Человечность

— Что со мной было? — спросил он.

Еще в июле Алексей Никитич погнал с хуторянами на восток колхозный скот. В пути к ним присоединилась учительница с дочерью. Она решила переждать неспокойное время в Сталинграде, в доме своих родителей. Двигались медленно, дороги были забиты отступающими воинскими частями, машинами, повозками, скотом. Бомбардировки с воздуха осложняли и без того трудный путь.

У моста через Дон образовалась пробка. Крики людей, мычание скота, а в светлое время рев самолетов и взрывы бомб не затихали ни на минуту. Настоящее светопреставление. В этой давке надо было не только перегнать стадо на другой берег, но и соблюсти определенный порядок, отличить хуторской скот от другого.

Здесь, на переправе, наглядно предстало кричащее расточительство войны: гибли люди и животные, автомобили без горючего в баках ценились не дороже металлолома.

Саперный капитан, сорвавший себе на мосту голос, делал со своими красноармейцами все, что было в человеческих силах. Время от времени ему удавалось поддерживать на переправе некоторый порядок, но новая партия бомбардировщиков сводила его усилия на нет, и ему приходилось начинать все сначала.

На ту сторону с частью скота успели проскочить трое хуторян, четвертый затерялся в сутолоке, а Алексей Никитич, Петька и несколько женщин остались здесь. Пока саперы восстанавливали мост, Алексей Никитич попытался собрать разбежавшихся коров и овец. В это время немцы захватили станицу и переправу.

Почти двое суток он просидел в лесистой лощине, не зная, что делать: уберечь от немцев скот было невозможно. Вместе с ним в таком же положении пребывали здесь погонщики из других хуторов.

Хорошо хоть, что часть овец досталась выходившим из окружения красноармейцам. Потом пришли немцы, забрали скот, а хуторян задержали и заставили хоронить убитых.

Ночью Алексею Никитичу не спалось. Сидел сбоку телеги, курил: одолели горькие мысли, душа болела, хотя ко всему, казалось, привык еще с прошлой войны. Рядом беспокойно спал сын, учительница тоже ворочалась с бока на бок — хотела от немцев уйти, да не вышло. Сила у него огромная и ходу набрал. Его теперь только силой можно было задержать, а где она, куда делась?

Думал, и табак становился ему горьким, а сам казался себе старым, ни к чему не годным, разве лишь убитых хоронить. Сколько тут наших полегло — бежали и падали, как лоза под шашкой. Даже не подумали, чтобы жизнь за жизнь…

— Алексей Никитич, неужели и Сталинград возьмут?

— Спи, — сердито ответил, а у самого нестерпимо больно кольнуло в груди: если так — возьмут… — Спи, Любовь Тарасовна, завтра назад поедем, домой…

— И зачем уехали? — сокрушалась учительница. — Сейчас спали бы дома и ничего это не видели…

«Не видели… — тревожно размышлял Алексей Никитич, — хотелось бы не видеть — в глаза бьет, в уши лезет. Теперь и до хутора непросто добраться. А что еще там?..»

Утром продолжалась горькая работа, но теперь у Дона была добрая рубка. «Есть, значит, сила-то!..» — Алексей Никитич приотстал, чтобы получше разглядеть убитых гитлеровцев — а они лежали тут густо! — но солдат грубо оттолкнул его. Алексей Никитич неторопливо отвел руку, чтобы разом пришить солдата к земле, но тот отскочил в сторону, повинуясь резкой команде: подъехал на мотоцикле офицер — голос и взгляд властные, между отворотами мундира крест. Офицер испытующе взглянул на Алексея Никитича и направился к солдатам, сгрудившимся на берегу. Алексей Никитич тоже подошел ближе.

На земле лежал окровавленный старшина. Тут же валялся пулемет и автомат. Ленты и магазины были пусты — старшина стрелял до последнего патрона.

— Вот это по-нашему… — Алексей Никитич склонился над неподвижным телом. — Петр, подъезжай ближе. Жив…

Солдаты расступались перед ним, когда он нес тяжелораненого к телеге.

— Ничего, ничего, — гудел. — Бывает…

Подошел офицер, рукой в перчатке извлек из нагрудного кармана старшины красноармейскую книжку, быстро перелистал ее, небрежно бросил на телегу и уехал, что-то приказав солдатам.

«Видный немец… — подумал Алексей Никитич, перевязывая раненого. Одна пуля зацепила голову, другая — грудь, третья пробила бедро. — Досталось тебе, парень, но и им от тебя тоже досталось…»

Телега миновала изуродованные взрывами орудия.

— Где могилу рыть будем? — спросил Петька.

— Туда пусть сносят…

— Бать, иди сюда! Смотри — рыжий, за мясом приходил, и дядя Семен! Алешка Лобов и Семен Карпов лежали рядом, будто спали. «Вот она, сила-то… — Алексей Никитич сглотнул горький ком. — Жизни свои положили…»

— Чего рты пораскрывали? — прикрикнул на женщин. — Хоронить надо… Петр, документы собери, все собери, что найдешь. И бинты!..

Начали копать братскую могилу.

Будут отныне вечно неразлучны Семен Карпов и Алешка Лобов, два красноармейца, два хороших человека, которым жить бы еще и жить.

— Бать…

Рассердился было Алексей Никитич, увидев у сына пистолет, да сдержался: время сейчас такое, куда без оружия-то…

— Дай сюда. Сам чтоб больше в руки не брал. Патроны ищи да ни гугу…

Он завернул пистолет в обрывки чьей-то гимнастерки, сунул под сено, где уже лежал наган старшины. Пригодится…

Обратный путь был долог и утомителен. Только упорство Алексея Никитича, находчивость Петьки и забота Любови Тарасовны спасли Вышегору жизнь. А был он так плох, что приходилось по несколько дней задерживаться на хуторах. Тогда учительница выдавала его за своего мужа, раненного на переправе.

В пути удалось встретиться с врачом, раздобыть бинты, йод и стрептоцид.

— Вот так, парень. — закончил свой рассказ Алексей Никитич. Пока он говорил, старшина лежал с закрытыми глазами. Лишь когда Алексей Никитич замолчал, Вышегор пошевелился:

— Покурить…

— Кури… Вот и Лена идет.

7

СМЕШНОЙ МИША ПЕТРОВ

Около клуба Миша Петров встретил Шуру Крылову.

— В кино? — обрадовался Миша.

— Билет не достанешь…

— Ты на первый сеанс? Я тоже!

За лето Шура заметно вытянулась и ростом почти догнала Мишу. С Мишей она держалась непринужденно, в своей простоте и откровенности он был немного смешон. Она улыбнулась, видя и его готовность помочь ей, и растерянность: у кассы волновался такой плотный клубок тел, что и нечего было надеяться попасть на «Александр Невский».

Но у смешного невысокого Миши было храброе рыцарское сердце, а его маленькая дама желала получить билет на первый сеанс, и Миша подступил ближе к очереди, еще не зная, с чего начать. Надежды на успех было мало, но он заметил недалеко от кассы Леню Николаева — в одном цехе работали! — и с превеликим трудом передал ему деньги на два билета.

Шура сияла от радости, что билеты у них есть.

— Ой, у тебя пуговица оторвалась! Сколько у нас времени? Двадцать минут? Пойдем быстрее к нам, я пришью.

Миша приглаживал взлохмаченные волосы и тоже улыбался. Оторванную в очереди пуговицу он не принимал всерьез.

— Мать во вторую? А я свободный, в субботу меня в кино отпускают, у нас такой уговор.

— Больше всего не люблю, когда мама работает во вторую смену, — весь вечер одна. В третью и то лучше: я пораньше усну и до утра не просыпаюсь, а утром мама приходит.

— Женя пишет?

— Как последний раз написал, что их на новое место переводят, не на фронт, и больше от него ничего нет, уже третий месяц. А мы с мамой думаем, что их на фронт послали. Он так написал, чтобы мы не беспокоились. Наверное, писать-то нельзя, Шур, — предположил Миша, — они ведь в немецкий тыл полетели.

— А там страшно?

— Не знаю… Пойдем, пора. Ты смотрела это кино?

— Смотрела, с Женей.

После кино Миша проводил Шуру до дома.

— Одна-то привыкла?

— Ничего, скучно только. Сейчас везде включу свет и буду ждать маму. Барсика найти бы, с ним лучше. А завтра маме выходной дали, весь день будем вместе. Позавтракаем, потом дрова попилим, потом…