Страница 66 из 91
И гелиотроп мигнул зелёным светом — словно маяк.
Стулья задребезжали по половицам и коврикам. Все встали. «Весна», испугавшись повысила звук — «Вальс цветов» вплыл в кухню всей сладостью невозможного. Оставалось надеяться, что Мышиный Король в этот раз, прошёл мимо…
Бабушка вывернула сапфир из второго перстня и вбросила его в центр Венка.
— Saluprofundas… domus… — начала бабушка… Salutare meo deus…
— Шаманство, — вздохнул Витя. — Чукчи в чуме. Дать вам бубен?
И, вопреки чужому Дару, всё озарил Свет. Ненадолго.
Чужой Дар не приветствуется в таких насыщенных магией местах, как наша кухня. Мешает розмарин или лимонная мята, или кирпичи — тревожно шепчущиеся с половицами по ночам. Или наши слова — вот уже два столетия волшебным порошком оседающие на полосатые половики, вперемешку с пылью обыкновенной. Но бывает, он превалирует. Бывает. На время. Время есть для всего — даже для темноты.
Вначале погас свет, затем сдалась люстра и фонари на улице, и соседские окна. Свечи в Венке все четыре — рассеивали зыбкую и холодную тьму как могли. «Весна» сопротивлялась долго и довольно серьёзно…
— В телевизии чарно-белой много серебра, — уверила меня как-то бабушка. — Она значно добрее к нам — людям. Такое…
Бабушка упрямо продолжала читать Старые слова — будто снег, они падали вокруг нас — хрупкие, беззащитные, сломленные.
— Ну, достаточно, — раздалось из самой темной части кухни. — Достаточно попусту расходовать данное — это бесполезно.
Вместе с голосом пришёл страх. И холод, и ветер, и дым, и тоска. Я узнал этот голос. Кровь и плоть моя узнали этот страх. И холод, и тоску…
«Сейчас он по-настоящему увидит меня. Преград больше нет, — подумал я. — И я, наверное, умру…» Эта мысль как-то не волновала, гораздо тяжелее пришлось от следующей. «Но ведь Новый Год…» — мелькнуло у меня паническое. И следующая мысль под своим покровом погребла все иные. «А как же мама?» — подумал я и захотел заплакать. Но не от страха — от тоски. От холода.
Бабушка осеклась. Первыми разорвали круг тётки.
— Мама! — провизжала тётя Зоня, вцепившись пальцами в волосы. — Мама! Мама! Будут вешать на столбах!
Рот её перекосился и она икнула. Яна упала на четвереньки и быстро заползла под стол.
— Я в домике! В домике… — крикнула она. — «Дер тыш» протестующе скрипнул.
Тётя Женя быстро прижала обоих своих детей к себе и всё пыталась затолкать их за спину. Глаза её были огромны и отчаяние переполняло их. Кузина Сусанна мелко содрогалась и осеняла себя крестом с удивительной частотой.
Холод и мрак хрипло посмеялись под верёвкой с четырьмя мешочками.
— Вы забыли тут кое-что, — сказала тьма. — Садитесь к столу.
Мы, словно первоклассники, чинно расселись вокруг стола. Яну пришлось выволакивать — она плакала и глаза её потекли. «Весна» показала нам ёлку в гостиной советника и Мари, невесомым облачком тюля лежащую около неё.
— Вот ведь неосторожная дурочка, — произнёс Всадник, выходя из мрака сгустком зловещей тьмы. — А ведь могла задеть вену.
«Весна» погасла. Тишина упала на нас словно лавина. Всадник нёс поднос, на нём лежало нечто большое и круглое. «Голова», — в панике подумал я и зажмурился. Тётки синхронно взвизгнули. Слышно было, как рычит Вакса и всхлипывает Яна.
— Me… Me… Мой мелон, — выдохнула кузина Сусанна и выронила мундштук.
Бабушка молчала.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
безутешная,
в которой речь пойдёт о желаниях истинных и ложных
и о нескромности желаний, каковые погибель
…К нам идёт дурной скиталец.
Громыхнули ботфорты по гулким половицам, Гость пересёк кухню — многообещающе звякали шпоры, чёрные полы плаща хлопали крыльями, разгоняя тепло по углам. Обойдя стол противусолонь, он поставил поднос с дыней в центр стола, уютно расположился на Евином месте и закурил. Длинную чёрную трубку — дым из неё почему-то стекал вниз, на пол, и даже на вид был холодным. Мы молчали. Было слышно, как ветер воет в печных трубах и отчаянно хлопает ставней на чердаке.
— А что это вы в рясе? — спросил я, понимая, что от молчания скоро оглохну. — И почему в обуви на кухне?
— Это не ряса, это плащ, — сказал Гость и уставился на меня прозрачным взглядом.
— А здесь не трактир, — возразил я. Кузина Сусанна выронила мундштук ещё раз.
— Много ты знаешь о трактирах, сопляк, — невозмутимо сказал Гость и цыкнул уголком рта.
— Гораздо больше, чем вы о хороших манерах, — хладнокровно произнёс я.
— Как тебя зовут, щенок? — спросил Гость и опять нервно подёргал челюстью.
— По-другому! — ответил я, понемногу мне стало ясно, что терять больше нечего. Смерть сняла свою хламиду и радостное «Тиинк» её косы я услышу, скорее всего, уже там, за мостом. — Надо вам, собственно, чего? И где, интересно, Ева? Вы её что, съели?
— Столько вопросов, столько вопросов, — хрипло сказал Гость. — А если я не хочу разговаривать с тобой, отродье?
— Тогда идите помолчать куда-нибудь ещё, ладно? — огрызнулся я. — Именно вас, кажется, не звали…
Мне очень не нравится, когда меня называют отродьем. Оскорбительно как-то.
— Ишь ты… — помолчав, произнёс Гость. — Такой тщедушный, а лезет. Тявкает.
— Лезу тут не я, а кое-кто другой, — сказал я. — У вас наверняка и имени-то нет?
Вместо ответа гость лишь погрозил мне пальцем — облик Евы исчезал словно снег на солнце — её шрам на его запястье потускнел, выцвел, а затем и совсем исчез. В волосах перестали мелькать рыжие пряди.
— Я был очень многим, перед тем как надеть это воплощение, — сказал Гость и где-то в недрах квартиры пискнула мышь. — И имён у меня — не менее тысячи.
— Наверное, в школе было непросто? — спросил я, окончательно озлившись. — Пока дозовутся. Такие нервы.
Гость посмотрел на меня, гневаясь, и очи его тускло блеснули красным. Я вновь решился на вылазку:
— Так имя всё-таки есть? Или нет? Определитесь уже. Вот как вас мама называла? — осведомился я, чувствуя былой холодный и липкий страх.
— Мама… — сказал он, словно пробуя это слово на вкус. — Мама… Вот этого не помню….
И он выложил на стол нож — очень чёрный, очень старый и жутко голодный. Тётя Зоня заплакала в голос, и нос у неё распух.
— И кто после этого отродье? — не сдался я.
— Ты доболтаешься, — пригрозил он мне. — Я выдерну твой язык. Колокольчик!
— От бубна слышу, — ответил я. И тогда он кинул в меня нож. Все завизжали. Бабушка вынула гребень из волос.
Я выдернул из кармана первое попавшееся и бросил навстречу ножу, пришлось действовать быстро, а этого я не люблю.
Наперерез ножу выступил томный юноша в коротком красно-зелёном плаще, с кубком в руках. За краткое мгновенье, полное дыма, страха, холода и слёз, он посмотрел на меня, понимающе улыбнулся и, как бы с ленцой, окатил летящую в меня смерть чем-то из своей чаши. Нож съёжился, издал воистину нечеловеческий визг и обернулся кучкой праха.
Всадник, на которого попали брызги, поперхнулся своим холодным дымом и закашлялся.
Юноша сдёрнул с головы фантазийную шапочку.
— В следующий раз мы встретимся не скоро, — сказал он. — Abiento… Мне было приятно стать частью твоей судьбы.
— А вот почему ты в колготках? — глупо и радостно спросил я. Бабушка и кузина Сусанна трагически закатили очи горе.
— Но это кальцоне, у нас все так ходят, — немного обиженно протянул он. — Поверь, очень удобно — никаких пуговиц.
— Так что же дальше? — проныл я. — Ты ведь знаешь, скажи… если ты не случаен.
Паж прикусил пухлую губу.
— Даже не знаю, что тебе и сказать, — развёл руками он. — Новости не будут печальны. Вот собственно и всё. И юноша растаял.