Страница 45 из 68
— Вас учили бить рабочих за то, что они бунтуют. А почему они бунтуют? От хорошей жизни бунтовать не станешь. Откуда пришел рабочий в город? Из деревни. Почему пришел? Нужда погнала. И в городе не легче. И здесь впроголодь, от получки до получки. Назад в деревню податься, там своего хлеба до пол-зимы чуть достанет, а после — жмых да лебеда. Рабочему голодно, крестьянину голодно… А кому сытно?.. Помещику, фабриканту и купцу. Эти с жиру бесятся, а народ голодает! У кого защиты искать? У бога? Так он только богатых любит. Да еще попов, потому что они с богатыми заодно. У царя? Пошли в Питере рабочие к царю, поп Гапон сговорил. По-доброму пошли, с семьями, с малыми детьми. С хоругвями, с иконами, с царскими портретами. А царь их встретил пулями! Всю площадь перед дворцом кровью залило! Вот какая защита рабочему от бога и от царя! Как же тут не бунтовать?
Остановился, как бы ожидая ответа. Перевел дух и произнес, покачивая головой, словно укоряя:
— А вас, товарищи мясники, посылают бить рабочих, своих братьев! — И крикнул уже гневно, в полный голос: — И бьете! Смертным боем бьете! А сами-то? Такие же рабочие. Так же из вас жилы тянут купцы-охотнорядцы. Вон их сколько там, полна улица магазинов и лавок. И все эти купцы и лавочники вашим трудом живут, вашим потом.
Зиновий спрыгнул со сцены в зал, приблизился к первому ряду и сказал:
— Вы слушали большевика и теперь знаете всю правду. Я один, а вас сотни, можете расправиться со мной.
— Да чего там! Правильно говорил!
— Вестимо так!
10
От дружинников, сопровождавших Зиновия, комитету стало известно, как блистательно выступил он в «Аквариуме».
— Впору направить его в охранку, чтобы всех филеров и провокаторов обратил в нашу веру, — смеясь, сказал Марат.
— В охранку, пожалуй, не стоит, — в тон ему заметил лектор комитета Станислав Вольский, — а если всерьез, то я охотно взял бы его с собой в Спасские казармы.
Речь шла о предстоящем митинге в казармах Ростовского гренадерского полка.
Этот полк был самой мощной воинской частью в Московском гарнизоне. На складах полка хранилось до двух тысяч запасных винтовок, огромное количество патронов и двенадцать пулеметов (примерно половина всех пулеметов, имевшихся в Московском гарнизоне). Если бы удалось поднять солдат Ростовского полка на вооруженное восстание, это могло бы решить дело.
Были основания надеяться, что полк перейдет на сторону революции. Известно было, что часть солдат уже вышла из повиновения начальству. Когда в конце ноября две роты были посланы в Сокольники на подавление волновавшихся саперов, ростовцы отказались выполнять приказ, и командование полка вынуждено было вернуть их в казармы.
Брожение в полку все усиливалось, и утром 2 декабря командир полка приказал арестовать самых видных агитаторов — Черных, Ульянинского и Серебрякова. Аресты вызвали общее возмущение, обстановка еще больше накалилась. В ротах прозвучала команда: «В ружье!» Солдаты устремились на митинг с оружием в руках. Был избран полковой комитет, и решено было сместить всех офицеров и подчиняться только комитету.
В тот же вечер полковой комитет обратился с воззванием к солдатам полка. Воззвание гласило:
«Товарищи! Вся Россия восстала против правительства, втянувшего страну в бессмысленную войну и доведшего ее до разорения. Крестьяне, рабочие, солдаты — все ведут дружную борьбу за лучшее будущее, за освобождение всего народа».
Воззвание призвало всех солдат Московского гарнизона присоединиться к требованиям ростовцев, выбрать депутатов, отстранить начальство.
Заканчивалось оно лозунгами:
«Да здравствует свободный народ, да здравствует свободная армия!»
Волнения в Ростовском гренадерском полку вызвали переполох и смятение среда властей.
Ретивый в расправах с безоружным населением, градоначальник барон Медем доносил министру внутренних дел: «Обязываюсь доложить вашему превосходительству, что Ростовский полк в полном восстании; в Несвижском полку и саперном батальоне сильное брожение; остальные воинские части наготове на случай военного бунта, так что столичный порядок поддерживаю двумя тысячами измученных полицейских чинов и жандармским дивизионом».
В эти же часы 3 декабря командующий Московским военным округом генерал Малахов просил военного министра побыстрее прислать надежные войска, ибо на гарнизон Москвы рассчитывать было уже нельзя.
А Ростовский полк продолжал бурлить.
На митинге обсудили и приняли требования солдат. Начинались они с пунктов политических: созыв Учредительного собрания, повсеместная свобода собраний, отмена смертной казни, освобождение политических заключенных. И завершались рядом требований, касающихся материального и бытового положения солдат.
Требования эти были вручены командиру полка Симанскому, хотя от него, конечно, ни в малой степени ее зависело ни созвать Учредительное собрание, ни отменить смертную казнь, ни даже освободить политических заключенных.
Командир полка отлично использовал тактическую ошибку солдатского комитета. Он принял требования, тут же пообещал удовлетворить те из них, что в его власти, но потребовал взамен разрешить офицерам посещать казармы.
Солдатский комитет согласился, еще не понимая, что упускает инициативу из своих рук. И тогда лишь (с явным опозданием) в Московском комитете партии решили, что надо помочь солдатскому комитету в поддержании революционного настроения солдат полка, и направили в Спасские казармы лектора Московского комитета Станислава Вольского и агитатора Зиновия Седого.
По широкой, плохо освещенной лестнице поднялись на третий этаж. Нескончаемо длинным коридором прошли в казарменные помещения. Солдаты, большей частью с винтовками в руках, сидели на нарах, толпились посреди казармы.
Зиновий сразу обратил внимание на невеселые, даже мрачные их лица. Потом уже, после митинга, он понял, что солдатам приелись многодневные разговоры. Если не умом, то солдатским чутьем они уже дошли до мысли, что одними речами никакого дела не сладить. А дела настоящего, судя по всему, не будет. Стало быть, нечего было и кашу заваривать…
Первым выступил Станислав Вольский. Говорил он красноречиво, умело повышая и понижая тон своей речи. Говорил о самой главной задаче русской революции, о свержении самодержавия. Сразу начал круто:
— Триста лет династия Романовых угнетает русский народ. Триста лет терпят русские люди гнет царизма. За эти триста лет на престоле российском сменились десятки царей, и у каждого из них руки обагрены кровью народной… Один из первых Романовых, Алексей, прозванный придворными льстецами Тишайшим, затопил в крови восстание Степана Разина. Его сын Петр, прозванный льстецами Великим, задушил восстание Кондратия Булавина. Развратная немка Екатерина, тоже названная Великой, жестоко подавила восстание Емельяна Пугачева…
«Неужто всех переберет, этак до утра не кончит», — подумал Зиновий, заметив, что солдаты начали переговариваться между собой.
Но, видимо, оратор и сам почувствовал, что пора уже выбираться из далей исторических.
— И каждый царь и царица, сколько их сидело с тех нор на шее народа, вели войны, расстреливали недовольных, гноили в тюрьмах людей, боровшихся за народную волю… — Оратор перевел дух и сделал последний бросок: — Но больше всех пролил народной крови нынешний царь Николай. Загубил в маньчжурских болотах русскую армию! Утопил при Цусиме русский флот! И, наконец, совершил злодеяние, подобного которому не было еще на земле русской. Приказал стрелять в безоружных людей, стрелять в женщин, детей, стариков. Невинная кровь вопиет о мщении! Долой царя-убийцу! Долой самодержавие! Да здравствует свобода!
Вольский закончил на предельно высокой ноте. Но взрыва аплодисментов не последовало. Хлопали не все, да и те, кто хлопали, тоже без особого азарта.
Словом, огонек едва тлел. Зиновий принялся раздувать гаснущие искры. Он начал с тягот солдатской службы, с притеснений, чинимых офицерами. Рассказал о своей нелегкой службе в туркестанской горной крепости. Поведал солдатам о том, как едва не загнал в могилу невзлюбивший его унтер Истигнеев.