Страница 2 из 57
— Вы еще не знаете, зачем собираются товарищи большевики, какой вопрос будут обсуждать, — сказал он, загадочно улыбаясь.
— Какой? — равнодушно спросил Соболев. Черепанов опасливо оглянулся и понизил голос:
— Об эвакуации большевиков из Москвы и сдаче Москвы Деникину. Теперь вы понимаете, до чего докатились товарищи комиссары!
— Это, конечно, собачья брехня, — спокойно возразил Соболев. — Не за этим они собираются. Только нам это безразлично. Они пусть обсуждают, что хотят, а мы будем с ними разговаривать на языке динамита.
— А вы успеете обернуться Москва — Красково и обратно? — деловито осведомился Черепанов.
Соболев, насупив брови, метнул на него пристальный и тяжелый взгляд:
— Много знаете…
— Мы же верные союзники в борьбе за революционные идеалы! — высокопарно произнес Черепанов. — Союзники на жизнь и на смерть!
— Умирать не собираемся, — жестко сказал Соболев. — Они пусть умирают… Ну, хватит, однако, воздух ворошить, господин хороший! — Давай ближе к делу! Мне нужен план помещения и все подходы к нему.
— Обойдемся без бумаги, — сказал Черепанов. — В этом здании, Леонтьевский, восемнадцать, раньше помещался наш ЦК. Так что, понимаете, я знаю здание и все подходы к нему как свои пять пальцев…
— Да я-то не знаю! — грубо оборвал его Соболев.
— Я вас сам проведу, — сказал Черепанов, — и укажу самый удобный подход.
— Не сдрейфишь?
— Наша партия не меньше вашей заинтересована в успешном исходе операции.
— Меньше ли, больше ли, будет видно, — проворчал Соболев и встал из-за стола.
Соболев знал, что Черепанов солгал ему, сказав, что на совещании в Московском комитете будет обсуждаться вопрос об эвакуации Москвы. Впрочем, ложь эта могла пригодиться, и вожак анархистов не был в обиде на своего эсеровского приспешника.
А вот про Щепкина сказано было точно. Замели контрика. Нелегальному центру анархистов не были еще известны подробности провала «Национального центра», но слух об аресте его председателя Щепкина уже прошел по подпольной Москве. Поговаривали даже, что Щепкин сам явился в ВЧК с повинной.
В действительности все было по-иному.
Три дня назад, уже под вечер, оборванный и грязный инвалид на гулкой деревяшке, с нищенской сумою через плечо, постучался в дверь одноэтажного каменного флигеля, теснившегося в глубине захламленного двора в одном из переулков Замоскворечья между Ордынкой и Полянкой.
Во флигеле жил бывший купец первой гильдии и бывший гласный городской думы Николай Николаевич Щепкин. Новая власть, экспроприировав его торговое заведение и трехэтажный каменный дом, великодушно оставила в личном его пользовании довольно просторный флигель.
С утратой некогда принадлежавших ему богатств гражданин Щепкин как будто смирился и даже поступил на государственную службу в одно из учреждений, ведавших продовольственным снабжением жителей Москвы, где его многолетний опыт по торговой части мог найти себе достойное применение.
По единодушному свидетельству всех соседей, Николай Николаевич вел жизнь скромную и тихую, как и подобает мелкому советскому служащему. Замечено было лишь, что к нему чаще, нежели к другим соседям, стучатся в двери нищие и убогие. Стало быть, жалостливый, доброй души человек.
Инвалида с деревяшкой тоже приняли приветливо. Сам хозяин дома встретил его в сенях, облобызал троекратно и провел в дальнюю угловую комнату, отделенную от прочих широким коридором и служившую как бы кабинетом.
Инвалид снял деревяшку и прошелся несколько раз из угла в угол, разминая затекшую в сгибе ногу, потом попросил пить, осушил принесенный ему ковш хлебного кваса и только тогда сказал Николаю Николаевичу, что готов к докладу. Хозяин гостеприимно предложил сперва подкрепиться с дороги, но мнимый инвалид отказался, сказав, что у него времени всего один час, даже и того не осталось, потому что в девятнадцать ноль-ноль должен он быть на Павелецком вокзале.
— Пусть положат мне чего-нибудь посущественнее, — сказал он, протягивая суму Николаю Николаевичу. — В дороге перекушу.
Николай Николаевич взял суму и, машинально оберегаясь, как бы не коснуться ею полы светло-серого пиджака, вышел из комнаты. Быстро вернулся и сказал, что сума будет собрана в дорогу.
— Садитесь ближе, — сказал гость и усмехнулся, — я приучил себя к мысли, что у каждой стены есть уши.
Гость сидел в глубоком кожаном кресле, которое трудно было сдвинуть с места, и Николай Николаевич переставил венский стул поближе к креслу. Но не успел еще усесться, как из коридора донеслись четкие быстрые шаги, дверь открылась, и через порог в кабинет шагнул высокий человек… в форме командира Красной Армии. И в тот же миг взметнулась вверх рука инвалида с наганом. Какой-то малой доли секунды не хватило ему, чтобы продырявить череп красного командира. Но Николай Николаевич с удивительным для его грузной фигуры проворством, перехватил руку инвалида, крикнув приглушенно:
— Все свои!
После чего попросил обоих убрать оружие (командир тоже изловчился выдернуть из кобуры длинноствольный маузер) и поспешно представил их друг другу:
— Господин ротмистр, доверенное лицо его высокопревосходительства генерала Деникина. Господин штабс-капитан, помощник начальника по строевой части курсов красных командиров, член нашего боевого штаба. Прошу вас, господа, взаимно довериться друг другу, ибо мне известна ваша преданность нашему святому делу!
Ротмистр криво усмехнулся и опустился в кресло. Штабс-капитан, не спуская с него пытливого взгляда, тоже уселся на предложенный ему стул.
— Вы можете, господин ротмистр, говорить без стеснения, — напомнил Николай Николаевич, — как я уже имел честь сообщить вам, господин штабс-капитан — член нашего боевого штаба. Это очень хорошо, что он присутствует при нашей встрече. Он лучше поймет все, что вы сообщите, и точнее расскажет о наших делах. Прошу вас, господин ротмистр.
Посланец Деникина коротко охарактеризовал обстановку, несколькими географическими пунктами обозначил линию фронта, прибавив, что за истекшие двое суток она, безусловно, еще более приблизилась к столице, и особо подчеркнул, что главнокомандующий генерал Деникин требует немедленных и достаточно энергичных акций в Москве.
— Что я могу доложить его высокопревосходительству? — спросил он.
— Выступление состоится в течение ближайших трех дней… — сообщил штабс-капитан.
— Точнее! — строго перебил его ротмистр.
— Пока это предел точности, — с еле уловимой ноткой раздражения в голосе ответил штабс-капитан.
— Как же мы узнаем о начавшемся выступлении? — столь же строго спросил ротмистр.
Штабс-капитан твердо выдержал его взгляд. Отвечал четко, но сухо:
— Узнаете немедленно. Основная цель нашего удара — захватить телеграф и радио. Силы паши недостаточны, чтобы удержать власть в Москве, но несколько часов мы продержимся. И как только в наших руках окажутся радио и телеграф, немедленно объявим на весь мир, и прежде всего по всем фронтам, что Советская власть пала. Мы уверены, что это откроет дорогу в Москву генералу Деникину.
— Родина не забудет вашего подвига! — торжественно произнес ротмистр и тут же спросил: — Но вы сказали, что силы ваши недостаточны. Каким же способом надеетесь достичь успеха? Я имею в виду захват телеграфа и радио.
— Посредством отвлекающего маневра, господин ротмистр, — с подчеркнутой любезностью ответил штабс-капитан. После короткой паузы добавил: — Некоторые детали оперативного плана еще уточняются. Полагаю, для штаба верховного главнокомандующего эти детали не представляют интереса. Важен финал. Чтобы на всех фронтах получили сообщение, что власть Советов свергнута и Москва освобождена от большевистского ига. Не так ли, господин ротмистр? Так вот, как я уже имел честь вам сообщить, в течение трех суток, считая с завтрашнего дня, такое сообщение будет передано из Москвы. Ну а все дальнейшее, в том числе и наша жизнь, господин ротмистр, будет зависеть от вас, от оперативности вашего штаба, от того, как скоро придете вы в Москву довершать начатое нами.