Страница 50 из 79
Чех — высокий пузатый старик с удивительно благостным выражением лица. Весь день он проводит на улице, где с нами и познакомился. Он одинок. У него есть только черный кот. Кот огромный, старый, солидный и ходит за своим хозяином по пятам. Чех живет на первом этаже. Обычно он стоит у окна своей квартиры и беседует с котом (если нет других собеседников). Кот сидит на подоконнике, монументально возвышаясь над цветущими красными геранями. Но едва хозяин делает хоть шаг в сторону, как кот, пружиня, перемахивает через герани на тротуар, трется у его ног и отправляется вослед. Иногда они вместе переходят улицу. Булгаковская сцена, когда они шествуют рядом!..
С чехом мы всегда останавливаемся поговорить. Он священник, родился и прожил всю жизнь в Нью-Йорке, сейчас на пенсии, но каждое воскресенье ездит в Квинс на воскресную службу в свою церковь. Еще наш знакомый — большой гурман. Мы часто встречаем его в окрестных ресторанчиках и в знаменитой кондитерской на 86-й улице, которая славится своей пекарней. Чех заглатывает пирожки с фруктами.
…Чехов в нашей округе много. Рядом угол 74-й Йорк-авеню, церковь Яна Гуса. Угол 72-й и Йорк — тоже чешская церковь. А еще есть и третья — на 1-й авеню и 68-й, величественная, с большим куском земли. Тут же чешские деликатески и магазины, где торгуют колбасками, кнедликами, есть и ресторанчик чешский, и сувенирная лавка. Там продаются товары из Чехословакии.
В конце семидесятых улиц — царство венгров. Венгерские магазины, колбасный (называется он почему-то «Володя»), дорогой ресторан, дома, где живут в основном венгры.
В начале восьмидесятых улиц появляются немецкие названия. В витринах висят окорока и копченые колбасы, гирлянды сосисок. И наконец, на 82-й улице — кульминация, знаменитый деликатесный магазин «Бремен хаус», Бременский дом. Продавщицы говорят там по-немецки, слышится тихая музыка: Моцарт, Бах, Вивальди. Народу там всегда мало, магазин дорогой.
Ну а после немцев начинаются старые русские кварталы. 96-я улица — это адрес многих знаменитых русских фамилий. Достаточно поглядеть в справочную книгу Нью-Йорка — Кочубеи, Трубецкие, Шереметьевы… В этих кварталах давно поселилась послереволюционная русская эмиграция.
96-я улица сегодня — это край «белого» Манхэттена. Дальше начинается испанский Гарлем, дальше и кабельный канал телевидения не проведен: нет желающих платить лишние деньги за дополнительные программы.
Но почему Зинаида Михайловна живет не на «русской» улице, если она всего в двадцати блоках от ее дома? Прежде всего, наверное, это случайность. Работала где-то рядом, сумела снять дешевое жилье… Но, с другой стороны, есть в ее отделенности от русской колонии и своя закономерность. Зинаида Михайловна принадлежит к иной волне эмиграции. Дело не в том, что она приехала сюда на тридцать лет позже. Приезжают и другие, из Бразилии, Аргентины, из Австралии, и если по рождению они принадлежат к русскому дворянству, то и снять квартиру пытаются недалеко от своих. Зинаида Михайловна — чужая. Различные волны русской эмиграции практически не общаются и плохо осведомлены друг о друге. Сильно сомневаюсь, что Зинаида Михайловна знает что-то о жильцах 96-й улицы. И коротает свою жизнь она рядом с чехами, венграми, немцами. Русские рядом, но барьер высок, не перепрыгнешь.
Кстати, вспомнил: наш жизнелюбивый чех тоже нередко заводит разговор о жилье. Он живет в своем доме более полувека, платит гроши. Но что с ним будет, если дом снесут? «В крайнем случае перееду поближе к своей пастве, в Квинс, там подешевле, там я как-нибудь справлюсь, — вздыхает он. — Но здесь меня все знают, и я всех знаю, не хотелось бы отсюда уезжать. Здесь дружное старое землячество. Правда, и у нас становится опасно жить. Вечером ходите только по моей стороне улицы, — предупреждает он нас. — На той стороне в доме напротив поселились какие-то подозрительные субъекты. Меня-то они не тронут, а вот вас… не уверен…»
Конечно, они его не тронут, потому что он свой, а своих по неписаным законам не трогают. Он свой: по нью-йоркской традиции он каждый вечер заседает на крыльце своего дома. Почти на каждом крыльце в старых домах собираются по вечерам большие компании — жильцы окрестных домов. Крыльцо выполняет в Нью-Йорке роль нашей общественной скамейки возле подъезда. Там располагаются на ступеньках люди самых разных возрастов, просто и удобно одетые. Они пьют пиво из банок, коку, пепси, иногда перебрасываются парой фраз.
Это совсем другой мир, мир простых людей. Здесь, приходя с работы, никто никуда не торопится. Здесь никто не заботится специальным образом о своем здоровье. Здешние жители почти не ходят в бассейны, не бегают до и после работы по улицам, как это делают изможденные от рационального питания сухопарые нью-йоркские интеллигенты. Здесь и телевизор-то особенно не смотрят, хотя принято почему-то считать, что все американцы только и делают, что проводят вечера, уткнувшись в телевизор.
Здесь еще живы старые традиции, идущие с незапамятных времен, — посидеть на улице с соседями, поглядеть на тех, кто проходит мимо, подышать воздухом, обменяться новостями…
Помню, в первый мой приезд в 1960 году эти мирные сцены глубоко меня поразили. Уже тогда они казались отголоском давно ушедшей эпохи, исчезающими островками человечности. Но вот прошло почти тридцать лет… Нет, по-прежнему сидят как ни в чем не бывало. Разница только в одном — небоскребы начали бурно теснить эти патриархальные островки. На Манхэттене, по крайней мере на Верхнем Ист-Сайде, где так дорога земля, дни их, по-видимому, сочтены.
…Три мира соседствуют в наших окрестностях, сказал я: жители небоскребов, жильцы опустившихся малоэтажных домов и бездомные. Но есть и четвертый мир. И пятый.
Четвертый — это люди, обслуживающие небоскребы, проводящие здесь — по времени — большую часть жизни. Швейцары, электрики, монтеры, работники гаражей, почтальоны. Зарплата у них мизерная, работа тяжелая, живут все они, как правило, очень далеко. «На Манхэттене могут жить только те, у кого большие деньги, — сказал наш швейцар Чарли, худощавый, интеллигентного вида черноглазый итальянец с большим природным чувством собственного достоинства. Чарли под сорок, жены нет, он часто дежурит по воскресным дням, за которые платят сверхурочные. — Вот в этом доме живет дочка президента авиационной компании «Америкен Эйрлайнз». А так, если за квартиру не платит фирма, кто может себе позволить? Возьмите Джорджа, поглядите на его жизнь…»
Джордж — наш почтальон. Я часто встречаю его на улице. Улыбаясь слабой улыбкой, он катит тяжеленную тележку с почтой. Джордж очень тощий, длиннорукий, в синей фирменной гимнастерке с нашивкой почтового ведомства — стремительным орлом — на груди. Человек он простодушный и общительный. Мы разговариваем, когда он распаковывает свои огромные холщовые мешки в холле. Джордж каждый день непременно что-нибудь сообщает мне о перестройке и гласности. Он внимательно следит за событиями в нашей стране.
— Когда же вы читаете? — спросил я его однажды.
— Сам не понимаю, как успеваю, — ответил он. — Я же на двух работах. С шести утра до шестнадцати тридцати в почтовом ведомстве. Потом еду на Уолл-стрит. Знаете «Всемирный торговый центр»? Там на 110-м этаже есть ресторан «Окно в мир». Там у меня вторая работа, с пяти вечера и до полуночи. Там я работаю помощником повара.
— А сколько часов вы спите?
— Три часа в сутки, с часу ночи до четырех. В четыре вскакиваю, завтракаю и еду в почтовое отделение. Высыпаюсь в воскресенье — сплю целый день.
— Все равно это выше человеческих сил!
— А что поделаешь? На одну зарплату не проживешь. Может, поднакоплю денег, встану на ноги, бизнес какой-нибудь маленький заведу, женюсь. Хотел получить образование, не удалось. Вот и расплачиваюсь.
Я вспомнил рабочего нашего гаража: молодой совсем парень, латиноамериканец, тоже работает на двух работах в двух гаражах. А гаражи в Нью-Йорке — это работа на износ, сплошные выхлопные газы, запах бензина, жара, надо все время ловко выводить и вводить машины на освободившиеся места. Все гаражи в Нью-Йорке не только для постоянных клиентов, но и для желающих с улицы. Есть место — заворачивай, плати за парковку долларов десять — пятнадцать. Дикие деньги! Но уж за такие деньги надо, чтобы все было побыстрее. Вот и крутятся рабочие гаража с утра до поздней ночи. Однажды наш парень исчез, оказалось, попал в автомобильную катастрофу. Через два месяца он появился, бледный, с костылем в руках, нога была еще в гипсе. Но каким-то образом он умудрялся при этом работать. «Выхода нет», — объяснил он мне.