Человечность

На опушке Максимыч остановил взвод.

— Паша, и ты, Киреев, со мной. Смотри тут, Илья, чтобы не курили.

Трое отделились от опушки, скрылись в темноте, а минут через двадцать возвратились назад.

Борзов продвинул лошадь к крайним деревьям.

— Еще, еще… — поторапливал Сенька.

— Лошадей в глубь леса! — приказал Максимыч. — А ты чего вылез! Назад! Стой! Сто-ой, шалый!..

Крылов успел вскочить в сани и теперь с замиранием сердца ждал развязки. Такое с ним уже было и теперь отчетливо вставало в памяти: скачущая лошадь, темнота и режущая слух пулеметная очередь. Неужели все повторится? Он уперся сапогами в заднюю поперечину саней, чтобы не вывалиться в снег, и смотрел вперед. Сенька с пулеметом в руках покачивался на поворотах.

— Гони, гони. — цедил он сквозь зубы.

Борзов поначалу не очень рьяно погонял лошадь, но, заражаясь Сенькиным возбуждением, сбросил тулуп и выхватил кнут.

Куда они ехали и что было впереди, никто из них не знал.

Над полем светлым шаром пронеслась первая пуля, и Сенька, качнувшись, хлестнул в ответ очередью.

— …твою мать! Это тебе не в новой шапке ходить. Гони, Лешка!

Из темноты выступили длинные строения, ощетинились снопом огня.

— Лошадь, лошадь мешает! — Сенька привстал, рискуя вывалиться из саней, веерообразно сыпанул из пулемета. Сани влетели на железнодорожную насыпь, потом нырнули вниз, пронеслись мимо бревенчатого здания, ворвались в улицу, свернули в переулок. Сенька, охнув, выронил пулемет и исчез на обочине. Сани вынеслись из поселка — стреляли уже поз адиснеженном овражке Борзов остановил тяжело дышащую лошадь, шагнул в снег и будто растворился в темноте, а Крылов сидел на санях, и в груди у него была пустота. Теперь он знал, что чувствует человек, когда ему все равно. «Вот и кончилась моя партизанская жизнь, — подумал устало. — Прощай, Ольга, Сенька все-таки добился своего. Но ведь так нельзя…»

— Поворачивай, — он будто со стороны слышал свой голос. — Поворачивай, Борзов.

Из-за лошади выступила темная фигура.

— Ты чего?

— Давай назад.

Крылов выбирал из ящика патрон за патроном, вжимал в входной паз пулеметного диска.

Лошадь понуро взяла с места, поднялась вверх, побежала рысцой.

— Быстрей!..

Поселок опять надвигался на них, и опять длинные строения ощетинились огнем. Трассы пуль неслись над Крыловым, но он ничего не слышал, будто уши у него заложило ватой, и только чувствовал, как сотрясается в его руках пулемет. Когда лошадь ворвалась в поселок, он не узнавал дороги: все изменилось, наступало утро.

— Придерживай! — крикнул, лихорадочно меняя диск, боясь, что они проскочат поселок. — Придерживай, черт бы тебя побрал!

Сенька внезапно возник перед лошадью — он отделился от кучи хвороста и встал сбоку дороги. Борзов натянул вожжи — сани протащились юзом. Сенька упал возле Борзова.

— Мадьяры! — Борзов попытался развернуть лошадь в обратную сторону.

Крылов спрыгнул в снег, увидел людей в незнакомых шинелях и яростно надавил на спуск, выметая из переулка серые фигуры. На другом краю поселка вспыхнула стрельба — Крылов метнулся вперед, сбоку потянулась длинная поленница дров, сарай с открытой дверью. Раздался резкий крик, около головы, как плетью, рассекло воздух. Крылову почудилось, что такое уже когда-то было в другом месте с кем-то другим или с ним самим. Он отпрянул в сторону, заметил среди дров две фигуры в тех же шинелях, успел дать очередь и больше ничего не помнил и не знал, как у него в руках оказался немецкий автомат, откуда у него гранаты с длинной деревянной ручкой. Он видел, что они летели от него, и там, куда они падали, разрывались дымные шары. Потом стало тихо, силы у него иссякли, он остановился, тяжело дыша, а Борзов звал его к саням.

Партизанская цепь переходила через железнодорожную насыпь. Крылов, ступая по снежной целине, направился к изгороди, около которой валялись солдаты в мадьярских шинелях. Один был в очках и с усиками, присыпанными снегом, у другого над губой пробивался пушок.

Подавленный этим зрелищем, Крылов прислонился к изгороди и стоял безвольно, полный удивления и отвращения к тому, что случилось.

Ольга встряхнула его за плечи. Он пошел рядом с ней, стараясь не смотреть на убитых, но и там, куда он смотрел, тоже лежали трупы.

Сенька с бескровным лицом сидел на санях, а рядом молчаливо стояли партизаны.

— Доигрался, Сеня, — упрекнул Максимыч.

Нигде больше не стреляли, железнодорожная станция и все склады были в руках партизан.

— Что здесь произошло? — подъехали санки — соскочил человек лет сорока, в армейском полушубке, шапке и валенках. Заметив среди партизан Ольгу, приосанился: — Кто здесь фейерверк устроил?

— Ломтев… — шепнула Крылову Ольга.

— Все в порядке, товарищ командир отряда! — заторопился Максимыч.

— В порядке, говоришь? Чуть операцию не сорвали! Так кто же здесь отличился?

В круг, болезненно морщась, вошел Сенька.

— Я виноват, — негромко проговорил он. — Я один.

— Вернемся — судить будем!

— За что? — раздался голос.

— Демонстрация?! — Ломтев строго оглядел затихших партизан. — Хочу взглянуть на защитничка, если такой есть.

— Есть.

Вышел Марзя, закрыл собой Сеньку, худой и длинный, как жердь: Жил некто, так себе: ни слеп, ни глух, Ни тощ, ни хром, ни мал и не велик. Взамен ума имел отличный нюх, Солидный зад и масленый язык.

Иных от Господа не ждя даров, Он высидел по случаю кафтан. Завел лакеев, выезд, поваров, Ну и гарем, конечно, и диван.

Крылов не понимал ожесточения Марзи, сама ситуация была непривычна для него. Он видел только, что Марзя заслонил собой и Сеньку, и его, Крылова, и Ольгу, и Максимыча, и что официальная строгость Ломтева противоречила фактам: партизаны почти без потерь заняли станцию, а драматический эпизод, действующим лицом которого стал Крылов, неожиданно сослужил отряду полезную службу.

Сопровождающие Ломтева лица неловко топтались на месте, но сам он оставался невозмутим. Он или ничего не понял, или не принимал слова Марзи на свой счет.

Когда стреляли, был он голый нуль, Зато был горд, как лев, садясь за стол. Он только сверху опасался пуль, А подданных усаживал на кол…

— Это что еще за фокусник! — прервал наконец Марзю Ломтев. — Да тут не партизанское подразделение, а цирк! Ивакин, разберись во всем и доложи!

Он уселся в санки и приказал ехать к складам, из которых партизаны выносили туго набитые мешки.

В ближайшем доме Ольга перевязала Сеньку. Пуля попала в плечо. Сенька сидел, опустив голову, а когда Ольга кончила, тяжело поднялся, одной рукой накинул на себя пальто и вышел. Побледневший, осунувшийся от боли, он переступал неровно, но от помощи отказался.

Борзов уже нагрузил сани и дал кобыле овса.

— Где он? — спросил Сенька.

Борзов показал вдоль улицы. Там стояли комиссар отряда Ивакин, Максимыч и Крылов.

— Ты чего, Сеня, ходишь? — забеспокоился Максимыч.

— Он не виноват. Я хотел угробить его.

— И Борзова, значит, хотел угробить? Не мели чепухи.

Сенька ничего больше не сказал. Он отозвал Крылова в сторону.

— Можешь дать мне в морду. Сеньки-пулеметчика больше нет.

Ссутулившись, он побрел к саням.

— Ничего, московский, обойдется. — заверил Максимыч.

Подошли Ольга и Марзя.

— Я все знаю, — сказала Крылову Ольга.

— Это было… страшно.

Тяжело нагруженный обоз вытягивался в обратный путь, долгий и утомительный, но для Крылова это были счастливые дни. Ольга шагала рядом. Они были вместе и во время коротких перестрелок, и на привалах. Она заштопала ему распоротый пулей пиджак, она дремала, положив ему на плечо голову. Она уходила и возвращалась и снова шла рядом, сильная, стройная, гибкая, с немецким автоматом на груди. Еще никогда Крылов не жил так полно, как в эти холодные декабрьские дни. Он мужал так быстро, как только может мужать человек в годину испытаний, требующих напряжения всех физических и духовных сил. К нему пришла любовь — не мимолетная, а та, большая, которая делает человека гражданином и бойцом. Он широко и свободно шагал теперь в строю рядом с Ольгой, в нем и перед ним распахивались новые горизонты, мир ширился, играл всеми красками. И уже не было, не могло быть препятствий, которые задержали бы его в пути. Только одно оставляло у него в душе печаль: Сенька.