Страница 10 из 61
— Куда они, Калистратыч? — спросил Степан, пораженный горькой догадкой. — Неужели побираться?
— Куда же боле? — угрюмо ответил возница. — Чай, сам видел, сколько их на базаре да по папертям церквей… Целыми деревнями уходят из нашего края. Целые волости нищенствуют…
Опять заморосил дождь. Тяжело и горько было смотреть, как мокли под дождем, брели по грязи голодные старухи и ребятишки.
Степан натянул рогожу на голову, умолк…
Зима не сулила ничего хорошего. Зима тревожила и пугала. Дома Степана встретили сдержанно. Отец, пересчитав заработанные Степаном деньги, глухо кашлянул в бороду:
— Ладно. На харчи тебе хватит. Хоть и голодно ныне будет — работать не пошлю. Сиди дома, готовься…
Степан, передохнув с дороги, засел за учебники.
После покрова выпал глубокий снег, и сразу же лег санный путь. Отец со старшими сыновьями немедля подался в извоз, оставив за хозяина Степана.
Троекратно поцеловав сына, строго наказал:
— Гляди, Степа, — один с бабами да ребятишками остаешься. На тебе и дом, и скотина, и все хозяйство. Не забудь дров напасти и в свободное время про ружье не забывай. Как ни то — подспорье…
Степан, добыв еще в Вятке все нужные книги, занимался усердно, но у него хватало времени и на заботы по дому, и даже на охоту. Тетерев, заяц, куропатка — все годилось в дому в эту трудную зиму…
Как-то в субботу, возвращаясь с охоты, Степан вышел из леса к незнакомой деревне.
«Что за чертовщина? Видать, заблудился я. Надо пойти спросить, куда занесло на ночь глядя».
Степан свистнул шнырявшего по опушке Тобку и на широких лыжах спустился с пригорка к гумнам. От деревни послышался надсадный крик:
— Ой, ой, проклятые! Ой, остановитесь!
«Кого-то бьют, а может, и убивают». Степан снял ружье и быстро пошел в обход огородов. Тобка бросился за ним.
Крик снова повторился. Степан вскинул ружье и выстрелил в воздух. Тобка заметался, залаял.
От деревни долетели какие-то голоса, крик утих.
«Должно, испугались», — подумал Степан и, успокоившись, пошел медленней.
Когда Степан вошел в деревню — было тихо, лишь на другом конце ее лаяли собаки. Он постучался в крайнюю избу, до самых окошек заметенную снегом.
— Чего надо? — послышался сердитый женский голос.
— Пусти обогреться, хозяюшка. Охотник я.
— Заходи. Ворота не заперты.
Степан снял лыжи, обмел у крыльца валенки и вместе с Тобкой вошел в избу. Как принято, у порога снял шапку, перекрестился и, взглянув на простоволосую, в заплатанном сарафане, сердитую бабу, приветливо сказал:
— Здравствуйте.
— Садись вон там на лавку, — вместо приветствия указала хозяйка.
На полатях засуетились дети, увидев охотника с ружьем и собакой, увешанного зайцами.
Степан снял ружье и присел на краешек скамейки.
— Как прозывается ваша деревня?
— Макариха… А ты-то откуда будешь?
— Из Верхних Журавлей.
— Вона! Это же под самым Орловой?
— Да. Далеко от вас?
— Верст пятнадцать будет.
— Куда меня занесло… Кваску нет ли, хозяюшка?
— Какой квасок ноне, когда одну мякину жуем. Степан взглянул на четверых притихших малышей с большими запавшими глазами.
— Все твои?
— Ужели чужих в голодуху держат?
— Да, — вздохнул Степан и осмотрел бедную, закопченную избу. — Коровенка-то есть у вас?
— Была, да свели за недоимки… Говорю, одну мякину едим.
— А мужик зимогорить ушел?
— Он у меня однорукий — на турецкой изуродовали… Кто такого возьмет?
Степан достал из сумки краюху хлеба, полдюжины вкрутую сваренных яиц, положил на стол.
— На, попотчуй ребятишек.
— Спасибо, милый человек, — обрадованно сказала хозяйка, — а сам-то как же?
— Не маленький, не умру…
Отрезав каждому по ломтю, мать посолила хлеб, положила на ломоть по яйцу и передала ребятам. Те жадно зачавкали.
— Кто-то кричал у вас на деревне. Драка, что ли, была? — спросил Степан.
— Волостные наехали… Долги спрашивают.
— Нашего тятьку ударили, — послышался тоненький голосок с полатей.
— Цыц, бесенята! — прикрикнула мать. Степан почувствовал себя неловко, кашлянул в кулак.
— Что делать-то будете дальше? Как жить?
— Не знаю… Вот ужо мужик воротится — поговорю. Побираться бы пошли, да ребятишки совсем отощали и обувки нету…
— А в те годы как жили?
— Немногим лучше, парень. Своего-то хлеба с трудом хватало до половины зимы. Только коровой и кормились…
— А другие-прочие как?
— Тоже немногим лучше. У нас деревни вокруг — одна беднее другой.
Степан покряхтел, как делают старики, и поднялся.
— Ну прощай, хозяюшка, мне надо торопиться. Спасибо за приют. — Он снял со спины четырех зайцев и положил на лавку. — Это вам, подкорми ребятишек.
— Ой, спасибо, милый человек. Может, ночевать останешься? Мужик должен вот-вот прийти.
— Спасибо. Недосуг. Прощайте! А в какую сторону к Журавлям?
— От нас налево, через лес. Дорога накатанная.
— Пошли, Тобка! — Степан, подняв руку, погладил кудлатого малыша и вышел из избы.
За воротами надел лыжи и вышел на дорогу. Справа, вдоль деревни двое мужиков вели корчившегося от боли человека, который сквозь зубы чертыхался, ругал волостных и старосту.
«Должно, отец», — подумал Степан и так как уже начинало смеркаться, повернул налево и поехал в лес…
Стемнело быстро. В лесу перекликались совы. Глухо ухали филины. Откуда-то издалека доносилось завывание волков.
Степан шел, держа на изготовку ружье, и не отпускал от себя Тобку.
Но вот лес стал редеть, и скоро дорога вывела в заснеженные поля. Из-за туч выглянула луна. Идти стало веселей. — Мысли Степана невольно перенеслись к увиденному.
«Да, тяжело живет русский мужик. Тяжело, беспросветно…» Вспомнился разговор с Калистратычем. «Верно говорил старик. Начальство и думать не хочет о крестьянине. Писарь советовал «изворачиваться». А как изворотишься, когда нужда задавила? Мужика грабят, мужика бьют… дети мрут с голоду. Эх, жизнь! Нет, видно, не зря товарищ Евпиногора стрелял в царя… Темен мужик, не знает, что делать. Но если б ему указали, как бороться с несправедливостью, он бы и за топор взялся. За малых ребятишек на смерть бы пошел…»
Подошла долгожданная осень 1874 года. Сам Николай Никифорович повез Степана в Вятку, хотя тот стал молодцом, хоть в гвардию бери.
Дорога вилась лесами, то подходя к самому берегу реки, то удаляясь в сторону от нее. Дремучие боры с корабельными соснами вдруг отодвигались от дороги, открывая ярко-зеленые отавы лугов, уставленные стогами сена. На них пышными островками красовались перелески. Потом, слепя белизной стволов, подступила березовая роща. Ее сменил смешанный лес с краснеющими дрожащими осинами, богатырски-могучими разлапистыми дубами и строгими елями.
Нет, нет — и мелькнут в зелени деревьев голубые воды реки. Пахнет прохладой, свежестью. Хорошо!
Как ни тревожно было на душе у Степана, он постепенно забылся, успокоился.
— Ну что, Степа, боишься экзаменов? — спросил отец.
— Нет, не боюсь.
— Вот и, ладно, Волков бояться — в пес не ходить! Будь смелей и своего добьешься.
— Да я не из трусливых, чай, урядника не испугался!
— Ну, про урядника забудь, царство ему небесное, подлецу. На рожон-то не лезь, но и нюней не будь. В случае чего — Пашка поможет. Он сейчас на практике в самой Вятке — у них там опытные поля.
— Ладно! — отмахнулся Степан и, поудобней развалясь на сене, сомкнул ресницы.
Вспомнилось, как летом он ходил в Орлов, в библиотеку, а потом, выйдя на крутой берег Вятки, уселся на скамейке под цветущими липами. День был облачный, с легким ветерком. Река на солнце переливалась радужными цветами. Заречные плесы казались золотыми, а дымные леса — голубовато-синими. Воздух пьянил медвяным ароматом. На душе было так хорошо, что хотелось полететь туда, за заречные леса, в неведомые дали… Вспомнились рассказы Евпиногора Ильича о Петербурге. Степан размечтался. И вдруг на аллее, которая вела от собора, показалась стройная девушка в модном темно-сиреневом длинном платье с кружевным воротничком, с узкими внизу и широкими, собранными складками на плечах рукавами. Она несла в узелке связку книжек и тетрадей.