Человечность

Она уверяла себя, что он жив, что гадалка не ошиблась. Эти мысли успокаивали ее, и она уснула.

Для матери миновал еще один день войны.

6

ЖИЗНЬ КАК ЖИЗНЬ

Измученный волнениями дня, Крылов уснул. Проснулся он утром. В избе, кроме Марзи и хозяйки, никого не было. Он вышел во двор. Борзов здесь поил лошадей, Сенька сидел на краю саней.

При появлении Крылова они прекратили разговор.

— Привет, — Крылов прошел мимо.

— Здорово, — ответил Борзов. Сенька промолчал, будто и не заметил Крылова. Но когда тот возвращался назад, Сенька встал на пути.

— С какого бока лошадь кормят — знаешь?

— Суют под хвост.

— Вот и иди сунь под хвост, а я посмотрю… Лешка, закрой дверь…

Борзов нерешительно притворил ворота и встал сбоку Сеньки.

— Теперь повтори, что ты мне вчера сказал. Ну! — Сенька был пониже Крылова, но поплотнее.

— Ты просто… трус.

Сенька бешено кинулся на Крылова, тот перебросил его через себя прямо в сани. Ворота распахнулись — Борзов шарахнулся в сторону и тут же присел под тяжелым кулаком подоспевшего Марзи. Потом Марзя встряхнул Сеньку и ушел, не сказав ни слова.

Крылов повернулся к двери.

— Я это тебе не забуду, — процедил Сенька.

— Я тоже.

В избе уже были Максимыч и Антипин.

— Бери винтовку, московский. А на Сеню не обижайся. Он хороший парень, только с характером. Да и у тебя, вижу, не сахар. А он с сорок первого здесь, пришел из окружения, с пулеметом.

— Ему повезло.

После завтрака, оставшись в избе, Крылов принялся чистить винтовку.

— Парень, — предупредила хозяйка. — Тебя ждет Оля. Пойдешь по этой стороне, шестой дом…

— Спасибо, тетя Поля.

Она хотела о чем-то спросить у него и, может быть, спросила, но он ничего не слышал: волнение захлестнуло его.

Он оделся, вышел на улицу. Старая Буда жила шумной жизнью. Бегали мальчишки, скакали верховые, партизаны озорно перекликались с деревенскими женщинами. Пахло сеном, лошадьми, навозом, над избами курились дымки.

Он поднялся на крыльцо, толкнул дверь, прошел в сени, услышал женские голоса и почувствовал робость. Превозмогая себя, постучал — голоса стихли. Ему открыла Ольга. Он заметил в избе еще трех женщин и тут же забыл о них, отдавшись необыкновенному ощущению радости от встречи с любимой женщиной, каким-то немыслимым образом появившейся у него на пути. О Сеньке он больше не помнил.

Ольга набросила ему на шею шарф, надела на голову меховую шапку — вместо его ветхой, приобретенной в лесном сумском хуторе. «Ничего не бойся, — пояснял ее взгляд. — А теперь иди».

Он вышел на улицу. Он был самым счастливым человеком на земле.

Ольга осталась в избе.

— Одела. Ну, теперь будет.

— Чего молчишь? Ну кто он тебе?

— С ума сошла.

Женщины притихли. Что они увидели, не укладывалось в стандартные представления о скромности и поэтому подлежало осуждению. Но незнакомый рослый парень вызвал у них симпатию своей незащищенностью, и они почувствовали, что не имели права осуждать.

— Ну, девки, хватит языком трепать, — опомнилась одна. — Никак Силаков идет. Дверь, что ли, запереть? Э, пусть.

Крылов встретился с Силаковым у дома.

— Ты чего туда ходил? — поинтересовался Силаков.

— А ты чего туда идешь?

— Новенький? Не узнал…

— Бурлак в каком доме?

— А вон стоит! — Силаков показал на группу партизан и пошел к калитке.

Подходя, Крылов услышал, что Бурлак рассказывает, как их задержали под Ямполем. Партизаны слушали не очень внимательно и перебивали его насмешливыми репликами.

— Ты чево набил-то в себя? — гоготал Фомин.

— Да что придется. А ты чем набит?

— Соломой, — ответил за Фомина невысокий быстроглазый партизан Киреев.

— Что делать дураку по имени Фома, раз у него ни капельки ума! — весело добавил другой.

— Ты-то умный, заткнись!

— Га-га-га!

Сенька раньше всех заметил Крылова.

— А шапочка у тебя ничего. Где достал? — многозначительно подмигнул было Киреев, но замолчал, покосившись на Сеньку.

— Кончай базар, — подошел Максимыч. — Сеня, едем в головном.

Сенька скользнул тяжелым взглядом по Крылову, пошел к дому.

— Куда едем-то? — полюбопытствовал Фомин.

— Отсюда не видать. Твое дело знаешь, какое?

— Телячье, — вставил Киреев.

— Но ты, пуговица! — беззлобно проворчал Фомин. — Пообедать успеем?

— Обедай, коль есть.

— У него ни капельки!

Все захохотали.

Партизанские подводы выезжали из дворов, выстраивались в колонну. На первый взгляд, в движении на улице не было никакого порядка. Подразделения не различались, полушубки, пальто, пиджаки и тулупы придавали колонне пестрый вид. Но она непрерывно удлинялась, каждая подвода находила в ней свое место.

Сбоку колонны вытягивалось головное охранение — взвод Максимыча. Напротив Ольгиной избы Борзов придержал лошадь.

— Иль тебе понадобилась? — ответила скуластая женщина, стоявшая у калитки.

— Чем плох!

— Такие и в базарный день…

— Замолола, красавица. Сень, вон она, с Тонькой!

Ольга, сопровождаемая всплесками мужских голосов, шла сюда вдоль отрядной колонны. Скуластую Нюрку и круглолицую Тоню Крылов видел в Ольгиной избе.

Ольга остановилась около Крылова, как-то озабоченно взглянула на него, будто спрашивала: «Ну, как ты?»

— Трогай! — пронеслось по улице.

Борзов с гиканьем погнал лошадь. Видя, что передние сани не догнать, Крылов прыгнул во вторые, на которых сидели Максимыч, Антипин и Марзя.

Взвод охранения выезжал из Старой Буды.

— Ну и хват же ты, какую бабу подхватил! — позавидовал Илья. — Знаешь, сколько тут к ней клинья подбивают? Сам командир отряда по ней сохнет, Силаков около нее лисой вертится, а Сенька зубами скрипит!

— Задал ты мне задачку, парень… — проговорил Максимыч, глядя вперед. — Ишь, чертяка, разошелся. Возьму я тебя от него.

— Не стоит.

— Трудно тебе будет, трудно… — продолжал Максимыч. — Мужики сейчас голодные…

— Мне бы такую бабу, плевал на все! Н-но, родимая! — тряхнул вожжами Илья. — И как ты ее подцепил? Вчера только пришел и — готово! Может, ты объяснишь, Паш?

— Ишь, дьявол, — Максимыч озабоченно следил за передними санями. — Кобылу загонит.

Марзя кашлянул, зябко кутаясь в шинель:

Антипин ослабил вожжи, лошадь побежала ровной рысью. Поскрипывал снег, не спеша уплывали назад березы, и так же неторопливо звучал задумчивый голос Марзи.

— Чего ползешь, уснул, что ли? — спохватился Максимыч. — Догоняй!

Антипин гикнул — лошадь рывком понесла вперед.

— Давай, милая! И откуда у тебя слова берутся, Паш! Тебе бы писателем быть!

Миновали лес. Сенька по-прежнему ехал в двухстах-трехстах метрах впереди.

— Вот шалый, — ворчал Максимыч. — Догоняй, догоняй, Илья.

Сенькины сани скрылись в мелком кустарнике, а через минуту впереди стеганула пулеметная очередь.