Человечность

Батареи, конечно, уже давно не было на старом месте. Фронт передвинулся на запад, Крылов безнадежно отстал от своих друзей, и неизвестно, удастся ли ему когда-нибудь догнать их, возвратиться назад, как Костромину, Пылаеву и Маякину.

В конце июля отозвались мать и Саша, а потом пришла, наконец, весть из батареи, долетела к нему в Саратов бумажным треугольником.

«Привет с фронта!» — эти слова прозвучали для него незнакомо и дали ему почувствовать, как далеко он был от своих товарищей, продолжавших шагать по дорогам войны.

«…пишет тебе Василь Тимофеич, а все помогают. Мы сейчас в деревне, фрицы отступают, а самоходки бьют. Мы обрадовались, что ты жив, желаем тебе поправиться. Мы теперь четверо: я, Мисюра, Гусев и Омелин. Не знаю, как и сказать: Миша Камзолов погиб, когда форсировали Буг. Мы пушку держали, а его ранило, он упал и утонул. Огонькова тоже ранило, и комбата ранило. У нас теперь новый комбат.

Наводчиком сейчас Мисюра, а я за командира. Мы из новой пушки подбили «пантеру» и три бронетранспортера…»

Крылов долго лежал с письмом в руках. Он не мог представить себе, что Камзолова больше нет. При этом сердце у него тревожно ныло, будто рана открылась вновь.

Недели через две после них отозвался Пылаев.

«Привет, Женька! Мы пересекли государственную границу и идем без передышки дальше!..», «…а твоего расчета больше нет… уцелел один Гусев, он сейчас у меня наводчиком. Мисюра и Ушкин тяжело ранены: тут было много работы…», «…привет от Костромина и Маякина. Как видишь, мы еще держимся».

Крылов понемногу начал ходить.

— Поползем, браток? — предлагал сосед по палате, берясь за костыли.

Они спускались вниз по лестнице, усаживались на скамье в госпитальном дворике.

— Жарко, — вздыхал сосед. — Теперь бы кружечку пивка, довоенного. Ну ничего, дождемся, воевать уж теперь недолго, скоро по домам.

Крылов подумал о фронтовых дорогах, которые давались пехоте потом и кровью. Казалось, им не будет конца.

— Нескоро еще…

Постепенно он удлинял прогулки. В сентябре он заметно окреп, а в октябре его выписали из госпиталя. Он был включен в команду, направлявшуюся в запасной полк.

Дорога показалась ему долгой и утомительной. Кроме солдат, в вагоне ехали женщины с детьми и несколько мужчин. У окна угрюмо курил инвалид. Отовсюду кричала нужда, усталость, неуют. Каждый военный день отпечатывался преждевременными морщинами на лицах у женщин, это их отцы, сыновья, мужья и братья истекали кровью на фронтовых дорогах, пропадали без вести, становились калеками без рук, без ног. Победы на фронтах отзывались в тылу не только радостью — они долетали сюда извещениями о гибели близких и оставляли новых инвалидов на улицах сел и городов.

Поезд простаивал на полустанках, пропуская тяжело нагруженные товарные эшелоны. На запад текли войска, техника, боеприпасы. Здесь, в глубоком тылу, остро ощущался напряженный пульс войны.

В небольшом местечке Крылов заглянул на привокзальный базар. Продавали мучные лепешки, картофельное пюре, молоко, яйца. У мешка с семечками бойко орудовала молодуха с прилипшей к губам подсолнечной шелухой. Мордастый мужик лет сорока держал под мышкой буханку хлеба.

— Почем хлеб? — спросила пожилая женщина.

— Двести семьдесят.

— Креста на тебе нет.

— Жрать не хочешь — не бери, — равнодушно ответил мужик.

«Этот проживет, — с ненавистью подумал Крылов. — Кому война, кому мать родная…»

В любом народе есть свой золотой людской фонд и своя накипь. Золотой фонд, определявший судьбы войны, непрерывно расходовался, а накипь сохранялась, скапливалась подальше от огня, прилипала к событиям и обстоятельствам, разъедала души других неустойчивых людей, создавала дополнительные трудности в войне.

Из Саратова поезд направился на юг. Крылову пришлось проститься с надеждой когда-нибудь найти свой полк. Как два года тому назад, он ехал к Сталинграду.

Невольно налетели воспоминания, взволновали, увлекли за собой. Перед ним, как живые, встали десантники-добровольцы. Он никого и ничего не забыл. Они сохранились в его памяти неизменными — такими, какими он их знал.

Остановка. Крылов узнал Иловлянскую. На миг ему показалось, что фронт и госпиталь лишь пригрезились ему. Сейчас раздастся голос младшего лейтенанта Курочкина, и появятся друзья его солдатской юности.

Но иллюзия остановившегося времени исчезла, хотя он действительно вернулся к исходному пункту, к станции Иловлянской. Бывает же такое! Поселок внизу выглядел точно так же, как в августе тысяча девятьсот сорок второго года: тогда он был серо-зеленым от засухи — теперь тот же облик ему придала осень. Крылов узнал и тропинку — по ней десантники спустились вниз, а потом они шли по улице, свернули в тот сад.

Крылов спрыгнул на землю, стал на тропинку. Тогда отсюда уходил навстречу своей судьбе десантный батальон — теперь здесь проездом задержалась группа людей, уже испытавших все, что возможно испытать на войне. Или еще не все? К чему это полное какой-то символики совпадение? С этого места он начинал свой фронтовой путь, свой первый круг, огромный, непомерный по своей тяжести — не одну тысячу километров! — и здесь закончил его, а теперь он снова стоял здесь и отсюда опять начинался путь в неизвестность. Или, может быть, начинался новый круг?

Крылову было грустно от встречи с прошлым. Вон там, на краю села, десантники ждали до вечера, и все тогда были вместе — Грачев, Ляликов, Седой, Саша. То светлое время ему не забыть. А вечером начался тот трагический марш, и ровно через сутки для Крылова наступили самые страшные в его жизни дни. Он сумел выбраться из мрака, бежать из плена, обрести утраченное «я». На том тяжком, долгом и волнующем пути для него открылся необъятный мир познания. Чего только он не пережил! Но это был почетный круг, и ради лучшего, что он тогда познал, он готов был повторить все сначала.

Каков будет следующий круг? Жизнь продолжалась, а дорогам не было конца.

В Сталинград приехали днем. Сталинград — это тоже прошлое. Развалины, развалины. Все застыло в торжественно-грозном величии. Крылов хорошо представлял себе, ч т о здесь было, хотя ему не довелось побывать здесь, его солдатская тропа отклонилась в иную сторону.

Он не спеша прошел по привокзальным улицам. Земля под ногами была перемешана с осколками. Здесь месяцами свирепствовали самые чудовищные разрушительные силы, а смерть ежедневно пожирала сотни и тысячи человеческих жизней. Теперь в городе звенела тишина — величественный памятник людям, стоявшим насмерть.

Потом поезд ехал на запад. Старт второго круга был стремителен: в считанные часы Крылов пересек пространство, какое тогда преодолел лишь за несколько недель. Где-то в степи остался хутор Семенковский. Заглянуть бы туда — что в нем? Крылов опять ехал в товарном вагоне, и опять были Морозовск, Тацинская, Белая Калитва. Каждая остановка пробуждала в нем воспоминания. Он думал об Илье Антипине, с которым в сорок втором году проделал тот же путь. Любопытно, где теперь Илья. Хорошо бы встретиться.

От Лихого поезд повернул на юг и утром был на месте, в уютном, залитом теплым осенним солнцем городке. Маршевики зашагали по мощеной улице. У массивных ворот строй остановился. Ворота со скрипом растворились, пропуская новоприбывших, и закрылись снова.

Команда прибыла в Новочеркасск, в запасной полк.

4

ЧЕЛОВЕК БЕЗ ЛЮДЕЙ НЕ МОЖЕТ!

В Москве Седой снимал небольшую комнату. Место было удобное: и институт рядом, и до электрички минут пять ходьбы. Жил он уединенно, ездил мало, свободное от института время проводил за книгами. Читал он быстро и много.