Человечность

Приснилось матери, будто шла она по разбитой дороге, а сбоку от нее, по другой дороге — совсем плохой, хуже некуда! — шел ее сын Женя. У матери под ногами лужи и ухабы, а у сына камни, стекла да гвозди, остриями вверх, будто не дорога это, а борона вверх зубьями лежит. Мать испугалась, позвала его к себе, а он не услышал. Тогда она сама попыталась перейти к нему, но не смогла сделать и шага. А сын шел своей страшной дорогой и улыбался. От ужаса мать закричала, и сын вдруг пропал. Она долго искала и звала его, пока не заметила далеко впереди. Он стоял на горе и махал рукой. Она побежала к нему, поднялась на гору, но сына там уже не было. Он стоял еще дальше от нее и казался совсем маленьким. Она закричала и проснулась.

Странный этот сон все утро не выходил у нее из головы.

— О чем ты думаешь? — спросила за завтраком Шура, заметив озабоченность матери.

— Сон нехороший видела. Уж не беда какая у Жени?..

— Опять сон! Ну-ка давай ешь, ты же ничего не съела! Вот позавтракаем, пойдем к Лагиным, мы у них давно не были.

— Да-да, может, узнаем что.

Мать нехотя стала есть. После завтрака неожиданно пришел Миша Петров.

— Ну, как задача? — спросил, явно напрашиваясь на комплимент. Задачу он помог решить Шуре в прошлый раз, когда забегал к Крыловым.

— У тебя в шестом классе по математике, конечно, «отлично» было? — слукавила Шура. Ей нравилось подтрунивать над Мишей, уж очень он был смешон в постоянстве своих привычек и в своей откровенности.

— Нет, больше «хор» и «пос». Но я ведь тебе правильно объяснил?

— В общем, да, — кокетничала Шура. — А кто тебе самому трудные объяснял?

— Никто, доходил своей головой: где поймешь, а где так.

Рассказывал и смущался Миша так забавно, что и мать повеселела.

«Дети…» — улыбнулась про себя.

Миша пришел позвать Шуру на лыжную прогулку.

— А мы к Лагиным собираемся. Что же делать? — Шуре хотелось и к Лагиным, и покататься на лыжах.

— Погуляй, — предложила мать. — К Лагиным после обеда сходим, а у меня сейчас все равно дела.

— Собирайся! — оживился Миша. — Нам еще к Лене Николаеву заехать надо!

— А маме нехороший сон приснился, — сообщила Шура на улице. — О Жене. Ведь правда, что сны ничего не значат?

— Правда. — Миша был озадачен: его мать тоже верила в сны. — Вон и Леня! Мы с ним теперь в одну смену работаем!

Леня Николаев издали махал им рукой.

Оставшись одна, мать оделась, взяла из комода десятирублевку, взяла еще одну. «Хорошо, что Шуры нет, — подумала. — Пусть погуляет, а то целыми днями за тетрадями да за книгами…»

Она заперла дверь, вышла на улицу, повернула на тропинку между садовыми оградами и минут через пятнадцать толкнулась в калитку. Залаял и загремел цепью большой лохматый пес.

Хозяйка, неопределенного возраста старуха, была дома.

— К тебе я, Марья Антоновна.

— Вижу, что ко мне, — ответила старуха, бросив на мать острый оценивающий взгляд. — Когда приходит беда, все Марью Антоновну вспоминают.

— Какая беда, матушка? — испугалась мать, подумав о сыне.

— Нешто не знаешь какая? — наслаждаясь своей властью над гостьей, сказала старуха. — У каждого своя, а у всех общая — война. Ну, проходи, садись. Чево услышать хочешь?

Она многозначительно взглянула на мать. Та отдала деньги и пожалела, что не взяла третью десятирублевку: о сыне речь.

— На картах погадать иль на воде?

— Сон плохой я видела, Марья Антоновна. Уж не беда ли какая?

И мать рассказала, какой видела сон.

— Беды, голубушка, нет, жив твой сын, а хлопот у него много. Ну, а где он и что делает, сейчас узнаем. Да ты, милая, не плачь, не навреди мне слезами.

Старуха поставила на стол стакан с водой, набросила поверх черный лоскут, вытянула над ним ладони и зашептала какие-то слова. После этого она ловко откинула лоскут, встряхнула пальцами — вода окрасилась в мутно-коричневый цвет. Тогда старуха сложила ладони трубочкой, накрыла ими стакан и прильнула к ним лицом, так что ее хрящеватый нос почти полностью скрылся из вида.

Во всем этом было что-то колдовское, и мать замерла в ожидании сверхъестественного.

— Вижу, — полушепотом сообщила старуха, — вижу сына твоего. Дороги у него долгие, много дорог, и одна длиннее другой…

— Где же он? — мать и верила и не верила старухе.

— Сидит в лесу у костра, держит на коленях… конпас и дорогу свою разбирает.

Домой мать шла немного успокоенная. По правде говоря, она не очень-то поверила в это гадание на мутной воде. Скорее всего, старая колдунья ничего не видела в стакане, но ее уверенность, что сын жив и здоров, помогла матери справиться с тревогой. И как это она сама не догадалась, что у сына много дорог, и одна длиннее другой! Только дороги-то эти ой какие трудные…

С лыжной прогулки Шура возвратилась раскрасневшаяся, веселая, и мать еще чуть-чуть успокоилась, словно улыбка дочери каким-то образом оберегала семью Крыловых от беды.

За обедом Шура рассказывала, как катались с горок и как всем было весело. Сообщила: Леня Николаев хочет пойти добровольцем в армию, а на заводе его не отпускают, потому что он хороший токарь. Мать слушала не перебивая и, лишь когда Шура израсходовала запас своих лыжных впечатлений, спросила:

— Дочка, а что такое… конпас?

— Не знаю. Может быть, — «компас»?

— Может, и так. На нем… дороги разбирают?

Шура объяснила матери, что такое компас, и не удержалась от вопроса:

— А зачем тебе компас?

— Так… — уклончиво ответила мать, скрывая от дочери свой визит к гадалке. — Давай убираться.

— Тебе приснилось? — допытывалась Шура.

— Приснилось. Сидит Женя у костра и конпас на коленях разбирает.

— Его не разбирают, его в кармане или на руке носят, как часы! — рассмеялась Шура. — Это и есть твой плохой сон?

Мать тоже рассмеялась, но вдаваться в подробности с компасом не стала.

Савелий чмокнул Шуру в лоб, деликатно помог матери раздеться, пригласил обеих в большую комнату. Здесь блестела кафельная печь, у перегородки стоял широкий диван, а на стене висели домашние фотографии, среди которых, конечно, была фотокарточка Саши. Шура с постоянным интересом разглядывала ее. Саша, взрослый и недосягаемый, был рыцарем ее мечты, смелым и благородным.

— Вот, — улыбался Савелий, показывая газету. — Про Сашу. Читали?

Шура с загоревшимися от радости глазами прочитала вслух газетную статью, а Савелий слушал и удовлетворенно кивал головой, прося Шуру повторить особо важные места.

«…гитлеровцы по нескольку раз в сутки пытаются выбить наших бойцов из дома, но мужественный гарнизон сержанта Лагина стойко удерживает важный опорный пункт. Сотни уничтоженных врагов — таков боевой счет отважного гарнизона. Душой обороны является бесстрашный воин-комсомолец Александр Лагин из подмосковного города Покровки…»

Радость — все-таки ненадежная гостья в дни войны. Радуясь доброй вести о Саше, все трое невольно подумали о Женьке, затерявшемся неведомо где.

— А мама нехороший сон видела. — сказала Шура. — Женя обещал писать каждую неделю, а сам с августа не пишет. Вон и тетя Лиза! — оживилась она, уже тяготясь паузой в разговоре.

— А мы о Саше читаем, Лизок! — встретил ее Савелий.

— Хорошее, теть Лиз, хорошее! Давайте я прочитаю!

Тетя Лиза как-то механически разделась, прислонила руки к теплой печке и затихла.

Шура опять читала вслух. Савелий с удовлетворением поглаживал бороду, мать думала о Жене, а тетя Лиза повернулась лицом к печке и молча плакала — от радости и тоски. Что газета, если каждую минуту может случиться всякое: война-то по-прежнему не отпускала от себя ее сына.

Потом тетя Лиза смахнула с лица слезы, устало улыбнулась:

— Хорошо, что пришли, сейчас чай пить будем.

Вечером мать уложила Шуру, легла сама. Ровно тикали ходики, а мать думала о войне, о детях, о завтрашнем дне, молила Бога, чтобы у сына все было хорошо. Главное, был бы жив.