Страница 9 из 29
– Ужасно интересно, – ответил он, глядя, как она приближается. – Вы прекрасно играете.
– Это полезно для моих пальцев, делает их сильными, гибкими. – Она села в кресло у камина. – Не забывай, я хирург.
Он вскинул голову.
– Я чуть не забыл, – признался он. И продолжил: – Хотя, на самом деле, ваша фамилия не выходит у меня из головы. В Австрии есть очень известный доктор Гейслер – доктор Анна Гейслер. Написала замечательный учебник по современной хирургии. Вы не родственница?
– Не совсем. – Она невозмутимо закурила сигарету. – Это я доктор Анна Гейслер.
Сначала он подумал, что она шутит. Затем, поскольку безразличие, с которым она призналась в авторстве, убедило его, он был ошеломлен. Это она – блестящая Гейслер из Гейдельберга и Вены!
– Боже милостивый, – пробормотал он, запинаясь. – Я здесь что-то из себя изображаю, а вы – ваша работа известна во всем мире.
– Ты мне льстишь, – сказала она.
– Нет, нет. Я просто потрясен!
Она изучала тлеющий кончик своей сигареты:
– Это ничто по сравнению с тем, что я готовлю. Когда я отработаю здесь эти двенадцать месяцев, Комиссия через твоего друга декана Инглиса пообещала мне отличный шанс в Эдинбурге, в Фонде Уоллеса! Тогда они услышат обо мне. – Она резко повернулась к нему. – Если у тебя на завтра нет ничего получше, почему бы тебе не прийти и не посмотреть, как я оперирую?
– Я бы хотел этого больше всего на свете, – нетерпеливо сказал он.
Она кивнула, не вдаваясь в дальнейшие подробности. Затем встала и в халате, полы которого волочились по полу, пересекла комнату:
– Я голодна. И я не повар, к несчастью! Но с помощью Гиппократа я собираюсь сотворить два достойных сэндвича.
На деле же, помимо сэндвичей, она организовала кофе и банку корнишонов. Они ели, сидя на коврике у камина, обсуждая технические тонкости своего ремесла. Ее начитанность, острота ее знаний поразили и глубоко впечатлили его.
Глава 17
В десять часов вечера он встал, чтобы попрощаться, и сказал с чувством:
– Я получил огромное удовольствие. Не знаю, как вас благодарить, доктор Гейслер.
– Меня зовут Анна, – ответила она. – Не надо меня благодарить. Если бы мне было скучно, я бы давно выставила тебя за дверь.
Когда он ушел, она постояла в тихом раздумье. «Бедный дурачок, – размышляла она, – жизнь изранила его. Как и меня. Но он еще не ожесточился, как я». Стоя у догорающих углей, она подумала с жестокой откровенностью: «Я возьмусь за него, отшлифую и закалю. Он умен. Как коллега он может впоследствии оказаться полезным для моей работы».
На следующее утро Дункан был разбужен, чтобы ответить на телефонный звонок внизу. Это была Маргарет, мило раскаивающаяся в том, что сорвалась.
Он не знал, что в своем тщеславии она не могла смириться с потерей даже самого малозначимого из своих поклонников. Нет, не было никакого чуда в том, что она позвонила ему, чтобы простить его и восстановить их отношения.
Длинный Том, отягощенный головной болью, а еще более угрызениями совести, воспринял известие о примирении со стоном облегчения.
– Старый дурак – вот кто я такой! Но я буду наказан – само собой! Когда я вернусь домой, мне придется отвечать перед твоей матерью.
При упоминании матери выражение лица Дункана стало жестким. Его отчуждение сохранялось, а с ее стороны скорее даже росло, чем рассеивалось, – из-за его попыток примирения. Она по-прежнему была убеждена, что все его усилия закончатся трагедией, что время докажет ее правоту.
Он непроизвольно сжал кулак:
– Теперь ты понимаешь мои амбиции, папа? Почему я не отступлю. И почему я добьюсь успеха.
Длинный Том, уже собравшийся уезжать, кивнул, натянул кепку и направился к двери.
– Добивайся успеха, мой мальчик, раз ты так решил, но не забывай быть счастливым!
Он напоследок улыбнулся сыну, а затем позвал Раста и пошел на утренний автобус.
Глава 18
В тот же день Дункан отправился на операцию к доктору Гейслер. Он рано прибыл в маленькую больницу, которая находилась в бедном промышленном квартале соседнего городка Данди. Однако Анна была уже там – что-то мыла в предоперационной. Выглядела она абсолютно отрешенной. Но когда медсестра из операционной помогала ей надеть халат, она спросила через плечо:
– Не хочешь ли побыть анестезиологом?
Обрадованный Дункан был польщен. Он начал благодарить ее, но она оборвала его:
– Пожалуйста, хватит болтать! Приготовься.
Она повернулась к медсестре:
– Сестра Доусон! Через пять минут здесь должен быть мой пациент. Почему до сих пор нет доктора Овертона?
Голубоглазая медсестра Доусон, с нагловатым личиком и пушистыми светлыми волосами, странно смутилась и принялась извиняться:
– Он будет здесь с минуты на минуту. Он наверняка был ужасно занят.
Едва она успела это сказать, как в помещение ворвался Овертон с пространными объяснениями причин своей задержки. Дункан не удивился, что ассистировать будет Овертон, поскольку это входило в его обязанности как одного из младших врачей. А вот Овертон явно не ожидал увидеть его здесь.
– Ну и ну, и ты тут, Стирлинг! Не знал, что ты сегодня эфирная шишка! – В его враждебном тоне слышались нотки ревнивого соперничества.
– Пожалуйста, без разговоров, – резко прервала его Анна. – В моей операционной я этого не позволяю.
Овертон пожал плечами. При этом он хитро подмигнул хорошенькой медсестре Доусон, когда она заботливо помогала ему надеть халат.
Почти сразу же был доставлен пациент – мальчик одиннадцати лет, истощенный, кожа до кости, детище окрестных трущоб. У него был случай talipes equines – косолапость.
Как и большинство детей, он без проблем заснул под анестезией – Дункан спокойно отмечал глубокое и ровное дыхание своего подопечного. Сидя на белом металлическом табурете в изголовье операционного стола, он имел идеальную точку для наблюдения за операцией.
Казалось, что оперировать такого пациента – дело безнадежное: укороченная нога, утолщенная и деформированная ступня, которая была скорее не ступней, а бугром скрученных и деформированных тканей. Дункан был убежден, что ни один хирург из тысячи не решился бы на такую операцию. Однако он видел, что с первого же быстрого и смелого разреза, обвившего утолщенную лодыжку, как алая лента, Анна стала творить невозможное.
В ее спокойных, быстрых руках ланцет с тонким лезвием уверенно поблескивал среди мешанины костей и сухожилий. Каждое движение было точным и целенаправленным – ничего лишнего, никакой суеты – искушенные ловкие пальцы были послушны. Дункан видел в больнице прекрасных хирургов, самого профессора Региуса, но здесь было что-то иное, нечто превосходное – нечто, несомненно, гениальное.
Завершив наконец операцию, она резко повернулась, стянула перчатки и, глубоко вздохнув, прошла в нишу, чтобы снять маску. Там к ней присоединился Дункан. Что-то говоря, вошел и Овертон, и было очевидно, что на сей раз молодой доктор забыл о своей обычной манере изображать скуку.
– Честно говоря, доктор Гейслер, это лучшая операция, которую я только видел. Поздравляю!
Она отстраненно улыбнулась, вытирая руки полотенцем, которое он ей протянул.
– Разве я не сказала: «пожалуйста, без разговоров»?
– Тогда давайте выпьем чая. – Его голос звучал заискивающе. – Жду вас в ординаторской, внизу.
Но его приемы победителя на нее не действовали. Она покачала головой.
– Я собиралась выпить чая с другом.
– О, хорошо, тогда, возможно, в другой раз.
Когда он ушел, Анна скорчила гримасу отвращения:
– Он слишком смазлив, этот молодой человек.
– Он был искренне восхищен вами.
– Возможно. Этот тип людей всегда ищет выгоду! Кроме того, я готова поспорить на новый стетоскоп, что у него интрижка с той медсестрой. – Она сбросила свой операционный халат. – Но теперь, ради бога, поторопись!
– Я думал, вы встречаетесь с другом.