Страница 12 из 91
— От таракана слышу, — неодобрительно сказало существо в банке. Кухня пришла в трепет. Налетел новый порыв ветра, высвистывая домовиков из теплых норок, задергался подо мной стул, не терпящий такой неоднозначной близости к буфету, глухо прокашлялось что-то в печи, выпуская через вьюшку тоненькие струйки сажи.
Я снял банку с полки. Слез со стула, стул прянул, мелко дрожа, прочь от буфета.
— А вы, — сказал я существу, разом забыв все бабушкины предписания, — простите, кто?
Существо выпрямилось и, заложив лапки за спину, сделало круг по днищу банки.
— Я сделал этот оборот пятьсот пятьдесят две тысячи и триста сорок два раза, — сказало оно торжественно.
— Впечатляет, — отозвался я, разглядывая узника.
Существо потёрло лапкой стекло.
— Ты не представился, — немного жеманно сказало оно.
— Вы тоже, — ответил я.
— Все зовут меня по разному, — сказало существо, пытаясь влезть по стеклу вверх и срываясь. — Но суть остается неизменной. О, как приятно слышать уважительное отношение — в былое время ко мне только так и обращались.
— Я так не люблю эти дутые тайны, — заявил я, собирая на разделочную доску, служившую Гидеону подносом, нехитрый чай. — Сейчас вот отправлю обратно, и загадывай гороху загадки — лет через пятьдесят ответит.
— Постой, постой, — заволновался маленький чёрный узник, — не думай обо мне плохо. Это все среда. Не ставь меня в буфет, там темно и банки — они вечно хамят, особенно крахмал и уксус.
— Что-то я не помню там уксуса, — сказал я, снова пристально рассматривая склянку с черной фигуркой в ней.
— Он в банке с надписью «спирт».
— Страшно подумать, где находится кофе, — сосредоточенно заявил я, счищая кожуру с мандарина.
Слышно было, как в комнате бабушка спорит с Гидеоном, там что-то снова упало на пол. Пленник стеклянной банки покашлял.
— Выпусти меня отсюда. Пожалуйста, — добавил он, немного поколебавшись. — Я расскажу тебе о лисе и о твоей левой стороне.
— О сургуче и башмаках ты ничего не знаешь? — сказал я, расправляясь с кислыми и прохладными дольками. — А о королях и капусте?
— Знаю, — оскорбленно ответило существо, — это синяя книжка, у нее нет корешка, а на сорок восьмой странице закладка — воронье перо.
Долька мандарина застряла у меня в горле. Я долго и надсадно кашлял, из глаз текли слезы.
— Так нечестно, — сердито перхая, проговорил я. — Ты подсматривал.
— Лесик! — донеслось из комнаты. — Где, на Бога, хербата?
Раздалась грозная поступь, и в кухню вошла насупленная бабушка, разъярённо поддёргивавшая подвёрнутые рукава, при ее виде существо в банке предприняло попытку сделать сразу как минимум сто движений, это напомнило кляксу, попавшую в водоворот. Я опасливо ухватил разделочную доску, звякнули чашки на ней, из носика чайничка выплеснулась заварка.
— А-а-а, — сказала бабушка, заметив на буфете банку. — Ду?! Ви гехстс? Он снова тебя запер? Похвально.
— Ну-ка, Лесик, бери чай и то все, и бегом до покоя, — пророкотала бабушка, пересекая кухню широким шагом. — Там Гидеон мне демонструет непокору.
С этими словами она ухватила банку, и, пиная меня ею в спину, погнала «до покоя», в комнату.
Комната была скорее прямоугольной, очень-очень высокой, имела два вытянутых узких окна, выходящих на незыблемые Бернардины. По периметру её были навешаны в три этажа полки. На полках стояли болванки, на многих из них виднелись начатые, почти законченные, и, наконец — совсем готовые шляпы. Самые странные стояли на верхних полках: грустного вида, унылые болванки в зелёной и жёлтой высоких остроносых шляпах, тупой тёмный чурбак в чём-то, похожем на каску и очаровательная светлая болванка в шляпе времён безголовой французской королевы. Шляпа эта представляла целое сооружение, наверное около метра в диаметре. В сложную композицию из бантов, перьев и кружев вмонтированы были различные механизмы, приводящие в движение фигурки огромных бабочек.
Посередине комнаты, как говорилось, стоял стол, у стены между окнами — напольное, в полный рост, зеркало-псише на трех лапах в темной раме — сейчас на него бабушка безыскусно накинула пальто, в углу комнаты, под полкой с шляпами, обреталась совершенно спартанская кровать, опрятно забранная синим покрывалом, над ней простого вида бра, в нишу напротив двери был втиснут коричневый шифоньер. С потолка на длиннющем шнуре свешивалась, необычно для комнаты, новая хромированная люстра на гибком кронштейне.
В отличие от кухни и подъезда, комнату Гидеона я недолюбливал, и все из-за этих болванок. Стоило мне зайти «до покоя», и наглые чурки, безлико дремавшие на своих полках, вдруг расцветали личинами всех мастей, принимаясь обсуждать меня, а то и насмехаться — ведь язык их я почти не понимал. Некоторые говорили по-французски, почти все понимали и поддерживали беседу по немецки, не обходилось и без идиша — в общем-то болванки были болтливы, и я подчас задумывался — каково тут Гидеону ночью?
Я пришел через комнату и бухнул доску на стол, позади Гидеона; звякнули разномастные ложечки в разнокалиберных чашках.
— Это, надо понимать, ты, Лесик? И ты с чаем? — вопросил Гидеон не оборачиваясь.
— Нет, — сказал я, отмахиваясь от шепотков из-под шляп. — Это Рейган с пепси-колой.
— С ума сойти. Слыхал? Она растворяет печень в ноль, — продолжил Гидеон, — но то одно, такой человек в доме, а у меня совсем ничего нет.
— Да я тут кое-что с собой взял, — продолжил я, — знал, куда иду. Люди говорили.
— Говорят не только люди, — важно ответил Гидеон и обернулся. — Как же ты, Рональд, помолодел, — сказал он.
— А про тебя так не скажешь, — бабушка выступила у меня из-за спины. — Да и он что-то плох, змордовал ты мурашку, — с этими словами она достала из кармана банку. Существо в ней нервически похаживало по дну, шевеля длинными усами.
Гидеон нахмурился, слез с кряхтением со стола, обошел его, встал напротив бабушки и сверля её острым бородатым подбородком, заявил:
— Отдай!!
И они перешли на немецкий.
Очень, очень удобный язык, чтобы поругаться.
Гидеон был как-то мельче в кости и несерьезнее, чтобы вот так вдруг отнять банку силой. Он протрещал длинную руладу ругательств — стало сыро, пол в комнате сделался скользким, одна из болванок чихнула.
Бабушка вернула сухость буквально одним дуновением, перейдя затем на понятный язык и пробормотав:
— Ах ты клоп! Schlafmütze!!
Гидеон, прокричав тоненько нечто злобное, изловчился и подпрыгнул, его маленькая лапка мелькнула в сантиметре от банки. Бабушка подняла банку вверх, вторую руку с сумкой прижала к груди и насупила брови. Болванки отбросили всякую сдержанность и начали радостно орать «Бей!!», не адресуясь конкретно ни к кому из дуэлянтов.
— Вы, бабушка, просто как Свобода, — мечтательно проговорил я, — не хватает только короны.
Зыркнув на меня, Гидеон сменил тактику: выхватив откуда-то ножницы, он взмахнул ими, щелкнул и рявкнул: «Руэ!!!». Болванки смолкли, на проступивших было на них лицах пропали рты.
— Успокойся, успокойся, спокуй, — сказала бабушка. — Тутай нет зла.
При этих словах её пальто на зеркале чуть заметно колыхнулось.
— Ладно, — сказал Гидеон, посопев, — миру — мир. Давайте чай пить.
Мы чинно встали вокруг стола. Я разлил чай по чашкам, воцарился аромат вишни и цедры, бабушка очистила мандарин.
— Держи, Гидеончик, — сказала она, — и не ругайся при детях.
Гидеон взял у нее мандарин, покопавшись в плетенке, выбрал сухарик, макнул его в чай, горестно вздохнул, надкусил его и сказал:
— Ладно. Бери… Отдаю, но не надолго. Вернёте банку сразу… После.
— Ты, конечне, извини Гидеон, — сказала бабушка, — но склянку верну на Сильвестра[36].
Гидеон яростно сверкнул синими глазками:
— Я что, должен, все время говорить «да»?
— Ты пойми, — продолжила бабушка, крутя чашку с чаем в руках, — то не примха, то мус[37]: он не оставит нас в живых, он же доберется до всех. Даже сёстры, я уже говорила тебе, согласились помочь, даже сёстры, а ты ведь знаешь, какая у них ситуация. Такое.
36
31 декабря
37
это не причуда, это необходимость