На Лене-реке

— Вот те на! — протянул Василий. — Никак мы с тобой дома встретиться не можем, — и даже рукой махнул.

— Такие уж мы с тобой, Вася, ответственные стали, — вздохнула Таня. — Ну, иди, укладывай ребятишек, пока твоя ответственная жена государственные дела решает.

Еремеев пробыл в командировке четыре дня, и список посетителей, не попавших к нему на прием, не уместился на странице.

— Директор завода Парамонова вместе с Ынныхаровым приходили два раза и просили меня сообщить им, когда вы вернетесь, — доложил дежурный секретарь, подавая список Еремееву.

— Сообщите, что прошу их… сегодня вечером, часов в девять, — ответил Еремеев, немного подумав.

«Что это у них случилось? По пустякам Парамонова не пойдет к секретарю обкома. Тем более, приходили вдвоем… Неужто беда какая на заводе…»

Но думать так не хотелось. Скорее всего, пришли с просьбой поддержать какое-нибудь новое начинание. По таким делам к Еремееву приходили часто.

Еремеев вернулся из поездки в том радостно-бодром состоянии духа, когда особенно отчетливо осознается могучий размах общего строительства, а неизбежные во всяком деле трудности и помехи не то чтобы исчезают из поля зрения, но просто занимают в нем соответствующее их истинному масштабу место. Сама объективность оценки состояния дел служит тогда лучшим залогом успешного их дальнейшего хода.

Вместе с руководителем комплексной экспедиции Академии наук по изучению производительных сил края и начальником геологического управления Еремеев облетел районы работ важнейших поисковых партий. Даже его, человека, искренне любящего свой край, хорошо его знающего и поэтому верившего в почти безграничные возможности его дальнейшего развития, ошеломили как размах изыскательских работ, так и, в особенности, их результаты.

Рассматривая найденные образцы, слушая пояснения геологов, Еремеев воочию видел новые города в глухих, ранее недоступных местах, видел рассекающие бескрайнюю тайгу железные дороги, видел небывалое оживление на великой сибирской реке Лене, видел дальнейший могучий и яркий расцвет родного края, родного народа.

День, заполненный многими делами, и текущими и так называемыми перспективными, пролетел незаметно. Когда Еремееву доложили, что пришли Парамонова и Ынныхаров, он удивился: неужели уже девять часов?

Таня казалась смущенной и даже взволнованной. Егор Иванович был спокоен, как всегда, но озабочен.

«Нет, тут не новаторство, — подумал Еремеев, — на заводе что-то случилось».

И стариковская добродушная шутка, которой он хотел ободрить смущенную Таню, показалась ему неуместной.

— Слушаю вас, друзья, — сказал Еремеев, усадив вошедших.

— Говори, Татьяна Петровна, — сказал Ынныхаров.

Таня встала, и по тому, как она нервным движением оправила выбившийся из выреза жакета темный галстук, было заметно ее волнение. Еремеев жестом пригласил ее рассказывать не вставая, но она не села, а стояла молча, подбирая нужные слова.

— Не знаю, Василий Егорович, с чего и начинать.

— Начинай с самого начала, Татьяна Петровна, — шутливо сказал Еремеев. — Будет вернее.

— В изыскательскую партию, которая работает на Медвежьем острове, пробрался темный человек, — начала рассказывать Таня, — Михаил Седельников. Вы, Василий Егорович, наверно, помните, еще перед самой войной случилась у нас на заводе порча кож, а потом, уже в войну, пожар был, так вот это все их рук дело — Седельниковых… А теперь он на острове оказался, где такие важные работы ведутся…

Начав рассказывать, Таня перестала волноваться и беспокоилась только о том, чтобы яснее и короче изложить секретарю обкома суть дела. Она рассказала, как пытался Седельников замедлить ход изыскательских работ на острове, рассказала также о провокационных слухах, распространяемых в колхозах, и о странном приятеле Джерготова.

Еремеев слушал внимательно, ни разу не перебив ее вопросом или замечанием, хотя все, о чем рассказывала Таня, ему было уже известно, за исключением только встреч Джерготова с незнакомцем в Москве и появление этого незнакомца в Приленске.

Но эта деталь была очень важной и связывала воедино отдельные разрозненные, по первому впечатлению, факты.

— Василий Егорович, мы очень боялись опоздать. Боялись, чтобы Джерготов не успел обмануть вас насчет нижнего варианта. Ясно, раз Джерготов за нижний вариант, то это худший. Я понимаю, Василий Егорович, — снова волнуясь, говорила Таня, — у нас нет прямых доказательств преступной деятельности Джерготова, но ясно, что он враг. Не верьте ему, Василий Егорович!

— Сядь, Татьяна Петровна. Сядь и успокойся, — серьезно и вместе с тем ласково сказал Еремеев. — За заботу об общем деле спасибо! И тебе, старый друг, спасибо! Теперь послушайте меня, друзья. Джерготову никогда особой веры не было. Уже несколько лет назад были сигналы, что он не тот, за кого выдает себя. Точно установить этого не удалось, но некоторые его поступки подтверждали это. А теперь все прояснилось: два дня тому назад Джерготов скрылся.

— Как скрылся?! — воскликнула Таня, а Егор Иванович, хотя и не сказал ничего, но встревоженно посмотрел на Еремеева.

— Скрылся. Бежал. И это очень хорошо, — сказал Еремеев.

Егор Иванович улыбнулся и кивнул в знак согласия, но Таня не поняла.

— Очень хорошо, — повторил Еремеев. — Джерготов сам себя разоблачил как изменник Родины и враг своего народа. Если бы у него было побольше смелости и выдержки, не так легко удалось бы вывести его на чистую воду. Прямых улик не было, но у Джерготова загорелась шапка. Подобные господа действуют по пословице: «блудлив, как кот, труслив, как заяц». Верно я говорю, Егор Иванович?

— Верно, — кивнул Егор Иванович. — Подобно отставшей собаке, лающей на бурелом.

— Какой хозяин, таковы и слуги, — сказал, смеясь, Еремеев.

— Вы считаете, Джерготова прикармливали оттуда? — спросила Таня.

— Да. Деньги, на которые он собирался покупать наших людей, попали к нему из американских рук. Не удивляйтесь этому. У янки хороший нюх. Богатства нашего края для них лакомая приманка. Давно они рвутся на наш Север. Видывал я еще в молодости на Севере американских купцов. Так говорили про них охотники: «Всякий купец — собака, американский купец — волк». А сейчас не только богатства нашего края привлекают их. Сейчас им важнее всего задержать наше движение вперед, к коммунизму.

— Не удастся, — сказал Егор Иванович. Он выколотил о край массивной мраморной пепельницы свою коротенькую трубку и снова набил ее.

— Верно, Егор Иванович, не удастся, — подтвердил Еремеев и рассказал Тане и Егору Ивановичу, что видел он за последние дни в разных концах Приленского края, как преобразится край, когда будут освоены его огромные богатства.

— Василий Егорович, — спросила Таня, — меня часто спрашивают, особенно женщины, не сумеют ли враги наши разжечь новую войну?

— От нас с вами зависит, Татьяна Петровна, — весело блеснув глазами, ответил Еремеев. — Прежде всего от нас с вами. Как будем пятилетку выполнять, как будем крепить лагерь мира.

— За нами дело не станет, — сказал Егор Иванович.

— И я так думаю, — отозвался Еремеев, — потому, надеюсь, война не так близка, как хотелось бы ее поджигателям. Не надо также забывать, что с нами сотни миллионов сторонников мира во всех странах. Это могучая сила.

Когда Таня и Егор Иванович собрались уже уходить, Еремеев спросил, как готовятся на заводе к конференции сторонников мира.

— Имейте в виду, один из представителей вашего завода поедет на Всесоюзную конференцию. Так что выбирайте авторитетных делегатов. Указывать не хочу, но посоветовал бы кого-нибудь из ваших новаторов. Есть ведь у вас такие?

— Есть, — ответила Таня с довольной улыбкой.

— Вот хотя бы, скажем, эту девушку, которая конвейер усовершенствовала. Как ее фамилия, не вспомню, — и Еремеев хитро подмигнул в сторону политично отвернувшегося Егора Ивановича.

— Ее фамилия Ынныхарова, — ответила Таня.