Страница 72 из 79
Югославия — страна, куда через Турцию попали после революции десятки тысяч русских белоэмигрантов. Принято считать, что в основном это были остатки армии Врангеля. Интеллектуальное ядро эмиграции, так обычно считается, осело в Берлине, Праге, потом постепенно собралось в Париже.
— Все так и не так, — говорит отец Василий. — Здесь, в Югославии, остались жить выдающиеся представители русской культуры. Для многих из них Югославия стала второй родиной. Вклад русских людей в развитие культуры и науки страны до сих пор еще мало изучен и не оценен по достоинству.
Отец Василий называет имена — одно, другое, третье… Ученые, инженеры, архитекторы, художники, балерины… Нет, почти все умерли. И похоронены или здесь же, при церкви, или на русском кладбище. Кстати, здесь и Врангель похоронен по его завещанию, и председатель Государственной думы Родзянко.
— Приходите, если будет время! — приглашает отец Василий.
Прихожу через несколько дней к концу утренней службы. Отец Василий встречает меня в клобуке, рясе, берет ключи, мы идем в домик напротив церкви. Оказывается, это музей. Стены зала увешаны картинами. На стендах вдоль стен множество экспонатов.
Чего здесь только нет! Много оружия, знаки отличия различных родов войск и частей царской армии, погоны, ордена…
Мне тут же вспоминается один из русских музеев в Америке. Там тоже собраны огромные ценности. Но со свойственной русскому человеку беспечностью хлипкая дверь в музей закрывается на плохонький замок. Кончилось тем, что музей недавно ограбили: выкрали богатейшую коллекцию русских орденов, каждый из которых по нынешним временам — маленькое состояние. Я гляжу на старинное распятие. Отец Василий гордится: «Смотрите, как блестит! Чистое золото!» А я думаю: и здесь та же удивительная, доверчивая беспечность. Рассказываю о краже в Америке.
— Да нет, кто же у нас решится! — отмахивается отец Василий. — С 1947 года начал я собирать этот музей. Пока все спокойно. — И он протягивает мне Книгу отзывов, массивный альбом в кожаном переплете.
Отзывов много. Эпиграфом всей Книги отзывов служат тютчевские строки:
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать —
В Россию можно только верить.
А дальше идут собственные рассуждения отца Василия: «У каждого экспоната — своя история, тесная связь с именем «первообладателя», с его честным трудом. Цель наша — не только сохранить светлую память этих людей, но и постоянно свидетельствовать о работе, талантах, успехах наших соотечественников, показать подрастающему поколению, что сделано, что достигнуто, дабы и они следовали бескорыстным и честным примерам.
Настоятель подворья и основатель мемориального музея русского имени — протоиерей Василий Тарасьев».
Больше сорока лет собирает отец Василий свой музей. В нем много дореволюционных реликвий.
— А вы знаете, что мы потеряли во время войны? — говорит отец Василий. — Вам не рассказали? В нашей церкви хранились императорские знамена петровских времен. Нагрянули гестаповцы, аккуратно запаковали знамена, удивительно аккуратно. Но вывозить днем у всех на глазах не решились, дождались ночи. Куда увезли, где сейчас знамена — неизвестно. Так что после войны я начинал практически с нуля. Собирал все, что касается дореволюционной истории России. — Он подводит меня к стендам знаков различия. — Вот бляха Пажеского корпуса. Вот знак Киевского кадетского корпуса, Псковского, Владимирского, Сумского. А вот Крымского, Донского, Ташкентского. А вот нагрудные знаки военных училищ. А вот этот — уже без короны, это значит, выпущен он между Февральской и Октябрьской революциями. А вот древние русские кресты, старое серебряное литье. А вот, поглядите, коллекция брошек, сделанных из пуль.
— То есть?
— Пули, извлеченные у раненых. Из этого металла жены потом заказывали на память брошки.
— Никогда не видел…
— Да, старая, ушедшая эпоха. Была такая традиция, причем широко распространенная. У меня большая коллекция брошек. А вот ордена. Много Георгиев, солдатских, офицерских. Сложная система, никак с ними не разберусь. Я ведь не специалист. Русская молодежь уже ничего не знает, а старики наши такие древние, что все давно перезабыли, путаются, верить им нельзя… Война размежевала эмиграцию на два лагеря. Наверное, вы знаете эту цифру: в 1921 году из Турции в Югославию прибыло около тридцати тысяч бывших участников врангелевской армии. Многие из них были приняты на службу в регулярные войска Югославии. Подраставшие дети учились в русских кадетских корпусах, в югославских военных училищах, тоже становились офицерами. К 1941 году общая цифра русских эмигрантов, включая военных, оставалась все той же — те же тридцать тысяч.
И вот началась война. С одной стороны, гитлеровцы создали так называемый «охранный корпус», куда было мобилизовано около двух тысяч человек. Двести человек пошли добровольно служить в гестапо и абвер. Но большинство русских встали на защиту Родины. Многие русские, служившие в югославской армии, сразу попали в плен. Многим из плена удалось бежать, они сражались в партизанских отрядах против немцев. Много русских сложили головы при обороне Белграда. Был такой поручик Шель, русский из немцев. Знаете, по пословице: «Мама — немка, папа — грек, а я русский человек». Немецкие танки наступали на Белград. А у Шеля была рота сербских солдат. Вооружение — старые ружья. А сам Шель на лошади, с саблей. Солдатам своим он сказал: «Расходитесь по домам, со мной остаются только добровольцы», — и поскакал напролом со своей тупой саблей навстречу танкам. Немцы его тут же срезали. Потом нашли при нем документы, очень удивились, узнав, что это русский человек. Даже похоронили его потом с воинскими почестями, как героя — вот какая была странность… Был еще такой Трофимов Саша, полковник-артиллерист.
Тоже служил в армии. Подождите, покажу вам его фотографию.
Отец Василий достает нужную папку и извлекает из нее фотографию. Очень высокий чернявый человек в папахе. Самолюбивое, волевое лицо.
— Трофимов ушел в партизаны, сидел в лагере. После войны был начальником артиллерии Югославской народной армии. Вот он бы мог много рассказать, жаль, я за ним не записывал.
— А он жив?
— Да нет, умер, здесь, в Белграде. Я его отпевал и место на кладбище нашел… Вот вам еще одно имя — Жорж Скригин. Во время войны ушел в партизаны. Всю войну прошел с фотоаппаратом. Все самые знаменитые снимки войны принадлежат ему. Была издана книга с его фотографиями.
— На сербском?
— Да. Жорж, кстати, был одним из первых кинорежиссеров Югославии. Сейчас очень старый человек. Ему много лет. В Загребе живет. Вот еще один русский — Петер Анагности. Хотите, подарю вам его книгу? Правда, она на сербском — о фашистских концлагерях. Очень сильная книга. Описывает, как их мучили, рассказывает о Якове Джугашвили. Какое-то время он сидел вместе с сыном Сталина в одном лагере. Книга так и называется по имени лагеря — «Колдиц-Либек». Он жив, архитектор, профессор университета… Вообще должен сказать, обстановка во время войны в Белграде была антифашистская. А наши русские ребята ходили по Белграду и пели: «Москва моя, страна моя, ты самая любимая». Немцы советских песен не знали, слов не понимали, а все вокруг молчали. Бывало, по воскресеньям маршем идут русские мальчики по улицам и поют. И ничего ни разу не случилось. Удивительно, не правда ли?.. Уходят люди, — вздыхает отец Василий. — И я не сразу после войны спохватился, молод был, глуп. Да и положение русских было не очень-то простое, сами помните, разрыв отношений с Советским Союзом. Для многих русских это были тяжелые времена. Документы утрачивались, партизанские истории не записывались. Но все-таки кое-что мне удается собрать.
Железные ворота, аккуратно заасфальтированный двор, деревянная дверь с коваными бляхами.