Страница 18 из 40
– Род занятий?
Он так и спросил.
– Сценарист компьютерных игр.
Сержант незаметно глянул на Кору. Она кивнула.
– Над каким сценарием работаете?
– Хотите, чтобы рассказал подробно?
– Для начала хватит названия.
– «Нет плохих вестей из Сиккима».
– Это о чем? – не понял он. – Кто запомнит такое?
– А зачем запоминать? – успокоил я Айболита локалки. – Геймеры любят ясность и простоту. Они сами додумывают то, до чего мы не доходим. Волчье логово, например, – я произнес это по-немецки: Wolfenstein. – Как бы ты ни старался, название игры все равно упростят.
– Как?
– Ну, Вольф, может быть.
– А как упростят ваше название?
– Откуда мне знать? Может, Сикким.
– Кто знает такое слово? – поморщился сержант.
– А зачем знать? – повторил я. – Главное, чтобы запомнилось.
– Это стратегическая игра?
Сержант Дронов незаметно глянул на Кору.
Она так же незаметно ему кивнула. Как ни учи, он понимает только активные методы. Вероятно, Айболит локалки не сильно разбирался в компьютерных играх, или вообще в них не разбирался.
– Какую музыку вы слушаете?
– Разве я слушаю музыку?
– Вы были женаты? Вам снятся женщины? Вы бывали в Сиккиме?
Был ли я женат? Откуда мне знать? Когда Последний атлант жаловался на своих бывших жен, во мне это не вызывало никаких ассоциаций. Слушаю ли я музыку? Крайне редко. Иногда Брамса, да и то не слишком долго. Может, слушал в самолете? Не знаю. Кто это подтвердит? А женщины? Снятся ли? Даже когда я ссорился с капитаном милиции Женей Кутасовой и уходил спать домой, никаких снов. А в Сикким я только мечтаю поехать.
– Где вы откопали такое название?
Кора нахмурилась. Похоже, ей не нравилась работа сержанта.
Скотина. Он снова все путает. Так она думала. Впрочем, врубиться в такую тему, как компьютерные игры, с первого захода сложно. Я видел сержанта насквозь. Он губу раскатал на мои ответы. Надеялся, что я случайно проговорюсь. Меньше всего он допускал, что писание сценариев – мой заработок. Был уверен: вру. Человек не может не помнить всего. Как это, забыть сразу все? Получается, что вся жизнь – коту под хвост? Это попахивает заговором. Я чувствовал холодок, которым пронизывало маленькое сильное сердце сержанта. Даже Николай Иванович завис. Надо прибиваться к правильному берегу. Сержант, как школьник, пускал слюну, потому что он и Кору надеялся вытащить на правильный берег. Выбраться самому, прежде всего самому, а потом бросить веревку Коре. Эта мысль придавала сержанту бодрости. Он в каждом произнесенном мною слове искал нечто особенное. До него просто не могло дойти, что если я не занимаюсь эрпэгэшками, то вовсе не потому, что презираю тяжелых геймеров. Собирать броню и вспомогательную технику тоже не просто. И гонять машины по сложным трассам – тоже не обойдешься одним спинным мозгом.
– Та миний хэлснийг ойлгож байна уу.
– Это еще что? Прекратите!
– Почему? – удивился я.
– Говорите по-русски!
– Что толку? Все равно вы меня не понимаете.
– Я пойму, – сказал сержант, сжав губы. – Отвечайте кратко и по существу.
Я видел, я слышал недоумение сержанта. Я видел, я слышал, как металось в его напряженном сознании трудное, непонятное слово хакер. Он явно хотел блеснуть передо мной своими знаниями, но не знал, на какой слог в этом слове должно падать ударение.
– Упирайте на первый слог, не ошибетесь.
Сержант побагровел. Я подсказал ему то, о чем он только подумал.
– Впрочем, – попытался я замять свой невольный прокол, – дело не в ударении. Дело в самих хакерах. Вы ведь знаете, одни пишут вирусы с помощью чужих идей, другие ломают все подряд, третьи взламывают только самое сложное, самое защищенное программное обеспечение.
В голове Айболита стоял гул от непонимания.
– Расскажите про игру.
– Подробно?
– Как сможете.
– Ладно, – начал я.
Мне было все равно.
Я смотрел только на Кору.
Она будто сошла с картин Петрова-Водкина.
– Начнем с антуража. Верблюды, яки, лошади, птицы, много птиц. Оружие – карабины, пара наганов, ножи, много оружия. Каменистая пустыня, мелкие пески, голые сиреневые солончаки, вдали – снежные горы. Пейзаж на мониторе должен выглядеть загадочно, иначе игру не купят. Впрочем, дизайнеры, – сержант дернулся, – у нас превосходные, с этим проблем нет. Русский профессор, десяток красноармейцев, проводники-монголы, старый тибетец, приблудившийся к отряду карлик, он даже по национальности карлик, – уточнил я специально для дернувшегося сержанта. – Отряд идет в Шамбалу. Там покоятся пророчества о будущем. Там умеют управлять внутренними силами и вплетать их в космические потоки. Или не отряд. Караван. Так, наверное, точнее. – В голове сержанта кричали гуси. – Побывать в счастливой стране всем хочется, правда?
Я думал, что Айболит локалки на этом сломается, но держался. Даже взял со стола тетрадь.
– Ваша? Узнаете?
– Рад, что она нашлась.
– Почему вы сделали героем игры известного русского профессора?
– Геймерам это все равно.
– Но вы взяли известного спеца!
Профессор Одинец-Левкин! Сержант мучительно искал нужный подход. Он чувствовал свою уязвимость. Каким-то седьмым, десятым, двадцатым чувством угадывал близкие потрясения. Правильный берег всегда там, куда стремятся многие. Гегемон правит. Главное, прибиться к правильному берегу. В голове сержанта Дронова все смешалось. Гегемон – руководитель гегемонии. Как подобает правильному гегемону, он варился в одном со всеми котле. Гегемония – преобладание, руководство. Теперь я видел, что этот сисадмин по вызову боится Кору. Он мечтал вытащить ее на правильный берег, довести до какого-то известного только ему пункта, не обязательно географического, но при этом боялся Кору. До умопомрачения.
Зато ты, слышал я мысли Коры, всегда будешь один.
Это она думала обо мне. Без всякой жалости и снисхождения.
Мы страдаем, думала она. Нам плохо, но мы вместе. А ты всегда один, тебе всегда плохо. Ты валяешься на диване и не видишь, как мир рушится, слизняк, сволочь! Кора знала много разных ругательств. Ты всегда будешь один! – безмолвно орала она на меня. Тебя не существует! Ты – мразь, подонок, жалкая тень. Ты – всего лишь иллюзия, отражение в мутном зеркале. Она прожигала меня своей непонятной ненавистью, а Айболит локалки вглядывался в меня, счастливо разинув щербатый флопик.
– Зачем ты ездишь в аэропорт?
Сержант знал обо мне много хорошего.
– Там неплохой бар, а у меня есть машина.
– В городе есть бары получше. – Он произнес это не совсем уверенно.
– Конечно. Но в аэропорту толкутся люди из разных городов. Быть может, однажды меня узнают.
– Узнают? Кто?
– Представления не имею.
Ах, Рио-Рита! Пожалуй, стоит построить саунд-трек на этом пасодобле. Или на фокстроте, мне без разницы. Рвет сердце не слабей ледяного ветра.
– Как звали профессора Одинца-Левкина?
– Дмитрий Иванович.
– Ты знал его?
Похоже, мы подружились с Айболитом локалки. По крайней мере, он перешел на ты.
Я покачал головой:
– Как я мог его знать?
– А что этому мешало?
– Ну, хотя бы то, что он родился в одна тысяча восемьсот восемьдесят первом году.
– А ты?
– Не знаю.
– Так не бывает, – сказал Айболит.
Я пожал плечами. Может быть. И сам спросил:
– Что, собственно, вас интересует?
– Всё! – быстро сказал сержант. Наверное, ему показалось, что я готов сдаться.
– Как это понять – всё?
– Абсолютно всё, – заторопился он, боясь упустить момент. – Привычки. Странности. Слабости.
– Я не так много знаю.
– Вот для начала и расскажите.
– Странности? – попытался я припомнить. – Ну, скажем, профессор Одинец-Левкин никому не подавал руки. Это странность? Вы знали об этом? – Сержант явно не знал. – Дмитрий Иванович находил рукопожатие исключительно негигиеничной привычкой. Многие вспоминали об этом. Летом и зимой ходил в одном и том же плаще, только зимой поддевал теплый свитер. Хорошо знал музыку. Владел тремя языками. Переписывался с Рерихом. – Невыразительные глаза сержанта заметались. Рерих. Кто это? Он даже не стал оглядываться на Кору, понимал, что сейчас она не подскажет. – Еще Дмитрий Иванович считал, что все в мире подчинено единому ритму. Это странность? Движение светил, смена дня и ночи, кровообращение человека и животных, орбиты электронов, течения рек, северные сияния – профессор Одинец-Левкин все объединял в единую систему. Он не принимал ничего, выбивающегося из его представлений. Например, не терпел обоев с рисунками. Если других не было, наклеивал такие обои рисунком к стене, а наружную сторону покрывал краской золотисто-оранжевого цвета. В тридцатые годы добился организации экспедиции в Шамбалу, но с полпути вернулся в Советскую Россию.