Человечность

За перегородкой ровно дышал братишка, из спальной донеслось знакомое похрапывание отца. Неожиданно Паша услышал шлепание босых ног по полу — это встала мать.

— Сынок, — зашептала, — проснись…

— Я не сплю.

Простоволосая, в ночной рубашке, мать опустилась перед ним на колени.

— Не бросай школу, не вреди себе, подумай над тем, что говорил отец…

Тревожный поток материнских слов подхватил Пашу и понес к какой-то мутной реке, вспененной сомнениями и противоречиями.

— Обещай, что откажешься, — шептала мать. — Не будет тебе счастья, если не послушаешься родной матери…

Ее шепот гулко отдавался в Пашиной груди. Паша устал от этого ночного натиска, чаша весов, наполнившая его дом тревогой, подскочила вверх. — Я все понимаю, мама. Отец прав, сначала надо окончить школу, незачем торопиться… — проговорил он, на удивление самому себе, совершенно спокойно и почувствовал облегчение, оттого что сказал.

Мать поцеловала его и ушла. Вскоре он крепко уснул.

Костя Настин тоже долго не спал в эту ночь, но не переживания близких беспокоили его: сестра слишком уставала за день, ей хватало собственных забот. Костины родители умерли, когда ему было два года. Маленького Костю приютил у себя дед, бывший моряк, а после смерти деда Костю взяла в свою многодетную семью сестра. Она заменила ему мать и отца. Ее муж, разнорабочий-железнодорожник, уделял больше времени собутыльникам, чем семье и дому. С нуждой сестра боролась самоотверженно, она даже ухитрялась прилично одевать своего единственного брата. Теперь, когда Костя уйдет из дома, ей станет полегче: меньше потребуется денег. Да и провожать близких ей не впервые — на фронте

Другая былшчйшуж1шптлрш1ййсашн уснуть: стычка у горкома. Грошов, конечно, не заслуживал дружеского отношения к себе, но и бить его не стоило, особенно Косте. Если бы это сделал другой, все было бы правильно. И не потому вовсе, что боксерская этика запрещала Косте вмешиваться в уличные потасовки. Вдруг Лида подумает, что он… из-за ревности сводил с Грошовым счеты?…

Уже третий год Костя Настин вздыхал о Лиде Суслиной, храня свои чувства в тайне от одноклассников. Лида, конечно, догадывалась, в чем дело, но не придавала значения его переживаниям: влюбленных в нее мальчишек было немало.

«Какой-то замкнутый круг: все правильно и в то же время неправильно. С Лидой поговорить бы, объяснить ей… А перед Левкой надо… извиниться».

От этой с трудом найденной мысли Костя успокоился и уснул.

Левка Грошов тоже ворочался в постели. Минувший день был едва ли не самым скверным в его жизни. Левка кипел от злости и думал, как отплатить этим безмозглым дуракам-одноклассникам. Но зацепиться было не за что, он сам дал им повод унизить его. А хуже всего, что об этом никому не расскажешь: узнай отец подробности, по головке не погладил бы, и тетя вряд ли похвалила бы…

Левка рос, ни в чем не зная нужды. Авторитет отца, директора завода, позволял Левке пользоваться привилегиями, недоступными для сверстников. Он побывал в Артеке, летом мог получить в свое распоряжение заводской катер и нередко раскатывал в легковой машине отца. Во Дворец культуры его не только пропускали бесплатно, но и услужливо усаживали на одно из мест, предусмотрительно оставляемых на такие случаи администрацией.

Эти привилегии вскружили ему голову, он слишком возомнил о себе и тем самым оттолкнул от себя многих ребят…

Для Витьки Пятерикова ночь была самой обыкновенной. Драк в пригороде он насмотрелся, ну а эта — разве драка? Конечно, с Костей Настиным лучше не связываться — удар не дай Бог. Этому дураку Грошову так и надо: не болтай лишнего и нос не задирай. Собой Пятериков был доволен, у него-то все в порядке и без шума…

Мишу Петрова полночь застала на товарной станции. Пошатываясь от усталости, он выносил из вагона тяжелые ящики и складывал под навесом.

— Покурим, — предложил пожилой коллега.

— Отдохнем, — Миша присел на ящик. «Ребята в армию уходят, — подумал, — а я тут…»

Он был очень недоволен собой.

Валя Пилкин спал крепчайшим сном. Зла он ни на кого не имел, все одноклассники были для него приятели, столкновению у горкома он не придавал особого значения. Вале снилось далекое студеное море, он стоял на высокой скале и громко читал свое новое стихотворение:

4

САША ПРИХОДИТ

На следующий день десятиклассники проходили медицинскую комиссию. За четверть часа Женька обошел всех врачей. Сердце, легкие и все остальное были у него без малейших отклонений от нормы, зрение и слух — сто процентов, цветовые рисунки он различал мгновенно. Врачи, казалось, небрежно осматривали его и писали: «годен», «годен», «годен…»

Самое трудное испытание ожидало его в кресле. Врач приказал ему держаться за ручки и крутнул кресло — Женька повернулся, пожалуй, раз десять. Потом врач так же резко остановил кресло, а Женька обязан был встать и пройти точно по прямой до двери. Его шатало, ему казалось, что он позорно провалился на этом экзамене, но вот он услышал «достаточно» и разглядел улыбку врача: «Отлично, молодой человек, отлично!»

Женька вышел в коридор, и гордясь тем, что выдержал испытание, и тревожась, что стремительно, будто помимо своей воли, двигался по роковой прямой навстречу дальнейшим событиям. Что-то в нем уже не принадлежало ему, он со странным любопытством следил за собственным движением в неизвестность.

В диспансере Женьку настиг ошеломляющий удар. Валя Пилкин был забракован почти без осмотра: его косоглазие ребята не принимали всерьез, а врач рассудил иначе. Валя получил в карточке «не годен» и больше никуда не пошел. Паша Карасев провалился в кресле: он не мог сделать ни шага и сел на пол, а Костя — накануне у него воспалилось ухо — был остановлен ушником. Растерявшийся, он молча протянул Женьку карточку. Женька не сразу осознал, что произошло: друзья уходили от него. Это показалось ему нелепостью. Потом он спохватился: «А Пятериков?» Повинуясь порыву, будто защищаясь от грозящего ему одиночества, Женька подскочил к двери кабинета, рывком открыл ее. «Что случилось, Крылов?» «Из двенадцатой все прошли комиссию?» Врач заглянул в список: «Все». «А Пятериков?» «Такой фамилии здесь нет». Нет! — Женька не заметил, как снова очутился в коридоре.

Ребята все еще стояли у окна, но между ними и Женькой уже выросла неодолимая преграда. Здесь, в коридоре диспансера, Женька Крылов расставался со своими школьными друзьями, а в их лице — со всем, чем жил до сих пор. Ему стало жаль, что случилось так, жаль самого себя. Он поспешил на улицу, чтобы остаться наедине со своим одиночеством, ощущением незаслуженно нанесенной ему обиды.

Ребята некоторое время шли за ним, но он свернул в переулок, и они отстали. Ему было все равно, куда идти, он брел наугад, пока не увидел перед собой городскую баню. Недалеко и военкомат — туда-то ему и надо…

И здесь, у военкомата, он увидел Сашу. Высокий и строгий, Саша шел по протоптанной в снегу тропинке. Первый Женькин импульс был — бежать навстречу, но мысль о предательстве друга остановила его. Он смотрел на Сашу, словно это не Саша приближался к нему, а сама судьба. Женька приготовился принять на себя еще один ее удар. Саша подошел, взглянул на съежившегося от ожидания Женьку. Сейчас с первым словом Саши рухнет все, что еще могло поддерживать Женьку, и он останется совсем один. «Чего скис? — заговорил Саша. — Я все знаю, ребята рассказали, встретил их на улице. Ну, пойдем вместе, жалкий ты дипломат».

Зоркие Женькины глаза затянулись пленкой, утратили способность различать предметы, но он не опускал головы, всем своим существом впитывая в себя этот единственный голос, как истосковавшаяся по воде земля впитывает в себя капли дождя. «Саша, я не мог тебе сказать…» «Знаю. Пойдем, а то ты, хитрец, еще без меня уедешь».