Случайному гостю

Алексей Николаевич Гедеонов

СЛУЧАЙНОМУ ГОСТЮ

Вступление

И поныне этот город стоит на берегах подземной реки.

Каждый май цветёт дурманом бузина в холодном овраге у колодца, откуда слышен тоненький плач.

По улицам ездят те же трамваи, что и двадцать лет назад. По утрам так же пахнет кофе и булочками с корицей. Всё так же сияют лимонным светом окна Главпочты, пережившие в целости все войны прошлого столетия.

По-прежнему печально смотрит на горожан усталый темноликий Христос с Богемской часовни.

На часах Фризской башни так же каждый час колокол отбивает на пять минут раньше — хотя вот уже четыреста лет у несуществующих ворот не видно пыли от татарской конницы.

Говорят, ещё плодоносит айва в тайном дворике на Ормянской, и внутренний рисунок ее плодов всё так же напоминает крест.

А в укромном углу на улице, что реже других меняла имя, под лапами сердитого льва истлевает рисованная вручную колода и умирать не хочет, хотя на свете вот уже лет двадцать нету её бесстрашной владелицы.

Недавно местные газеты облетела маленькая заметка о том, что на лапе и на морде льва появились трещины, они угрожают статуе.

Думаю, что из колоды под ней пропала, вырвалась одна карта — девятка черв, Всадник.

Надеюсь, что после прошлой нашей встречи он не слишком хорошо видит.

Надеюсь, что он не станет искать.

По крайней мере не меня.

Я надеюсь…

Io spero…

1984.A.D

В декабре в городе начинают продавать розги. Нет, их не вымачивают в ведре с солёной водой и не сбывают связками. Розги продают тайно, рядом с такими же типично декабрьскими вещами: связками лука, калиной в гроздьях, кроличьими ушанками, валенками. Перед сделкой взрослых спрашивают: «Ризочку?» и за пятак продают прутик. Дома розги полагается обернуть серебряной фольгой, также тайно. И по секрету от нас, детей, подложить к изголовью кровати. Вместе с кульком конфет.

Всё это приносит, по версии старших, святой Николай, вместе с печеньем-«подковцами», фонариками-роратами и календарём Адвента.

— Святой Николай, — не устаёт повторять начиная с шестого декабря бабушка, — безконечне даёт нам знак. Что бы ты сказал, если б ризочка не была серебря́на?

— Что вы жалеете фольги для меня, — бурчу я.

— Что ты был неслух и расстраивал старших весь год, — ведёт своё бабушка. — Но твоя ризочка серебрится. Что то означает?

— Надежда есть! — бодро отвечаю я. — Фольги хватило.

— Верный ответ, — подхватывает бабушка, отметая прочь моё бурчание. — Святой Николай с нами! На кухне в миске, найдёте подковцы от о́леней — то его подарок. Спешите!

Я редко успеваю к бабушке на святого Николая. Я приезжаю позже. Как ни спешу.

— Без острой необходимости, — заявила бабушка, стоило мне войти в квартиру, пропитанную запахами печенья и какао, — не следует носиться по улицам. Сейчас. Тебе. Но здравствуй! Мама уже звонила. Успокоила её. Мы порадовались, что ты отдохнёшь.

— Надеюсь, — вставляю я. — Здравствуйте и вам…

За окнами мутнеет хлипкий рассвет, грозящий так и не стать полуднем. Мои вещи на полу в ванной пахнут поездом.

— Без необходимости, острой необходимости, — глядя как я завтракаю, произносит бабушка, — не ходи на улицу. Жди меня. Купила билеты и в «Коперника», и в Оперу, и на циркус — хоть то и аматорство с позой. Променада будет люкс.

— Вот я представляю, — отвечаю я.

— Кавалеры не жаловались, ранейше, — улыбается бабушка.

— Всё оттого, что рука у вас тяжёлая, — догадливо замечаю я. Бабушка хмыкает.

— Но сам на улицу поменьше! Понял меня? Разве в магазин. И до кофейни. Всё одно мне станет известно.

Днём мы украшаем ватой окна — раскладываем её между рамами и посыпаем бессмертником и резаной цветной бумагой. Бабушка ставит туда синий бокал с солью. Захлопывает створку.

— До темноты следует быть дома, — произносит она настойчиво. — На месте. Тут стены.

— И окна, и даже дверь, — оскорбляюсь я. — Ну я понял, бабушка. Сколько можно?

— Боюсь долго, — отвечает она, — очень ешче. Но в магазин пойдёшь. Послезавтра. И на рынок. Скажу к кому. Будет нужна твоя помощь…

Серенький свет встречается в наших толстых с зеленцой кухонных стёклах с синим бокалом и цветными кусочками бумаги — набирается сил, теплеет и ложится светлым лоскутом на полосатые кухонные половики.

— Но не будь смутный, — говорит бабушка и касается моего затылка. — Осторожность не помеха свенту. Такое!

Я киваю ей. За окном слабое декабрьское солнце исчезает в пелене обложных туч.

Скоро пойдёт снег и настанет мгла.

В декабре приходят Тёмные Дни…

ГЛАВА ПЕРВАЯ

в которой: встречают, варят, крутят, перебирают, предсказывают

и обретают знание волей случая, что есть закон

<b>22 декабря, суббота,</b>

<b>канун четвертого воскресенья Адвента</b><a name="read_n_1_back" href="#read_n_1" class="note">[1]</a>.

Вечер начинается сразу после восхода солнца.

С ночи идет дождь, напрасно пытающийся стать снегом.

Если шнырять по гастрономам с трёх до пяти часов пополудни, можно ухватить сметану в «ванночках», зелёный кофе на развес или расплющенные мармеладные дольки, но майонеза не найти, ещё нельзя купить какао, изюма, ванили и лимонов — их нет, на дворе 1984 год. И лучшее время для покупок — утро.

В округе пять продуктовых магазинов, там — хлеб, соль, водка, морская капуста в жестяных банках, а также напиток «Курземе» в жёсткой картонной упаковке и коньяк «Тиса». Остальное — кончилось.

Обманчиво тепло и сыро по-настоящему. Сугробы проседают и преют. Еле видимые среди луж ручейки как один стремятся к Валам, чтобы во мрачном нутре туннелей ещё австрийской кладки разыскать ослепшую, пленённую Олтву, влиться в её холодное и бурлящее, чёрное тело. Тёмные дни торжествуют, а над трубами города вьётся дым и вяло ссорятся вороны. И нету для них ни дней, ни часов, ни столетий — вороны и трубы ровно те же, что и во всех прошедших временах, и в каждой отдельной зиме «грубые голландки» выкашливают в небеса сажу почти от тех же угольев.

На мгновение всю эту заметь, пелену и хмурь вспарывает солнечный луч — пронзительный и прощальный, полуснежная пыль внутри него вспыхивает на мгновение миллионом искр, нежный отсвет россыпью ложится на бледную стену Главпочты, чиркает вспышками окон на фасаде и гаснет.

Адвент — ожидание. Адвент — размышления. Адвент — три раза недосыта…

Небо нависает непроглядными клочьями. Вороны летят на Каличу гору спать и горланят в тучах. Ветер меняется, приносит холод и превращает дождь в мелкий снег. Трамваи отчаянно звенят на прытко скачущих по лужам пешеходов, следуют прямо, рассекая вереницы теней, запахов и прочих снежных хлопьев.

1

Четыре недели до католического Рождества, дословно — ожидание.