Страница 44 из 127
XI
Площадь Оперы и бульвары были полны светящихся реклам, почти как Бродвей. Но это не был Бродвей. Здесь огни были далекими, высоко расположенными и холодными, они скорее принадлежали небу, чем тротуару, в них не было ничего разнузданного. Пойти на Монмартр? Фрэнк Моссо сунул руки в карманы и пошел по бульвару Капуцинов. Он было подумал вернуться домой, но, представив себе жену и детей, которые еще не легли спать и обязательно поднимут в его честь невообразимый шум, отказался от этой мысли. На всех углах торчало бесчисленное множество девиц, а у Фрэнка, очевидно, была типичная внешность иностранца, который очутился один в Париже, потому что все они набрасывались на него. А может быть, они распознали в нем американца. Фрэнк переходил с одного тротуара на другой, как будто бы и сам он вышел на панель. Магазины были закрыты, и Фрэнк останавливался перед освещенными витринами, разглядывая выставленные товары, как музейные экспонаты. Взглянув на свое отражение в больших зеркалах магазина «Старая Англия», он нашел, что он очень худ, так оно и было в действительности. Площадь Мадлен, обратно… Никогда еще он не чувствовал себя до такой степени потерянным, столь непоколебимо уверенным в совершенной по отношению к нему несправедливости и в том, что вся его жизнь идет прахом. Его физические и духовные силы – все сгниет на корню. Нет, ему из этого не выкарабкаться, все ясно, нечего себя обманывать! Довольно! Ничто не может наладиться в масштабе одной изолированной человеческой жизни. В тот день, когда он перестанет быть на подозрении, у него снова обнаружат талант. Чудовищная, огромная нелепость! Он – и политика… Единственное, чего он жаждал, требовал и ждал от жизни, – это чтобы его оставили в покое, чтобы он перестал ежеминутно чувствовать присутствие шпиков за спиной, за каждым углом, за замочной скважиной. Они были повсюду, проникали в сны, в картины, в шкафы, в любовь, в дружбу. Фрэнк с трудом сдерживал поднимавшуюся в нем волну негодования, которая готова была унести его, толкнуть на какой-нибудь отчаянный поступок. Но плотина пока держалась: Фрэнк Моссо всего лишь прохожий, с тонкими ладным скелетом, с обветренной кожей, хорошо натянутой на каркас из костей, одетый на американский манер. Перед витриной «Ортанз» какая-то женщина, слегка склонив голову набок, серьезно рассматривала перчатки, чулки, сумки… Рослая женщина… высокий силуэт… благородный стиль. Что-то в ней было ему знакомо…Фрэнк остановился, украдкой ее разглядывая… и вдруг он ее узнал: «Ольга!» – позвал он тихонько. Она обернулась. «О, – сказала она, – как я рада! Я не знала, что вы в Париже! Но откуда вы выскочили, точно черт из бутылки?» – «Идем отсюда в какое-нибудь кафе… Я расскажу вам, откуда я выскочил…»
Фрэнку Моссо никак не следовало бы показываться с Ольгой, именно с Ольгой, но в кафе на бульварах столько случайного народа, что все люди там как будто на одно лицо. К тому же Фрэнк обрадовался встрече и в этот момент ни о чем другом не думал. Далекий довоенный Монпарнас, благословенное время, когда они были так отчаянно молоды и сладостно несчастны! Целый период жизни, общие друзья, события того времени, общественные и частные, сплетни, происшествия, случаи… Целый период жизни, общий для них обоих, как если бы они были соотечественниками, односельчанами. И не то чтобы они были тогда очень близки, но в течение нескольких лет они проводили вместе вечера, сидели за одним столиком, с Сержем и с другими, в кафе «Дом», «Куполь»… Уже четыре года как он в Париже? А ей рассказывали, что он в Голливуде, что он бросил живопись и занялся литературой, пишет сценарии и что он уже приобрел известность. Да, в этом есть доля правды, только теперь он живет в Париже. А она?… Ничего интересного, все то же… Она заведует теперь той рекламной конторой, в которой служила в монпарнасские времена. Теперь она уже не обязана предлагать и отстаивать свои предложения. Ее обязанность судить, какое впечатление произведет на публику выдумка других, оценивать «прохожего и его психологию», как говорит ее патрон мосье Арчибальд… Нет, она не замужем. Она живет в отеле. А он?… Он женат… Двое ребят, уже большие – время идет. Живопись? Он снова взялся за нее по возвращении в Париж. Но не живописью зарабатывает он себе, жене и детям на жизнь! Он служит в американской импортно-экспортной фирме, Ольге-то он может все сказать: у него были неприятности в Голливуде… Ольга знает его давно и сумеет правильно их оценить: он, Фрэнк Моссо, всегда плевал на политику, и вдруг – политические неприятности… Вся его причастность к политике заключается в весьма простой мысли, а именно: что власти не имеют права отравлять гражданам существование, не за это же им платят налоги. Ей-то он может сказать – ему пришлось бежать из США… еле успел удрать. Его допрашивали… Все это хорошо для профессиональных политических деятелей, для героев, для людей, которые любят приносить себя в жертву, но когда ты обыкновенный американский гражданин, это не может не вывести тебя из равновесия. К тому же кинематографическая фирма, с которой у него был контракт, порвала с ним… Тут пошла такая жизнь… когда-нибудь он ей расскажет, каково ему пришлось. В конце концов не оставалось ничего другого, как воспользоваться представившимся случаем и на некоторое время, пока все не уляжется, покинуть Соединенные Штаты. К тому же он хорошо знал Францию, ведь Франция для него была, как для каждого художника, второй родиной… Чтобы зарабатывать на жизнь, он поступил в торговую фирму импорта-экспорта, место занимает небольшое… Но что об этом говорить… Он вошел во Францию с армией, вступил в Париж с армией-освободительницей!… Да, другие были времена. Он читал в газетах, что Ольге торжественно вручили орден Почетного Легиона во дворе Дома Инвалидов, он гордился знакомством с ней и всем об этом рассказывал. Ей не очень скучно заниматься теперь «психологией прохожего» после всех ее славных подвигов? Славных подвигов… не будем преувеличивать. Нет, ей не слишком скучно, но она на самой грани скуки. Она не вкладывает в свою работу никакого чувства, но надо же чем-нибудь заниматься – так почему бы не этим?… Но как только она уходит из конторы, она перестает думать о делах, выключается и возвращается к себе. А там ровно ничего не делает. О, это длинная история… так получилось… в конце концов.