Росские зори

У одного пепелища Останя задержался.

— Это Ополье, мать?

— Ополье, сынок, — ответила старуха, разглядывая всадников.

То самое село, о котором тосковал в сарматском плену кузнец Варул. Пришел час исполнить его предсмертную просьбу.

— Ты знала Варула, мать?

— Как не знать, добрый молодец! — старуха подняла увлажнившиеся глаза на могучего молодого всадника. — Сын он мой. Пропал, сарматы в полон увели. Иль видал его? Жив ли сынок-то?

— Видал, мать. Добрый был воин. Бежал из плена и сложил голову в битве с готами. Кланялся тебе! — пожалел Останя одинокую старуху, пережившую готское нашествие, неправду ей сказал, чтобы укрепить се дух перед смертью.

— Спасибо, добрый молодец, за весточку, теперь и умру спокойно. Живи долго, сынок…

Авда ехала рядом с Даринкой. Дорогой она беспокойно оглядывалась, надеясь увидеть своего брата. В конце концов Останя решил сказать ей правду. Авда долго и безутешно плакала. На всем белом свете у нее теперь остался только один близкий человек — Фалей, да и тот был далеко.

Воевода Добромил оставил у Данапра еще одну заставу, а сам со своими людьми повернул к дому.

Вот и родные места. Вежа. Воины напоили лошадей, умылись. Но вперед, дальше!

Перед Загорьем спешились. Полная печали картина: пепелища, тишина. Ни людей, ни собак, ни птиц — только мелькнула одичавшая кошка, да та торопливо скрылась в бурьяне. Где же люди? Неужели никого не осталось? Да нет, вот они! Спешат из леса, надеясь увидеть среди них братьев, отцов, сыновей. Даринка издали узнала своих: живы! Она бросилась к ним навстречу, братья и сестры подбежали к ней, мать, плача, обняла ее, а отец будто не заметил дочери, прошел, прихрамывая, мимо, остановился перед воеводой и его сыном, поясно поклонился им.

— Прости за прошлое, сынок, забудь, что было, — сказал зятю.

Останя обнял родителей жены, и только после этого Урбан привлек к себе старшую дочь, счастливую встречей с близкими.

Подошла рано поседевшая женщина с ребенком на руках, поклонилась воеводе. Он узнал се: это она горько упрекала его в бездействии, когда он собирал дружины перед пылающим Волховом.

— Не попомни, воевода, что зря осуждала тебя: помутилась с горя рассудком…

Воевода берет на руки ребенка, целует его, возвращает женщине, кланяется ей:

— И ты прости меня, мать, если что было не так. Живи, расти сына, беды кончились!

Вежино сохранилось наполовину: готы только зацепили его и прошли мимо, огибая колючий строй росских бойцов. Брониславова сторона выгорела полностью, а Добромилова уцелела. Вежинцы высыпали навстречу воинам, их радость смешивалась с горем: с Добромиловой стороны вернулось не более половины мужчин, с Брониславовой не вернулся никто. Немало воинов еще осталось на чужбине, немало полегло в битвах с готами. Счастье, как всегда, оказалось капризным: улыбнулось одним и отвернулось от других.

А меньше всех повезло Брониславам. Сгорел дом со всеми пристройками, убиты оба старших сына — Нарс и Акила, скончался от болезни младший, Агна с двумя дочерьми возвратилась к родителям. Мрачная Вивея одиноко жила на пепелище, целыми днями сидела в полутемном погребе, словно боялась выйти на белый свет. Чем она жила, никто не знал, потому что она ни к кому не ходила и никого не хотела видеть. Даже Коротуха покинула ее. Свершилось мудрое предначертание богов: кто желает людям зла, тот сам становится жертвой этого зла…

Заметив возвращающихся домой воинов, Вивея покинула пепелище и, опираясь на палку, вышла к дороге. Худая, темная, с беззубым ртом, преждевременно постаревшая, она молча смотрела на воинов Добромила.

— Здравствуй, мать Вивея! — поприветствовал ее Добромил.

Она будто очнулась от оцепенения, подошла ближе, подняла свои погасшие глаза.

— А Бронислав?

— Он ушел далеко, к Истру.

— А мои? А наши? — посыпались вопросы.

— И они с ним.

Вивея же ни о чем больше не спросила и ничего не сказала. Она повернулась и пошла прочь, медленно, плавно — будто тень в своей длинной темной одежде. Она шла мимо пепелищ, уже затягиваемых травой, и теперь никто больше не боялся ее, никто больше не обращал на нее внимания. До наступления темноты она сидела в погребе, как неживая, а ночью покинула пепелище, поплыла в поле, вступила в лес и долго шла, не замечая комаров, облепивших ей руки и лицо. Вот и то место, та поляна, где лежали останки чужого человека и где еще витала его темная душа.

Вивея нащупала руками еле заметный могильный холмик, чтобы вырвать пучок травы и повторить грозные слова заклинания, но язык уже не повиновался ей, а сознание затягивал туман. У нее так и не хватило силы встать.

Вежинцы наткнулись на нее через несколько дней, ища разбредшийся по лесу скот. Только по платью и темным с проседью волосам узнали, что это Вивея. Вороны оставили от нее рваную одежду, кости и волосы. Останки Мрачной Вивеи тут же предали земле, а место, где поселилась ее злая душа, с тех пор стали звать Вивеевой поляной.

Апрелька и Боянка издали узнали отца и брата и бросились им навстречу. Воевода подхватил дочь, усадил перед собой на коня, Останя подхватил братишку. Гордые и счастливые, брат и сестра тоже въехали в село как победители. У порога отчего дома их встретила счастливая Васена.

Апрелька соскочил с коня сам, Добромил опустил на землю дочь. Потом отец и сын не спеша сошли с коней.

— Ну что стоишь, мать? — ласково упрекнул воевода. — Ивон приедет позже, у него еще много дел. Встречай гостей, готовь угощение!

ЭПИЛОГ

Миновало десять лет — мгновенье на счетах времени, но немало в жизни человеческой. Из пепелищ возродились села, росская земля оправилась от готского нашествия, заживила нанесенные ей раны. Опять людно становилось в селениях, опять на лугах паслись стада и конские табуны. Выросло и возмужало новое поколение — те, кто в годы нашествия был мальчишками и девчонками. И опять из окрестных сел сошлись на Красной горке парни и девушки, чтобы исполнить гимн в честь вечной Лады. Живой венок двигался вокруг матери жизни, и одним из его цветков была звонкоголосая Ивка, дочь Урбана и Любавы.

Тут же русоволосые парни. Один из них — вихрастый Апрелька, широкий в плечах, узкий в поясе, веселый и дерзкий; он переглядывается с синеглазой Ивкой, младшей сестрой Да рины Прекрасной, и щеки у девушки загораются, как утренняя заря.

Немало бойких парней искали благосклонности красавицы Ивки, а сердцем она потянулась к веселому сыну Лавра Добромила, — видно, чувствовала в нем бесстрашие и доброту. Так решила Лада, покровительствующая всему честному и доброму.

Немало свадеб сыграют в этот день в росских селениях, немало споют песен, а с наступлением темноты зажгутся праздничные костры и заструятся вокруг них вечно юные хороводы. Слава Ладе! Славно жить на земле!

Лавр Добромил вышел из дома, прикрыл глаза от солнца: не едут ли молодые и гости? Борода у воеводы побелела, спина заметно ссутулилась — ничего не поделаешь — все растет, зреет, а потом старится и умирает. Но о смерти старый воевода не думает — он всю жизнь ходил рука об руку с ней, да и чего о ней думать! О жизни надо печься, а смерть придет сама собой. Конечно, теперь Лавр Добромил не вскочит, как прежде, в седло, не поведет в битву дружину, не врубится первым во вражеские ряды: не те годы, зато оба его старших сына в расцвете сил — надо будет, не хуже его поведут росских воинов на защиту родной земли!