Страница 29 из 61
«Значит, ушел и Яшка со знаменем», — подумал Степан и снова, уже совсем спокойно, стал ощупывать нывшую спину и левое ухо.
— Вам уху с расстегаями? — спросил официант.
— Да, уху, — спохватился Степан.
— Извольте!
Степан ел машинально, не ощущая ни вкуса, ни запаха. Все мысли его, все внимание были сосредоточены на воспоминаниях о случившемся.
«А похватали многих, — подумал он. — Растерялись мы… Надо было дружно, всей силой навалиться на городовых, смять их — и врассыпную! А мы бились почти один на один и дождались, пока подоспела подмога… Но все же здорово! Рабочие показали, что могут постоять за себя. Это важно! Слухи о многолюдной демонстрации с красным знаменем и о схватке с полицией разлетятся по всей России. Народ узнает, что есть люди, которые не боятся властей и даже готовы сразиться с ними…»
Поглощенный раздумьями, Степан не заметил, как кухмистерская наполнилась народом. Лишь когда двое незнакомых, попросив разрешения, подсели к его столику, он, доканчивая второе, стал прислушиваться к разговорам. За ближайшими столиками горячо обсуждались события на площади у Казанского собора.
— …И где откопали такого оратора? Знаете, как он резал! Куда наш Герард…
— …А парня-то со знаменем, говорят, схватили. Будто бы он ехал на конке, а шпионы преследовали. Остановили конку и ссадили…
— Я сам видел одного из демонстрантов — прямо Алеша Попович. Что левой махнет, что правой — так замертво и падают городовые. Человек двадцать наседали на него — отбился и с собой увел женщин и гимназистов…
— А оратора не поймали? — спросил кто-то шепотом.
— Нет, не слыхать было…
Степан огляделся и узнал кое-кого из демонстрантов. «Если пришли демонстранты, наверное, где-нибудь притаились и фискалы. Надо уходить». Расплатившись, он незаметно вышел и глухими переулками и дворами стал пробираться домой.
Закрывшись в своей комнате, Степан прилег отдохнуть, но тут же вскочил и стал ходить, думая о случившемся.
«Да, теперь начнутся дела… О демонстрации узнают все. Но как же мне быть? Наверное, полиция давно меня приметила, а после сегодняшней схватки — запомнила крепко. Мне — либо прятаться и жить барсуком, либо, как медведю, идти на рожон. Другого выхода нет…»
Степан продолжал беспокойно ходить из угла в угол.
«При моем характере я и раньше не смог бы жить барсуком. В деревне бросился же на урядника — защищать вдову. А теперь, узнав революционеров и поняв, ради какого великого дела они идут на каторгу и на смерть, — отступить? Кто же тогда будет бороться, если молодые и сильные парни начнут прятаться?..
Нет, я выбрал для себя правильную дорогу. Сегодняшняя демонстрация окончательно укрепила мое решение. Пусть ссылка, пусть каторга — я не сверну с избранного пути. Я отдам всю свою жизнь борьбе за рабочее дело. Даже если придется погибнуть — не дрогну перед петлей палача».
2
Вечером в дверь постучали решительно, не так, как стучала хозяйка. Степан вскочил, приоткрыл дверь. Перед ним стоял взлохмаченный Креслин с синяком под глазом.
— Ты один, Степан? Можно на минутку?
— Заходи.
Креслин, войдя, внимательно посмотрел на Степана и сел к столу.
— Ты был у Казанского собора? Знаешь, что там произошло?
— Слышал, что была демонстрация, — уклончиво ответил Степан.
— Да. И закончилась она настоящим побоищем.
— Это там тебя изукрасили?
— Я еще дешево отделался, а Пухова арестовали.
— Что ты? Кто сказал?
— Сам видел. Когда полицейские засвистели и стали разгонять демонстрантов, он побежал на Екатерининский канал, а оттуда — городовые. Его и еще человек пять сцапали.
— Жалко. Да как же вы туда попали?
— Как и все. Знали, что будет демонстрация, и пошли.
— А что же меня не позвали?
— Хитри, хитри, — усмехнулся Креслин, — ты чуть свет из дома исчез… Видел я, как ты с Пресняковым тузил городовых.
Степан усмехнулся:
— Чего же не присоединился?
— Я левей был. На нас тоже наседали… Теперь хоть в институт не ходи — засмеют…
— Хуже может быть. Шпики, я думаю, разыскивают всех, у кого следы от кулаков остались.
— Да, черт бы их побрал, это верно. Придется неделю-другую дома отсиживаться. А как же с Пуховым? Не выпустят его.
— Полицию сильно вздули. Будут мстить…
— Ладно, пойдем ужинать. Но, хозяйке — ни-ни! Понял? Она, хоть и сочувствует, но может проболтаться.
— Ладно! — сказал Степан и вслед за товарищем пошел в столовую.
За ужином пришлось изворачиваться. Хозяйка сразу же спросила про Пухова.
— Ушел к знакомой барышне, — небрежно ответил Креслин, — велел передать, что обедать и ужинать не будет.
— Жалко. У меня пирог на сладкое, — с некоторым раздумьем сказала хозяйка, присматриваясь к Креслину. — А что же это с вами-то приключилось, голубчик Артем Сергеич?
— Извозчик нечаянно толкнул.
— Да ведь в самый глаз! Как же это?
— Шнурок на штиблетах развязался. Я нагнулся, чтобы завязать, а он как дернет вожжи, да меня локтем…
— Я вам примочку сделаю. Ох, уж эти извозчики! Лучше пешком ходить, — вздохнула хозяйка и пошла из комнаты, косясь и, видно, не веря.
— Как же с Пуховым-то? — сказал Креслин. — Если завтра не выпустят, придется открыться хозяйке.
Он положил на тарелку кусок сладкого пирога, налил из самовара чаю и, помешивая сахар в стакане, спросил:
— Так как смотришь на демонстрацию, Степан?
— Да как тебе сказать, Артем?.. Ходил я с тобой и с Пуховым на собрания: слушал лавристов, бакунистов. Слышал еще в Вятке «бунтарей». Не вижу в них разницы. Все вроде бы против царя, все — за простой народ. Ведь так?
— Пожалуй…
— Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, революционеров надо делить по-другому: на интеллигентов и на рабочих.
— Но ведь рабочие были и среди лавристов?
— И все-таки они не стали интеллигентами, а остались рабочими.
— Положим, так… Но к какой же партии ты отнесешь нас, студентов?
— Вас — к интеллигентам. Сейчас вы горячо боретесь за революционные дела, а как кончите институты да получите хорошие места, сразу остынете. А рабочий, он был и останется рабочим! С годами еще злее будет. Он никогда не прекратит революционной борьбы.
— Почему думаешь, что мы, интеллигенты, прекратим борьбу?
— Потому что станете лучше жить.
— Да ведь не одни же студенты в партии «Земля и воля», а демонстрацию устроила именно она, эта вновь созданная революционная партия! Видел на знамени надпись «Земля и воля»?
— Да, видел. А ты видел, кто это знамя поднял? Яшка Потапов — молодой рабочий! Да и на демонстрацию пошли в основном рабочие.
— Но ведь вместе дрались с полицией.
— Верно! Вот если бы вы, интеллигенты, меньше спорили друг с другом, а укрепляли бы дружбу с рабочими — революционное движение уже охватило бы всю Россию.
— А крестьянство как же? Крестьянство, по-твоему, должно оставаться в стороне?
— Я не против крестьянства, Артем. Я сам из крестьян. Братья мои и сейчас в деревне. Но скажу тебе прямо — мужик пока темен для революции. Темен! Не поймет нас мужик. Рабочий — другое дело. Рабочий становится большой силой. Чай, сам видел сегодня?
— А по-моему, только интеллигенция способна поднять знамя борьбы. Только она способна поднять и возглавить движение.
— Возможно, — помедлив, ответил Степан. — Но без нас, без рабочих, вы ничего не сделаете.
3
Слухи о демонстрации у Казанского собора в Петербурге прокатились по России. Рабочие промышленных городов радовались, что петербуржцы не побоялись выйти на улицы столицы с красным знаменем. О демонстрации много спорили на рабочих кружках. Не раз приходилось говорить о ней перед рабочими и Степану. Его возмущали лживые сообщения газет, в которых говорилось, что в демонстрации участвовала учащаяся молодежь, под которой подразумевались гимназисты.
«Нет, господа-правители, нет! Вам не удастся обмануть народ. Правды не скроешь! Все видели, какое столкновение было с полицией. Разве могли выстоять гимназисты? И красный флаг поднял рабочий — его не выдашь за гимназиста. И на знамени была надпись: «Земля и воля». Это не шутка и не игра, а грозное предупреждение.