Росские зори

Город был охвачен огромными, все утолщающимися людскими клещами. Казалось, степняки заполнят собой ров, перехлестнут через стены и зальют город. Ничего подобного Танаис еще не видел. В изустных преданиях горожан сохранилась память о боспорском царе Палемоне, разрушившем Танаис два с лишним века тому назад, но тогда и укрепления были не такие, и жителей в городе было меньше, и войск у Палемона тоже было немного.

Кочевникам потребовалось полдня только для того, чтобы набрать речной воды, напоить коней и волов. Потом движение в их стане упорядочилось, и стало заметно, что это огромное скопление людей состояло из отдельных сообществ — племен и родов, которые располагались на некотором расстоянии друг от друга. А все вместе они превратили степь в гигантский людской муравейник с его малопонятной, на первый взгляд, но полной смысла жизнью, где все слилось в один нерасчленимый массив — кочевой мир: люди, кони, волы, кибитки, блеск оружия, яркие одежды женщин, развевающиеся на ветру драконы, скачущие взад-вперед всадники. Этот пестрый стан занял всю обозримую степь.

Враждебности к городу кочевники пока не проявляли, но это не утешало горожан. Чувствовалось: орды подчинены какой-то центральной воле, а она в любую минуту могла послать их на штурм города. Что это случится и случится скоро, было вне сомнения. Столько людей не могли долго пребывать в бездействии на одном месте, потому что степь, и без того пострадавшая от засухи, уже была вытоптана вокруг на много верст, и скоту вскоре нечего будет есть. Ордам, хотят они того или нет, придется сняться с места в поисках пастбищ.

Штурм ожидался с минуты на минуту, и исход его был предопределен численностью степняков. У них не было осадных орудий, но такому множеству людей они и не понадобятся: если каждый бросит в ров по одному камню, в считанные минуты образуется переход. Степнякам даже не надо будет взбираться на стены, они взойдут на них по груде камней; им также ничего не стоило отрезать город от порта, от кораблей…

Горожане с беспокойством следили за передвижениями в стане кочевников. Конных там оставалось уже немного — степняки спешились, увели лошадей в близлежащие лощины. Перед западными, северными и восточными воротами на расстоянии, недосягаемом для стрел, выросли добротные войлочные юрты. Над каждой из них развевался красочный дракон — символ высочайшей власти. Фигуры из плотного шелка надувались ветром так, что казались живыми. Против западных ворот извивалась когтистая змея с раскрытой пастью, перед северными реял трехглавый дракон, у восточных — летящий грифон. Это были знаки племенных союзов, во главе каждого стоял каган. Три кагана привели к Танаису свои полчища и готовили их к штурму города. Около каждой юрты стояли оседланные кони, у каждого коня — воин. Время от времени кто-нибудь вскакивал в седло и мчался к соседней юрте или вдоль изготовившихся к штурму войск.

Сверху, с крепостных стен, отчетливо просматривались приготовления кочевников. Последние надежды горожан на благополучный исход встречи со степью рассеялись: степняки пришли не с миром, а с войной. Они плотным полукольцом легко одетых бойцов охватили город и порт. Кожаные и металлические шлемы виднелись среди непокрытых голов, панцирей ни у кого не было: тяжелые доспехи только мешали бы. Вооружение тоже было легкое — мечи и щиты, как у идущих на штурм ромеев…

Степь приготовилась к атаке, но каганы не торопились начать битву. Их расчет был коварен и прост: они знали, что эллины не отдадут город без боя, а раз они будут защищать его, то и корабли не покинут порт, пока в городе люди. Главной целью каганов был не город, а корабли, а их в гавани было уже более семидесяти. Овладев кораблями, они могли переправить свои войска через Меотиду для нападения на другие боспорские города, к которым долго идти сушей. На кораблях, кроме того, находились товары; захватить корабли значило также взять множество рабов. Важно было дотянуть до ночи, а под покровом темноты в воды Танаиса будут спущены тысячи плотов на надутых воловьих бурдюках, и тысячи бойцов одновременно нападут на эллинские суда. Чтобы замысел удался, надо было не спугнуть эллинов до наступления темноты.

Но степняки недооценили предусмотрительность Деметрия и танаисских купцов. Большинство жителей уже перебрались на корабли, взяв с собой самое необходимое — одежду и пишу, а корабли стояли так, что в любой момент могли поднять якоря и одновременно покинуть гавань.

К вечеру в городе оставались лишь воины ополчения, рабы и сарматы из числа тех, кто тяготел к степи. Воины находились на крепостных стенах; рабы, ошалев от неожиданной свободы и не зная, что с ней делать, разбрелись по улицам; сарматы были озабочены лишь тем, как вырваться из города и присоединиться к кочевникам.

Южные ворота оставались открытыми, и в них группами и поодиночке устремлялись последние из тех, кто предпочел эллинов степнякам. Они торопливо сбегали к реке и поднимались на первый попавшийся корабль. Примеру горожан последовали и самые благоразумные из рабов. Остальные рабы метались по улицам города: день гибели Танаиса стал для них днем ликования. Да и как не возрадоваться кончине этого проклятого города! Здесь торговали людьми, как рыбой и мясом, отсюда их увозили в другие города империи, где превращали в рабочий скот, в говорящие инструменты. Рабская доля была хуже собачьей, с рабом считались не более, чем с волом. Это невыносимое существование начиналось с танаисского рынка, где, перед тем, как купить раба, у него осматривали зубы и ощупывали мышцы…

Рабы врывались в жилища, набрасывались на вино, пищу, женщин и, удовлетворив свои первые желания, принялись крушить мастерские, в которых работали, и хозяйские дома, вход куда был им запрещен. Опьяненные вином и свободой, охваченные жаждой разрушения, они неистовствовали на площади, разбивали амфоры с оливковым маслом и нефтью о камни мостовой и стены административных зданий. Они буйствовали, как умалишенные, справляя таким образом день своего освобождения, совпавшего с гибелью города. Останавливать их не имело смысла — воины на стенах лишь настороженно поглядывали на рабов, опасаясь, как бы они в своем безрассудстве не попытались отворить ворота. Положение защитников города было незавидное: снаружи выстроились армады степняков, внутри бесчинствовали рабы, а у северных ворот сгрудились городские сарматы, требуя, чтобы их выпустили из Танаиса.

Останя и Фалей находились на юго-западной башне. Отсюда им хорошо были видны городские улицы, лагерь степняков и готовые к отплытию корабли. Общая беда, нависшая над городом, не могла заглушить их беспокойство о Даринке и Авде, которые могли стать добычей обезумевших рабов, и когда Зенон предложил им укрыть женщин на корабле, Останя тотчас сопроводил их в порт. Оставив с ними Раша, он вернулся в город. Даринка попыталась было задержать его, новая разлука пугала женщин. Успокаивая их, Останя сказал:

— Корабли без нас не уйдут. Мы вернемся!

Зенон подтвердил его слова: корабли не выйдут в море, не взяв воинов. Не такое сейчас время, чтобы пускаться в путь без надежной дружины, а Евстафий и Фалей были превосходными бойцами. Он хотел бы удержать их около себя, да не мог: обещал помочь им вернуться в росские земли, а слово купца ценно, лишь когда крепко. Он сдержит свое обещание, высадит их на берегу Меотиды…

Степь притихла, застыли воины на стенах, в порту без движения стояли корабли. А в городе буйствовали разгулявшиеся рабы, тревожно выли собаки да ревел брошенный кем-то осел.

От юрты с трехглавым драконом отделились два всадника — один поскакал к юрте со змеем, второй — к юрте с грифоном. Вскоре оба вернулись назад. Потом к северным воротам приблизилась группа всадников, от них повернула вдоль рва к западным. Впереди на Лосе ехал Фаруд. Держался он непринужденно, так как был уверен, что его жизни опасность не угрожает. Он не ошибся: для горожан важнее было узнать намерения степняков, чем наказать вероломного сармата, угнавшего городской табун. Воины на стенах ждали, что он скажет.