Оранжерейный цветок

Но он был бы пьян! Он бы всё ещё пил, если бы я не вошёл в его жизнь. Я тряс его изо всех сил тогда. Я привёл его в реабилитационный центр. Я разговаривал с ним почти каждую ночь во время его девяностодневного восстановления, а после я за ним присматривал.

Да? Посмотри на него сейчас.

Блять! Я хочу ударить по чему-нибудь — я беззвучно кричу, чтобы эта внутренняя битва наконец закончилась.

— Ударь меня, — скалится он.

Я качаю головой, мои пальцы впиваются в красную грязь, пытаясь сформировать кулаки. Остановись, Райк. Я так легко могу встать и избить его. И он позволит мне. Это то, чего он хочет. Он просит этой боли. Как на той вечеринке на Хэллоуин, когда я впервые увидел его три года назад.

Он умоляет почувствовать что-то большее, чем эти эмоции, задыхаясь от этой муки. Он просит, чтобы я заменил эту пытку. И прямо сейчас я не могу подпитывать эту болезнь. Не могу.

— Ну же, — усмехается он, его глаза краснеют от ярости и печали. Слёзы наворачиваются. — Я видел, как ты выбиваешь дерьмо из парней вдвое больше меня. Я знаю, что ты хочешь ударить меня, — он подходит ко мне. — Сопротивляйся!

Я поднимаю себя с земли, пошатываясь.

— Не буду.

Он толкает меня в грудь.

Я поднимаю руки.

— Ло…

Он снова бьет меня. Я отшатываюсь назад, но на этот раз сохраняю равновесие.

Дэйзи кричит на заднем плане.

— ПРЕКРАТИТЕ! — она плачет.

Лили плачет.

Мне даже кажется, что может быть и Роуз плачет. Но она быстро вытирает слезы и шмыгает носом.

Ло показывает на меня.

— Ты чертов трус.

Теперь он начинает говорить как наш отец. Я просто держу рот на замке.

Сквозь стиснутые зубы он говорит: — Ты так, блять, боишься поговорить с нашим отцом. Ты так боишься поговорить со своей собственной мамой.

Он делает несколько шагов вперед. Я делаю несколько шагов назад. Я — добыча, то, с чего он собирается содрать живьем шкуру.

— Что ты хочешь, чтобы я сказал? — рычу я. — Что мне пиздец как страшно? — я показываю на свою грудь. — Мне пиздец как страшно, Ло! — мои глаза горят от этой ужасной боли. Еб твою мать. — Я так чертовски боюсь, что они будут манипулировать мной, чтобы заставить меня любить их, когда всё, что я хочу сделать, это забыть!

— Что они, блядь, тебе сделали?! — кричит Ло. — Я жил с нашим отцом. Ты сидел в своем жемчужно-белом особняке с мамой, которая тебя любила!

Я качаю головой. Это ничего не решит. Моя грудь вздымается и опадает.

— Расскажи мне! — кричит Ло. — Расскажи мне, как у тебя всё было херово, Райк. Что он тебе сделал? Он бил тебя по затылку, когда ты получал тройку на контрольной по математике? Кричал тебе в лицо, когда тебя оставляли на скамейке запасных во время игры в младшей лиге? — он приближается ко мне, его глаза сузились, щеки мокрые. — Что он, блядь, сделал?

Я снова качаю головой. Я не жертва, как Ло. Объясняться бесполезно. Это будет просто еще большее дерьмо на вершине дерьма.

Ло снова толкает меня в грудь, и на этот раз что-то щелкает, и я отвечаю, отталкивая. Он спотыкается, но сила не сбивает его на землю.

— Я не буду с тобой драться! — кричу я. Но он не слушает. Он снова нападает, и когда он пытается столкнуть меня, я валю его на землю.

Я сильнее его.

Я старше его.

Я лучшее и худшее, что когда-либо появлялось в его жизни. Я знаю это.

Я прижимаю его спиной к земле, мои руки на его запястьях, а колено впивается ему в ребра.

— Я не хочу с тобой драться, Ло, — выдавливаю я.

Его глаза краснеют ещё больше.

— Ты тратишь столько своего гребаного времени, пытаясь спасти меня, — говорит он, — и даже не понимаешь, что убиваешь меня, — слеза скатывается по его щеке. Он делает неглубокий вдох, а затем выдыхает. — Новости не только в Филадельфии, знаешь ли. Они везде, куда бы мы, блять, ни поехали. Вплоть до бензоколонки в Юте, — его глаза наполнены печалью. — Они думают, что он домогался меня. Вся, блять, страна. Люди думают, что мой собственный отец приставал ко мне, а ты ничего с этим не делаешь, — его сломленный взгляд пронзает меня снова и снова. — Почему ты веришь им, а не мне?

— Я верю тебе, — шепчу я, на этот раз без колебаний.

Я верю ему. Думаю, возможно, и всегда верил. Что-то ещё мешает мне защищать Джонатана Хэйла, что-то настолько оголённое, что к этому больно прикасаться. Я вынужден снова столкнуться с этими эмоциями, потому что я вернулся к этой жизни. Я мог бы оставить всё позади, как и планировал. Если бы я ничего не сделал три года назад, если бы я оставил Ло на той вечеринке в Хэллоуин, я бы никогда не вернулся к этой ненависти. Я бы никогда не встретился с этими чувствами, которые я отложил в дальний ящик.

Ло, должно быть, читает мой взгляд, потому что он спрашивает: — Что он, блять, такого сделал, чтобы ты его так ненавидишь?

Он уже спрашивал меня об этом однажды, и я дал ему неоднозначный ответ. Вся правда покажется пустой и эгоистичной. Такой чертовски глупой по сравнению с реалиями моего брата, который прожил с ним двадцать три года. Но я должен Ло правду. Я достаточно ему лгала.

— Он выбрал тебя, — говорю я. — Он выбрал своего незаконорожденного ребенка вместо меня и моей мамы, а я, блять, лгал ради него всю свою жизнь. Я скрывал свою личность ради него. При людях у меня не было мамы, потому что я был Мэдоуз, а она — Сара Хэйл. У меня не было, блять, отца. Я спас его репутацию, а он закопал меня на два метра в землю, каждый день, когда он выбирал тебя, а не меня, каждый день, когда он выставлял тебя напоказ и отпихивал меня в сторону. Я не мог дышать, я был так зол.

Его ноздри снова раздуваются, сдерживая ещё больше эмоций.

— Я думал, ты узнал обо мне, когда тебе было пятнадцать.

— Я рассказывал тебе, что встречался с ним в загородном клубе каждую неделю. Я знал его имя. Я знал, что он был моим отцом. Он был, блять, светской персоной, так что я был достаточно умен, чтобы понять, что его сын — мой брат. Они просто не говорили мне об этом, пока мне не исполнилось пятнадцать.

Я трясусь от ярости, которая пробирает меня до костей. Она не из-за Ло. А из-за прошлого, из-за всего, что произошло.

Я хотел бы повернуть время вспять и просто стереть всё это. Но оно здесь, и это ебать как отстойно. Я отрываю свое тело от его, но не могу стоять. Слишком эмоционально истощённый я опускаюсь на колени, измученный и слабый. У меня болит лицо, уверен, он поставил мне больше, чем пару синяков.

Он даже не встает, его глаза смотрят в небо.

— Я держу свои обиды, — признаюсь я. — Но я думаю, что и ты такой же, Ло. Я смотрю на него, и его челюсть крепко сжимается. Он так и не спустил меня с крючка, так и не простил меня за то, что я ненавижу нашего отца и не нашёл его раньше.

— Мне просто бы хотелось, чтобы ты любил меня больше, чем ненавидишь его, — говорит мне Ло. Это самая честная вещь, которую он когда-либо говорил. Он поворачивает голову и смотрит на меня, глаза наполняются слезами. — Это вообще возможно, блять?

У меня болит всё тело. Я провел столько лет, сожалея о каждой злой мысли в адрес Ло, о каждом плохой вещи, которую я ему желал, о каждой частичке ненависти, омрачившей мою душу. Теперь я знаю, откуда он родом. Из дома, где мать никогда не любила его. Где отец слишком сильно давил на него. Оттуда, где не было поддержки, чтобы поднять его, когда он, блять, падал.

Не опровергая слухи о домогательствах, я выбираю ненавидеть Джонатана, а не защищать своего брата. Я никогда не думал, что это так. Я всегда думал, что молчание означает, что я наконец-то, наконец-то перестал защищать монстра, перестал помогать ему заметать следы.

Я совсем как моя мать.

Я превращаюсь в неё, пытаюсь навредить Джонатану всеми возможными способами, и в итоге под перекрестный огонь попадают те, кто мне дорог.

Все это чертово время… Саманта Кэллоуэй была права. Она обвинила меня в том же самом, ещё в комнате Дэйзи. А я отказался её выслушать. Верить ей. Я становлюсь тем, кем не хочу быть, а я думал, что убежал от этого человека далеко-далеко.