Страница 32 из 61
— На Петербургскую сторону, любезный!.. «Жоржем» среди пропагандистов звали студента Горного института Георгия Плеханова, с которым Козлов был знаком. Да и Степан помнил его — оратора на демонстрации у Казанского собора.
С извозчиком расплатились, не доезжая до дома двух кварталов, и пошли пешком.
Как ни отряхивались у подъезда, в квартиру вошли завьюженные.
Плеханов, вышедший на условный звонок сам, всматривался, недоумевая.
И лишь когда Козлов снял свою мохнатую, белую от снега шапку, он радостно улыбнулся, стал пожимать гостям руки, провел к себе в комнату.
Гости разделись.
Плеханов внимательно посмотрел на Степана.
— С вами мы, кажется, встречались! Лицо очень знакомое.
— Я был на демонстрации у Казанского собора.
— Вдвоем с Пресняковым?
— С ним.
— Отлично помню. Рад познакомиться поближе.
— Халтурин! — протягивая руку, отрекомендовался Степан.
— Знаю. Много слышал о вас от рабочих, — пожимая ему руку, приветливо сказал Плеханов. — А вы? — спросил он, рассматривая молодого рабочего.
— Я с патронного, Кирилл Зуев.
— Отлично! Прошу к столу, господа. Самовар только поспел.
— Спасибо!.. Но у нас дело неотложное, — заговорил Козлов. — На патронном большое несчастье. Произошел взрыв.
— Взрыв! Есть жертвы?
— Шестеро, — вздохнул Кирюха. — И покалечило многих.
— Какое несчастье! Отчего же это произошло?
— Начальство… не доглядело, говорят…
— Рабочие хотели бы ко дню похорон отпечатать листовку, — заговорил Степан, — и похороны превратить в демонстрацию протеста.
— Правильно. Наши землевольцы поддержат. Думаю, что и листовку сумеем… Когда похороны?
— Послезавтра.
— Так… Надо подумать над текстом.
— Наши сами написали, да боятся, что не совсем грамотно, — сказал Кирюха.
— А ну-ка, покажите, — Плеханов развернул лист бумаги, исписанный карандашом, крупным почерком, разгладил.
— Грейтесь чаем, друзья, ведь вы замерзли, а я пока пробегу.
Козлов разлил чай и, посматривая на Плеханова, стал согревать о стакан озябшие руки. Степан отпил несколько глотков и отодвинул стакан.
— А знаете, это неплохо! — заговорил Плеханов. — Тут есть такие сильные фразы, которые могут написать только рабочие. Хорошо. Мы лишь поправим ошибки и напечатаем в первозданном виде. Как ваше мнение, друзья? — обратился он к Козлову и Халтурину.
— За этим мы и пришли.
— Смело! Сильно! Нет, вы только послушайте: «Товарищи! Братья! Страшный взрыв на патронном убил шестерых рабочих». — Плеханов перешел на шепот и, не переводя дыхания, дочитал гневное воззвание до конца.
— Что скажете?
— Здорово, конечно! — воскликнул Козлов.
— По-моему, тоже, — согласился Степан, — может, в конце добавить несколько слов об объединении рабочих?
— Хорошо. Подумаем. Кое-что поправим. Но в общем — принять! — заключил Плеханов. — Завтра к вечеру листовка будет готова. На похороны придут наши землевольцы. Я попрошу их вооружиться, и вы скажете своим, чтобы на всякий случай взяли оружие и кастеты. Может произойти потасовка с полицией.
8
9 декабря к девяти утра у патронного завода собралась тысячная толпа. Когда подошли землевольцы и рабочие с других заводов, Кирюха, приставленный к Халтурину и Козлову, спросил:
— Не пора начинать?
Степан поглядел на толпу. Рабочие стояли в молчании. Лица их были строги и печальны.
— Как считаешь, Козлов?
— Пожалуй, пора!
— Да, вон и выборжцы подошли. Кирюха побежал к своим…
Скоро из больницы рабочие вынесли шесть гробов и венки из цветов и хвои. За ними вышли священник в желтой ризе, с причтом и родственниками погибших.
Все, кто был в толпе, несмотря на сильный мороз, сняли шапки и пропустили идущих вперед. Потом процессия двинулась к Смоленскому кладбищу. По бокам и сзади процессии, зорко озираясь, шагали полицейские с тяжелыми шашками…
На кладбище, на свежем снегу зияли бурые пасти могил. Около них лежали шесть деревянных крестов.
Когда рабочие вошли на кладбище, могилы оцепили полицейские, за ними сгрудилась огромная молчащая толпа.
— Видимо, выступать сегодня не придется, — шепнул Плеханов Халтурину.
— Да, неловко складывается… поглядим… Священник, помахивая кадилом, запел молитву.
Все, кто был близко, опять сняли шапки.
Гробы опустили в могилу. Послышались плач, стоны.
— Засыпай! — скомандовал кто-то.
Стуча о гробы, полетели мерзлые комки. Толпа молчала.
Над могилами выросли холмики бурой земли. На них положили венки. Все застыли в последнем прощании. Вдруг к могилам протиснулся рабочий и, обнажив рыжую голову, заговорил возбужденно, с дрожью в голосе:
— Братья! Мы хороним сегодня шестерых наших товарищей, убитых не турками, а попечительным начальством.
Все приподняли головы.
— Наше начальство…
— Замолчать! Я арестую! — гаркнул околоточный надзиратель, схватив говорившего за плечо.
Но толпа грозно загудела, надвинулась, смяв полицейских.
— Бей их, гадов, бей! — закричал кто-то высоким голосом.
Околоточный испугался.
— Господа! Я не могу иначе. Я отвечаю за порядок.
— Рассказывай! Закопать его, паразита, здесь надо.
— Круши гадов!
— Подождите, братцы, подождите, — выкрикнул щупленький мужичонка с лисьим лицом, пробираясь к могилам, — ведь отвечать придется. Лучше выгоним их с кладбища — спокойнее! будет.
Этот голос «благоразумия» подействовал. Толпа утихла.
— Окружай их, ребята! — раздался крик. Полицию окружили кольцом и так повели к воротам. В другой группе шел «оратор».
У ворот стояли извозчики. Рабочие бросились к ним, взяли лошадей под уздцы.
— Сажай «оратора» и айда! — раздался знакомый голос, и Кирюха, выйдя вперед, указал на рысака в яблоках.
«Оратора» посадили в сани. Двое вооруженных револьверами рабочих сели рядом.
— А ну, пошел! — крикнул Кирюха. Рысак рванулся и скоро пропал из виду…
— Что же будем делать с полицией? — спросил кто-то из рабочих.
— Все вышли с кладбища? — Все!
— Давай их туда, за решетку! — приказал Кирюха.
Толпа расступилась.
Полицию загнали за кладбищенскую ограду, ворота прикрутили проволокой.
— Ну, рассаживайтесь по саням, кому далеко.
Плеханов и его друзья-землевольцы уселись в извозчичьи сани. Степан пристроился с Козловым. Кирюха с товарищами из заводского кружка тоже уселся.
— До свидания, друзья! Глядите тут, чтоб эти дармоеды не перемахнули через ограду.
Извозчики гаркнули, и сытые лошади помчали рысью-
Когда, свернув в тихие переулки, подкатили к дому Степана, Козлов велел остановиться и отпустил извозчика.
— Ну что, Степан, каково? А?
— Третий раз рабочие не дрогнули перед полицией.
— Да, Степан, третий раз! По-моему, это хорошее предзнаменование…
— Да, конечно. Но больше меня радует то, что демонстрация на этот раз выглядела намного внушительней, чем у Казанского собора. Там собралось сотни две-три, а здесь за тысячу перевалило. Шли молча, а силища чувствовалась! Особенно на кладбище, когда зашевелились полицейские.
— Верно. Они здорово струхнули. Пристав-то как залепетал…
— Поняли, что с рабочими шутки плохи. Тем более, если они разгневаны… Я думаю, Козлов, нам и из этой демонстрации тоже следует сделать вывод.
— Какой?
— А такой, что рабочих надо объединять. Установить более тесные связи между кружками, между заводами, фабриками. Нам надо добиться, чтобы рабочие всегда стояли дружно: один за всех, все за одного!
Глава девятая
1
Судебный процесс над 193 революционерами, больше трех месяцев волновавший и будораживший Петербург, закончился 23 января 1878 года.
Ипполит Мышкин, произнесший дерзкую речь, обличающую суд и самодержавие, тот самый Мышкин, что, пробравшись в сибирскую глушь, пытался освободить Чернышевского, был осужден на десять лет каторги, как и несколько его товарищей. Многих приговорили к тюрьме, к ссылке в Сибирь, а всем оправданным надлежало немедленно покинуть Петербург.