Человечность

— Никого… — удивился он, заглянув внутрь. — Уехали, чертяки.

Он повел остальных людей дальше. Свой нехитрый скарб партизаны везли на санях: ведро, ящик с патронами, ржаную муку, кусок конины, топор, лопаты, пилу и железную печку. Сбоку саней с вожжами в руках шагал приземистый бородач.

— Как тут у тебя дела, Тарасыч? — заговорил со стариком Максимыч.

— Тихо. С сентября не слышно.

— А ты все здесь…

— Отец тут всю жизнь лесником служил и мне велел. Только какая теперь служба? Волков и тех распугали.

— Другие теперь волки…

— Оно бы ничего — кобыла голодает. Сена, конечно, накосил, до лета хватило бы. Да вот ребята понаедут — лошади у них голодные, все и стравил. Им в дорогу, а я дома. Как-нибудь перебьемся. Зато харчишек мне подбрасывают, а я им печку подтоплю, чайку заварю с травками. Вроде как на службе.

— Леонтьевские-то когда уехали?

— Часа три будет. Я им говорю, чего же смены не дождались? Смеются: тут, мол, тихо. Тихо-то, да лес.

Наконец, подошли к передовой заставе. Землянка имела плачевный вид: стены земляные, выщербленные, крыша провисла, солома на нарах от долгого употребления превратилась в труху, двери вовсе не было. Максимыч тут же распорядился, чтобы на месте этой землянки строили новую. Партизаны не спеша разгружали сани, брались за инструменты.

— Ну, московский, пошли на пост. Посмотрим, что тут. Хутор здесь был, Тертовский назывался. Мадьяры летом спалили.

Крылову приятно было шагать за Максимычем, слышать его неторопливую речь. И все здесь радовало: уютный светлый лес, синее безоблачное небо, веселое январское солнце. И людей здесь будет больше, чем на Дальней, и вскоре сюда приедут Ольга и Тоня.

Они вышли на опушку леса.

— Тут и будешь…

Он не договорил, резко вскинул винтовку и выстрелил. Крылов взглянул вперед и замер: поперек поля, пересекая неровный ряд печных труб, оставшихся от хутора, к лесу приближалась линия грязно-белых халатов. Ее правый фланг скрывался в низине за хутором, а левый был уже метрах в пятидесяти от опушки. Промедли Максимыч с постом две-три минуты, и партизаны попали бы в руки врага.

— Быстро назад!..

Крылов отбегал, давая короткие очереди, пока деревья не заслонили от него линию халатов.

У землянки партизаны поспешно складывали в сани только что выгруженные из них вещи, а Тарасыч разворачивал уснувшую кобылу. Стрельба была безразлична ей, люди надоели, она отупела от работы, голода и тоски.

Максимыч повел людей назад к железной дороге. Разрывные пули шлепали по стволам берез, и, казалось, белые халаты уже окружили партизан.

Вторая застава тоже отошла за насыпь — теперь здесь находился весь взвод, более двадцати человек.

Максимыч растянул людей в цепь, поставил Крылова с пулеметом у дороги, на фланге. Отсюда в глубь леса убегала заснеженная полоса одноколейки, за ней округло белела поляна, а напротив расширяющимся вдаль клином застыл лес, и из него, сбивая с ветвей снег, надвигался грохочущий ливень пуль.

Здесь была особая война, слепая и неистовая. Никто не видел врага — был только грохот, и этот грохот накатывался на партизан, а разрывные пули хлопали у них за спиной.

Партизаны один за другим отбегали по тропинке сбоку дороги.

— Прикрывай! — Максимыч трусил последним.

Приказ все-таки был каким-то ориентиром в этом сбесившемся лесу: он позволял надеяться, что белые халаты еще не окружили взвод. Внимание Крылова сосредоточилось теперь на крае лесного клина за одноколейкой. Там по-прежнему никого не было видно, хотя стрельба нарастала бешеными темпами.

Партизаны уже скрылись за деревьями. Крылов приготовился к рывку вслед за ними, но тут же вжался в снег, замер у толстой осины, всеми своими нервами ощутив сгустившуюся опасность и тоскливое одиночество.

Впереди с елки ссунулся снег — Крылов тут же надавил на спусковой крючок, но пулеметные очереди не сняли с него гнетущее чувство одиночества. Проваливаясь по колени в снег, он сделал шагов десять. Только теперь он осознал всю серьезность своего положения. Партизаны отходили по ту сторону санной дороги, там вилась тропинка, а здесь была снежная целина. Перебежать через дорогу он уже не мог, потому что невидимый пулеметчик непрерывно хлестал вдоль нее длинными очередями.

По лицу у Крылова катился пот, сумка с пулеметными дисками цеплялась за ветви, будто тянула его назад. Опасность приблизилась к нему вплотную, он уже различал голоса. Неужели все повторится? «Нет, нет». -ожил в нем полный отчаяния голос. Мысли разом пропали — осталось содрогание во всем теле. Он стрелял вслепую, веерообразно, туда, где лаяли голоса и хрустел снег, но чувство одиночества не исчезало, тоскливое, ранящее. Все-таки партизанам не хватало чего-то важного, крайне нужного в такой вот момент.

Он бросил опустевшую сумку, пошел дальше и увидел Ольгу. Она тоже увидела его, и он почувствовал, что сейчас случится непоправимое, потому что Ольга повернула к нему поперек дороги.

— Не надо! Стой на месте! — крикнул он и выскочил на дорогу, опустошая последний диск. Он бил вдоль санного следа, полный отчаяния. А потом он держал Ольгу, и руки у него дрожали от возбуждения. Федя Бурлак уже закрыл их собой, уже показались Максимыч и другие партизаны.

Взвод возвратился на заставы. Землянка была разрушена гранатами.

— Вот и хорошо, нам меньше работы, — проговорил Максимыч.

Он поставил на пост двух партизан, остальные начали очищать котлован от бревен, снега и земли.

Подошел взвод Силакова, а вслед за ним с большой, человек в пятьдесят, свитой прикатил Ломтев. В лесу стало многолюдно и шумно.

— Позор! — крикнул Ломтев, оглядев собравшихся. — Как вы могли допустить это! Вон вас сколько! Какие вы партизаны, если пускаете врага в лес! Мы будем сурово наказывать за трусость!

Крылов сидел на краю саней и снаряжал опустевшие пулеметные диски. Каждая фраза Ломтева вызывала у него чувство незаслуженной обиды: Ломтев не считался с фактами. Вместо того, чтобы разобраться в случившемся, понять, почему гитлеровцы врасплох напали на партизан именно здесь и именно тогда, когда по странной случайности или небрежности застава была открыта, он перекладывал ответственность на ни в чем не повинных партизан. А знал ли этот самоуверенный человек с холеным лицом, что такое внезапность и что это такое — лесной бой, в котором ничего толком нельзя понять? А он неизвестно от кого требовал отчета, грозил собравшимся вокруг него людям трибуналом, не представляя себе ничего конкретного, кроме разрушенной гитлеровцами землянки. Крылов начинал теперь понимать ожесточение Марзи против Ломтева. Но где Марзя?

Марзя шел к землянке лесом, по целине. Шинель у него была распахнута, шапка в снегу. Не глядя на митингующего Ломтева, он присел рядом с Крыловым, щелкнул винтовочным затвором, взял из ящика пять патронов, загнал в магазин, опять щелкнул затвором. Потом сунул по горсти патронов в карманы и принялся закуривать.

— Ни один фашист не должен и шага ступить в лес! — продолжал Ломтев. — Вы для того и поставлены здесь, а не для того, чтобы бегать в кусты от кучки полицаев! Трусов будем судить по всей строгости военного времени!

К саням подошел начальник штаба:

— Сколько вас тут было?

— Одиннадцать.

— А их?

Крылов вспомнил цепь грязно-белых халатов — она растянулась, пожалуй, метров на триста.

— Человек пятьдесят.

— Отходили шестьдесят девять, — уточнил Марзя. — Кроме убитых.

— Ты откуда знаешь?

Марзя промолчал.

— Где ты был?

— Там. — Марзя неопределенно махнул рукой в сторону насыпи.

Гости вскоре уехали, и на заставе установилась напряженная тишина. К вечеру была построена аккуратная, облицованная изнутри жердями землянка, а пока партизаны занимались ею, Ольга и Тоня приготовили обед. Девушки сейчас были очень нужны здесь: от их присутствия у мужчин будто прибавлялось сил.