Страница 39 из 61
— Стоит, Степан. Стоит. Темен еще народ, особенно фабричный. Много среди них верующих. И слова о Христе привлекут их к нам.
— Ладно, оставим. Пусть на собраниях решат сами рабочие.
— Когда начнем обсуждение?
— Как сумеем размножить, так и начнем. Главное сделано, Виктор! Программа получилась. Я тебя поздравляю от души.
— И я тоже, Степан.
Оли поднялись и по-братски обняли друг друга.
3
Поскитавшись недели две по друзьям-товарищам, Халтурин, наконец, снял небольшую комнатку на 10-й линии Васильевского острова, где его прописали как олонецкого крестьянина Батышкова.
Поступить на постоянную работу он не мог, так как предстояло обсуждать Программу союза в рабочих кружках, — перебивался случайными заказами, выполняя их в частной столярной мастерской.
Начались холодные дожди, дули пронзительные ветры, надо было подумать о зимней одежде. А Степан придерживался твердого правила, унаследованного еще от отца, — никогда ни у кого не брать взаймы.
Как-то Обнорский совершенно случайно встретил его на улице в одном пиджаке, съежившегося от холода.
— Степан? Что это с тобой? Ты разгуливаешь без теплого пальто?
— Да так получилось… Были деньги — отдал вдове сцепщика. Мужа ее раздавило при сцепке вагонов… А у нее четверо ребятишек…
Обнорский, скричав извозчика, отвез Степана в лавку «готового платья», купил пальто, шапку, шарф, а чеки передал ему.
— Возьми для памяти…
В декабре один из грамотных кружковцев, служивший в армии писарем, взялся размножить программу и, испросив отпуск, добросовестно трудился целую неделю.
Программа была переписана четким, разборчивым почерком. Халтурин и Обнорский стали готовить рабочие собрания на заводах, где предполагалось обсуждение.
Как-то поздно вечером к Степану заявился Обнорский.
— Степан, голубчик, есть неотложное дело.
— Я и без дела рад тебя видеть. Садись вот сюда, поближе к печке, а то холодно у меня. Чай будешь пить?
— Спасибо, ужинал, — Обнорский достал гребешок, расчесал сбившуюся под ветром бороду, подошел к печке.
— Ну что, Виктор?
— Помнишь, Степан, — грея о печку руки, начал Обнорский, — когда мы задумали с тобой создавать рабочую партию, у нас возник вопрос о газете?
— Как же не помнить? Без рабочей газеты нам невозможно. Вот сейчас махнули бы в ней Программу— сразу бы все рабочие узнали… А что, есть надежда на газету? Ты был у землевольцев?
— Был… Они наладили издание журнала «Земля и воля», и листовки, и воззвания печатают… Когда своя типография — все можно сделать.
— Значит, ты опять задумался о создании нашей собственной рабочей типографии?
— Да, Степан. Давно пора это сделать. Станок, который я приобрел, находится у надежных людей за границей и доставить его в Россию пока невозможно.
— Что же делать тогда?
— А вот что. Землевольцы мне дали один адресок в Москве. Можно приобрести и станок и шрифт. Я думаю туда съездить. В случае чего деньги достанем через них же.
— Выходит, мне без тебя придется проводить обсуждение Программы?
— Надо ехать срочно, иначе дело может сорваться. Поезд идет утром.
— Тогда вот что, Виктор. Ты возьми с собой Программу и обсуди ее с московскими рабочими — убьешь двух зайцев.
— Возьму. Я уже отложил три экземпляра, а это, — он достал из-за пазухи пакет, — тебе! Действуй, Степан. Действуй!
4
Взвалив на свои плечи все заботы по обсуждению Программы с рабочими, Халтурин задумался над тем, как лучше организовать и провести это обсуждение. Он знал больше двух десятков кружков, которые охватывали до пятисот рабочих.
«Если проводить обсуждение в кружках и на каждом присутствовать самому, это займет многие месяцы. А собрать сразу пятьсот, даже двести рабочих, да еще в зимнее время — невозможно. Что же делать?.. Может быть, для начала, для пробы провести обсуждение в каком-нибудь рабочем кружке и посмотреть, что из этого получится? Пожалуй, так и сделаем…»
Еще с неделю назад, зайдя к Обнорскому, Степан застал у него Моисеенко.
— Вот, полюбуйся на героя, — с улыбкой указал на него Обнорский, — бежал из ссылки и теперь, как и мы, на нелегальном.
— Рад встретить старого бойца, — приветливо пожимая руку Моисеенко, сказал Халтурин. — Поможете нам в организации союза.
— Всеми силами готов! Ты, Степан Николаич, запиши мой адресок на всякий случай. Я теперь с женой живу за Нарвской заставой. У меня и собраться можно. Квартира, хоть и не шибко большая, однако человек двадцать — двадцать пять вместить может.
— Спасибо! Будем иметь в виду, — Степан тут же полушифрованно записал адрес Моисеенко в свою книжечку и стал вместе с Обнорским рассказывать ему о Северном союзе, о Программе…
Вспомнив сейчас об этой встрече, Степан дождался сумерек, когда Моисеенко должен был вернуться с работы, и на конке поехал к Нарвской заставе.
Он сошел у Триумфальной арки, с шестеркой вздыбленных коней на фронтоне, и остановился, чтоб осмотреться и припомнить, где следует искать нужную, улицу.
Сумерки сгущались. Сильно морозило. Из труб домов белыми столбами поднимался дым. Огромные деревья у Триумфальной арки оделись в голубоватые кружева инея.
Степан, изрядно продрогнув в конке, немножко размялся и пошел отыскивать Моисеенко.
Дверь открыла молодая чернявая женщина и на вопрос Степана ответила вопросом:
— А вы кто? Степан замялся.
— Говорите прямо, меня нечего стесняться, а чужих у нас нет.
— Халтурина знаете?
— Знаю! Даже очень хорошо знаю. Раздевайтесь и проходите, пожалуйста. Прошу вас отобедать с нами. Петр только пришел с работы. Составите нам компанию.
— Спасибо! А где же Петр Анисимович?
— Моется на кухне. Сейчас выйдет. Ведь приходит грязный как черт.
Было слышно, как на кухне лилась вода и кто-то прыскал и фыркал покрякивая.
Степан разделся, прошел в столовую, где уже был накрыт стол.
Только он присел, как вошел Моисеенко — румяный крепыш, с пышной шевелюрой и кудрявой бородкой. Его серые глаза приветливо посмеивались.
— Нашел, Степан Николаич? Я рад! Ну, здравствуй!
Они пожали друг другу руки. Моисеенко кивнул на жену.
— Знакомься. Это моя Оксана Осиповна. Слышал я, как она тебя допрашивала. Ей можно доверять все. Огнем жги — не выдаст.
Степан с поклоном пожал руку хозяйке.
— Ну, садись — будем обедать, — пригласил Моисеенко и моргнул хозяйке.
Та достала из шкафчика бутылку и лафитники. Моисеенко разлил водку.
— Ну, за встречу!
— Спасибо, я не пью, Петр Анисимович.
— Совсем не пьешь? Чудно… А ежели с рабочими, в компании?
— Все равно. Не могу. Тошнит…
— Вот тебе на… Тогда и я не буду.
— Да нет, почему же? Ты выпей.
— Ну, мы с Оксаной по маленькой. За наши большие дела!
Чокнулись, выпили и стали закусывать… После наваристого украинского борща Степан окончательно согрелся и, осматривая просторную, очень скромно обставленную комнату, сказал:
— А квартира у тебя, Петр Анисимович, верно, — вместительная. И как, спокойно у тебя?
— Сам видел — место глухое. Полиция сюда не заглядывает.
— А кружковцы бывают у тебя?
— Заходят, не без этого. А кто не был, того заранее ознакомлю, чтоб не плутал в темноте.
— А когда бы можно собраться?
— Да хоть в субботу.
Хозяйка принесла и поставила на стол глиняный горшок, из которого пахнуло вкусным паром.
— Погодите, погодите, Петро, — прервала она, — еще успеете насекретничаться. Не видите, что ли, — вареники приспели?
— Давай, давай, Оксанушка, попотчуем гостя украинским кушаньем. Он, наверное, и не едал вареников? Как, Степан Николаич?
— Да, не приходилось.
— Вот попробуйте. Это домашние, не то что в трактирах.
Хозяйка положила на тарелку десятка полтора вареников, залила сметаной и подвинула Степану.
— Кушайте на здоровье!
— Спасибо! На наши пельмени похожи. Только покрупней будут.
Он попробовал.