Человечность

Командующий подозвал к себе адъютанта:

— Как Альтберг? Докладывать каждые четверть часа!

Альтберг. Многокилометровая линия обороны. Сталь и бетон. Долговременные огневые точки. Врытые в землю танки. Перепаханная снарядами земля. Дымные костры тридцатьчетверок. Яростные залпы орудий, громовые раскаты «катюш». А Альтберг стоял, как скала. Расколоть бы этот орешек — тогда армия вырвется на оперативный простор.

Взглянув на очередное донесение, командующий встал, поспешно покинул застолье. Храпов и начштаба последовали за ним.

— Вот читайте! Но как ему удалось?!

Храпов прочитал: «…я — Ласточка. Вошел в Альтберг, нахожусь на западной окраине, жду дальнейших указаний…»

«Ласточка» — это командир разведывательного батальона майор Токарев, один из прославленных танкистов армии.

Радиограмма Токарева была подтверждена донесением командира танкового корпуса: Альтберг пал!

— Вот теперь отпразднуем новый год по-нашему! — оживился Лашков. — Начштаба — в Альтберг! Токарева — к «Золотой Звезде»! Кто у него командует ротами?

— Капитан Фролов и старший лейтенант Дубравин.

— Тоже к «Золотой Звезде». Никого не забыть! А теперь вперед — всей армией!..

Шофер выжимал из машины все, что мог, но командующий поторапливал его.

— Поднажми, Анучин, что ты ползешь еле-еле!

— Быстрей нельзя, товарищ генерал.

— Нельзя-нельзя. Не встречать же нам новый год в «виллисе»!

— Дорога хорошая, успеем.

— Да, нам бы в России такие. А ты знаешь, кто такой Токарев? В сорок первом, когда Гудериана останавливали, он у меня взводом командовал. Как ты думаешь, надо нам теперь повидаться с ним или нет?

— Надо, товарищ генерал.

Не сбавляя скорости, Анучин ловко проскальзывал мимо разбитых грузовиков. Впереди уже светлели пожарища: Альтберг.

Храпов с улыбкой прислушивался к разговору командующего и шофера. В такие минуты Лашков утрачивал свою властность, становился обыкновенным, даже немного смешным человеком. Работалось с ним приятно. Конечно, хватало и трудностей — легких дел на войне не бывает. Но плохое забывается, а вот это остается: дружба, радость от выполняемого долга и по-настоящему счастливые мгновенья, когда армия, охваченная единым порывом, устремляется вперед. Теперь, в Пруссии, таких мгновений все больше: не за горами победа. Уже и не верилось, что был сорок первый год, были ошибки и поражения.

Когда-то Храпов с горсткой бойцов и командиров выходил из окружения за Доном — тогда пространство измерялось метрами, а время — секундами. Теперь он с целой танковой армией вступил в Германию и мерил пространство десятками километров в сутки.

Волновало, что среди танкистов Токарева был тот самый Фролов, который в сорок втором году прикрыл собой переправу через Дон. Теперь он со своими тридцатьчетверками ворвался в Альтберг!

Набежали воспоминания, обдали грустью: сколько людей пали в этой войне! Жив ли тот симпатичный парень, который за Доном спас ему жизнь? А сколько таких ребят было в Раменском! Уцелел ли кто-нибудь из них? Ведь это они и многие другие, которых уже давно нет, подготовили сегодняшний день…

«Виллис» обгонял пехоту, артиллерийские упряжки, танки и самоходки. Вся эта сила устремилась в Альтберг, в прорыв, в глубь Германии, к концу войны!

Одно тревожило Храпова — боль в груди. «Слабеет мой мотор, — с беспокойством думал он. — А до Берлина дотянуть надо…»

Альтберг! По улице, освещенной пламенем пожаров, текли войска.

Танковые орудия били уже далеко за городом.

Перебирая семейные фотографии, Лида Суслина вспоминала дни, когда в доме звучали мужские голоса и ничто не предвещало вот этой горькой тишины.

Еще она думала о том, что война скоро кончится, солдаты вернутся домой, но и эти радостные события все равно не будут властны над человеческим горем, потому что раны, нанесенные людям войной, вряд ли когда зарубцуются.

— Не надо было тебе, дочка, на фронт-то. — упрекала мать. — Училась бы в Москве и ничего этого не знала.

Может быть, мама и права. Военная служба оказалась лишь мимолетным эпизодом. Трудная осень сорок второго, Елисеевские лагеря, фронт, однополчане, Костя Настин, Ваня Якушкин — все промелькнуло перед Лидой и исчезло навсегда. А она осталась, израненная, изрезанная, одинокая.

Лида достала из ящика стола бумажный треугольник — единственное, что связывало ее с армейским прошлым, — помедлила: стоило ли опять тревожить себя?

Письмо принесли пасмурным ноябрьским днем. Каждая строчка — как нож.

«Сестренка!

Все мы по одной доске ходим, а она тонкая, липовая. Чуть оступился и — там, готов. Мой друг Ваня Якушкин убит еще в марте. Не хотел я тебе до срока об этом говорить, а теперь можно. Мы болото брали, там он и лег. Он был хороший парень, из настоящих. Вот и все. Помнишь, как мы пили в блиндаже водку — в день твоего рождения?

Целую твои руки. Живи, все равно живи.

Ниже следовала приписка другим почерком:

«Старший лейтенант Иванов убит сегодня в бою за польский хутор. Это письмо он передал мне перед смертью, просил отослать тебе. А Якушкина я не застал.

Когда до Лиды дошел трагический смысл письма, она закричала от боли. Что же это такое? Для чего? Почему ей так не везет? Но письмо принесло ей не только боль — оно и укрепляло ее ослабевшие силы: в каждой строчке звучало мужество, так необходимое ей теперь. Какие это были люди! Одного Лида полюбила сама, а другой полюбил ее, никому не признавшись в своем чувстве. Лишь она знала.

Потянулись совсем безнадежные дни. Только Лагины и тетя Даша спасали ее от отчаяния. Письма однополчанам оставались без ответа: знакомых в полку уже не было. Не откликнулся и старшина Брыль — и его, по-видимому, не было.

Лида перечитала письмо — опять тоскливо заныло в груди.

— Мама, схожу к Лагиным, скоро вернусь…

Она вышла на улицу. На звездном небе высыпали звезды, розовела луна, под ногами звонко хрустел снег. Было приятно шагать по протоптанной тропинке, вдыхать морозный воздух.

Лиду встретил Савелий.

— Вот умница, в самый раз! Раздевайся, давай-ка пальто! Проходи к столу.

— Нет-нет, я не надолго, я сейчас уйду, — возразила Лида, но ей не хотелось возвращаться в гнетущую тишину своего наполовину опустевшего дома. А у Лагиных были еще Крыловы — тетя Катя и Шура, — и, находясь с ними, Лида забывала о своем одиночестве.

— Никуда ты, девочка, не уйдешь, — запротестовал, одеваясь, Савелий. — Вы тут готовьтесь, а я схожу за Антониной Петровной. Чего ей в такой вечер одной сидеть!

Потом, уже за новогодним столом, Савелий поднял рюмку:

— За наших ребят!

— Только вот где они. — вздохнула Антонина Петровна, думая о сыне, пропавшем без вести.

— Где бы они ни были, пусть удача будет с ними.

Где был Сергей Суслин — об этом с сорок первого года никто не знал.

Саша Лагин в этот вечер ехал на фронт. Густо падал снег, вагон, казалось, плыл по дну белого океана, а пятна домов по сторонам мелькали как крохотные островки.

Знакомый городок тоже был лишь точкой в огромном снежном мире, и где-то в нем затерялась Галя.

Вокзал утопал в снегу, а снег все падал, и этому безмолвному гигантскому движению не было конца.

Саша поспешил к дежурному:

— Часа два простоим?

— Простоим. — Шапка и полушубок железнодорожника были облеплены снегом.

Подошел начальник эшелона.

— Ну, какие дела? Загорать долго будем?

— Сначала эти пропустим, потом ваш.

— Разрешите отлучиться, товарищ майор? У меня тут… жена.

— Давай. Только быстро!..

Дорога показалась Саше бесконечной, он уже решил, что заблудился в снежной мгле, но внезапно его остановил женский голос:

— Стой! Кто идет?

Саша разглядел перед собой орудие и женщину с винтовкой.