Страница 31 из 57
— У его капитал, — мрачно отзывается старшой. — Его с нами не равняй.
— За ем не угонисси, — поддерживает старшого колченогий старичок в заношенной до дыр рыжей поярковой шляпе. — У ево и родитель лавку держал. Ихняя фамилия спокон веку известная в Верхоленске,.
— Ну и что с того, что известная, — возражает веснушчатый парень, — правильно хороший человек объясняет, хоть про этого живоглота тоже. Не жнет, не сеет, а деньги под себя гребет лопатой…
Один единомышленник уже определился. Но надо довести до ума старшого.
— Иннокентий Иванович, конечно, мироед, или, как правильно тут сказали, живоглот. Только маленький живоглот, мелкий мироед. На него работают, если сосчитать всех его приказчиков, батраков и прислужников, человек десять, от силы пятнадцать. Да и вы все на него работаете.
— А мы-то пошто на него? Мы на себя! — сердито мотнув головой, возразил старшой.
— В том и суть, что и вы все на него работаете. Он продает вам товары не по той цене, что сам купил, а гораздо дороже. Иной раз и копейку на копейку накинет, рубль на рубль. А иначе зачем бы он стал торговать? Всякая торговля для барыша. И выходит, что он вас каждого, сколько вас есть в Верхоленске, заставляет на себя работать, ну хоть не с утра до вечера, а, скажем, по часу в день. Вот и получается, что работает на него по крайней мере сотня людей. И все равно мироед он мелкий. А вот в Питере, откуда меня выслали, есть фабрики, на которых работают до пяти тысяч рабочих. И все они работают на одного хозяина. Разве это справедливо?
Завершить начатую беседу не удалось.
Веснушчатый парень углядел, что из-за дощатых пристанских лабазов вывернулась знакомая фигура урядника, и сказал об этом старшому.
— Пошабашили, хватит. Давай за работу! — энергично скомандовал старшой. — А вы, барин хороший, шли бы своей дорогой. И, значица, так: вы нас не видали, мы вас не слыхали. А то долго ли до греха. Как зачнут таскать по судам да по допросам…
Не хотелось обрывать серьезный разговор, не доведя его до конца. Впрочем, самое главное он успел сказать. И плотники хорошо его поняли. Пусть каждый на свой лад, но самую суть все уловили. И для него самого разговор был полезен. Первый случай откровенного доверительного общения с местным рабочим людом. Рабочие люди везде есть. И не раз еще придется вести с ними откровенные беседы. И все-таки досадно, что не договорили. Каких-то минут не хватило…
Но карбазный мастер был прав, оберегая его от полицейских глаз и ушей. Здесь, на краю света, церемониться не станут. И сыщут место подальше и поглуше Олекминска… Про здешние порядки он уже наслышан: закон — тайга, прокурор — медведь!
Вряд ли на тот именно карбаз угодили они с Катей, к сооружению которого и он руки приложил. Карбазов каждую весну отплывало вниз по Лене великое множество. Но Кате он сказал, что это тот самый, и заметил, что ее это порадовало.
Первыми отправлялись в путь связки карбазов, которым предстоял самый дальний путь — до Якутска или и того дальше, к устью Алдана и к устью Вилюя, а некоторым — и совсем в низовья Лены до Жиганска и Булуна, а это без малого четыре тысячи верст.
А до Олекминска рукой подать — и полутора тысяч не наберется. Но и эти полторы тысячи верст плыли они больше четырех недель.
Катиного терпения хватило с горем пополам только на первую половину пути.
— Когда же конец-то будет? — возмущалась она. — Стоим ведь, на месте стоим! Вот уж поистине первобытный способ путешествия!
Первые дни, пока плыли по верхнему течению Лены мимо Жигалова, Осетрова, Маркова и река еще не перестала быть рекою и даже с середины ее хорошо можно было разглядеть не только избы на берегу, но и играющих на песке ребятишек и бегающих по улицам собак, — заметно было, что карбаза плывут и берега уходят назад достаточно быстро.
Лоцманы проворно работали длинными рулевыми веслами, прилаженными на головном и на замыкающем карбазе связки, вся связка послушно следовала извивам фарватера, и новые картины величавой сибирской природы открывались взорам путешественников.
Даже Кате, родившейся и выросшей на Кавказе, было чему подивиться. А ему, жителю равнинной России, и подавно все было в диковинку.
Крутые, почти отвесные скалы теснили реку с обеих сторон. Невозможно было понять, как удерживаются на этой круче деревья: почти от самой воды и до гребня, упирающегося в облака, густо росли ели и сосны, словно бархатным темно-зеленым пологом застилая откосы берегов. Местами зелень полога вспарывалась выпирающими ржаво-бурыми или сизо-фиолетовыми обломками скал, а внизу, вдоль кромки берега, протянулась широкая полоса разноцветной каменной осыпи.
Река металась из стороны в сторону, прорываясь между каменными кручами, и только искусство ленских лоцманов помогало проводить неуклюжие связки карбазов по круто рыскавшему фарватеру.
На пятый или шестой день плавания связка приблизилась к Пьяному быку.
Один из лоцманов подошел к нему и предостерег:
— Скоро Пьяный бык. Слыхал, поди?
— Не слыхал… — и, словно оправдываясь, пояснил: — первый раз в этих краях.
— Коли не слыхал, то запоминай. Будь настороже. Опасное место. Плавать-то умеешь?
— Умею… — не совсем уверенно ответил он.
Одно дело — плавать в степной речушке его детства, совсем другое — в этой сатанинской реке.
— Смотри в оба, — предупредил лоцман. — В случае чего, доглядывай за молодухой.
Он не сразу понял, чего следует опасаться. И уразумел, только когда связка вышла на поворот и Пьяный бык стал хорошо виден.
Вспарывая темную гладь реки, в русло ее вдвинулась острым углом колоссальная черная, совершенно отвесная глыба. Стрежень реки бил прямо в каменный вож. Вода бурлила у скалы, словно под форштевнем идущего полным ходом корабля, пенилась и свивалась в водовороты. Все мужики, и он тоже, кинулись к веслам, на помощь лоцманам. Казалось, катастрофа неминуема. Связку тащило прямо на каменный нож…
И когда он уже покорился мысли, что все кончено, — крутая струя отвела головной карбаз в сторону и вся связка проскочила мимо скалы.
— Пронесло, царица небесная! — сказал лоцман и истово, широко перекрестился. Вслед за ним перекрестились все.
И тут же где-то в вышине грянул выстрел, и оттуда же сверху донесся пронзительный, даже визгливый в своем надрыве голос.
— Хозяин Камня провожает, — сказал лоцман.
— Смотри, смотри! — закричала Катя.
На вершине скалы, у самого ее края, топтался, припрыгивая и приплясывая, крохотный с такого расстояния человечек, одетый не то в белый балахон, не то в длинную рубаху. Он размахивал руками, в одной из которых зажато было ружье, и что-то распевал во весь голос. Но ветром звук относило в сторону, и ни мелодии песни, ни слов ее нельзя было разобрать.
— Кто это? — спросил он лоцмана.
— Сторож. От казны на должность поставлен, и от казны ему жалованье идет.
— Что сторожить? — не понял он.
— По ночам или в туман костер зажигает.
— Вроде как бы смотритель маяка?
— И так можно сказать, — согласился лоцман.
— А пляски и прочее?
— Давно он тут. Лет, может с полета… Ишо отец мой карбаза по Лене спускал, он уж тута был. Говорят, одичал, умом тронулся. А может, и зря говорят. Прошли мы, целы остались, рад человек…
— А бывает?..
— Всяко бывает. Название такое не зря дадено. Почему Пьяный бык? Это уже на моей памяти было. Однако, в тот самый год, как турецкая война началась… Везли на Витим на золотые прииски хлебного вина целую связку. Известно, на приисках вино завсегда первый товар. Ну и, значит, или лоцмана к вину приложились, или так уж тому быть положено, а только ударило о камень, разбило всю связку, и всем конец. Вот с тех пор и Пьяный бык…
А как миновали Киренск — занятный городок на островке при впадении Киренги в Лену, так вскоре вырвалась река на простор. Долина раздвинулась, стерегущие «е горы отступили вспять, и сама река разлилась широкими и привольными плесами, так что с середины ее до берега едва глазом достать. Теперь уж вовсе неприметно стало, то ли плывут карбаза, то ли вовсе застыли на месте.