой, так что, возможно, не так уж много уединения. И у меня голова идет кругом, когда мы заходим на кухню.

— Как только ей удалось не забеременеть, когда она каждый день трахалась с разными парнями? — спрашиваю я в недоумении.

— Она сказала, что была намного осторожнее. Тогда это было её единственным беспокойством, — говорит мне Роуз.

Теперь, когда мы знаем, что Лили не перерезала себе вены, Роуз прислоняется к кухонной столешнице, как будто это воскресный день.

— Значит, ты знала о её беременности всё это время, — предполагаю я. — Ты не подумала сказать Ло?

— Это было не мое дело, Райк, — говорит Роуз.

Я смотрю на Коннора.

— А ты? Ты никогда не был известен тем, что не лезешь в чужие дела.

— Я думаю, ты путаешь меня с собой, — говорит он небрежно, — и если ты хочешь услышать мой честный ответ, то нет, я не хотел говорить Ло. Я не думал, что он справится с этим. Радуйся, что тебе не пришлось принимать это решение, потому что оно было, блять, трудным.

Я известен тем, что лгу брату в лицо, если думаю, что он не справится с некоторыми вещами. Например, о моей собственной гребаной личности, когда я впервые встретил его.

Я не завидую тому, что они знали секрет Лили. Я бы не хотел этого.

Я осматриваю кухню, гранитные столешницы, ожидая, что легковозбудимая девочка будет сидеть там, раскачивая ногами. Её нет, поэтому я прохожу через арку в почти пустую гостиную, ищу Дэйзи, но и здесь её нет.

Я замираю на месте, осознав кое-что… она собиралась рассказать сестрам о том, что произошло несколько месяцев назад. Она собиралась, наконец, рассказать эти ужасающие подробности, которые изводили её неделями.

И, конечно же, проблемы Лили вылезли сегодня наружу, оттеснив Дэйзи на второй план. Я могу представить, что она чувствует — будто её проблемы не существенны, будто они не имеют значения в великой схеме вещей. Она снова замкнется, снова заползет в свою нору, где она прячет свои чувства и прикрывает их шутками и сарказмом.

Мое сердце застревает в моем, блять, гребаном горле.

— Дэйзи! — зову я, мои нервы обостряются.

Какого хрена я пошёл помогать Лили? Я никогда, никогда не хочу выбирать Лили вместо Дэйзи. Только потому, что Лили плачет сильнее. Только потому, что Лили кричит громче. Это не значит, что боль Дэйзи не сильнее.

Я бегу обратно через кухню, и Коннор и Роуз спрашивают меня, что случилось. Я качаю головой и проверяю гостевую ванную.

У меня внутри самое худшее предчувствие.

Я бегу в гараж, достаю телефон и звоню охране у ворот. Я достаю из кармана ключи от мотоцикла.

— Дэйзи уехала? — спрашиваю я, но нахожу ответ. Мой черный Ducati стоит одиноко, без своей красной пары.